В неудобствах этого путешествия следовало винить скорее мое тело, чем коня. С точки зрения инженера, я представлял собой перегруженный подвесной мост. Слишком много плоти окружало мои кости и обременяло мышцы. Мое тело больше не действовало так, как ему предназначалось. Я потерял подвижность. Основные мышцы обрели силу, но спина постоянно ныла. Когда Утес переходил на рысь, у меня тряслись щеки и живот, а жир на руках и ногах болтался в такт его шагу. К вечеру каждого дня пути зад у меня болел сильнее, чем накануне. Надежда, что я скоро снова смогу безболезненно ехать верхом целый день, оказалась напрасной. Попросту слишком большой вес вдавливал мой зад в седло — с очевидными последствиями в виде ссадин. Я успокаивал себя тем, что они ранят меня, а не мою лошадь, но это было мрачноватым утешением. Я волевым усилием заставлял себя продолжать путь, задаваясь вопросом, надолго ли меня хватит.
На третий день я проехал мимо места, где встретили свой конец кавалеристы Кейтона и пехота Дорила. Кто-то поставил там деревянный знак с надписью неровными буквами: «Поле битвы с чумой спеков». Если это подразумевалось шуткой, меня она не рассмешила. Позади таблички ряд за рядом неглубоких ям указывали, где почва просела над поспешно погребенными телами. А еще дальше зловещий круг выжженной земли уже начинал прорастать зеленой травой. Мне померещилось, что здесь продолжает витать запах смерти, и мы с Утесом поспешили убраться отсюда.
В первый раз, когда солнце начало садиться, а я так и не приметил никакого укрытия на ночь, я спустился с дороги и последовал вдоль тоненького ручейка вверх по склону холма и в заросли кустарника. Едва различимая тропа и темное костровище в ее конце указывали, что я не единственный, кто решился остановиться здесь на ночь. Я с надеждой поднял взгляд и вскоре обнаружил знак, который много лет назад научил меня искать сержант Дюрил. На стволе дерева был вырезан контур двух скрещенных сабель. Прямо над ними в развилку ветвей была втиснута вязанка сухих дров. Чуть дальше свисал мешок с растопкой и запасом еды на крайний случай. Среди разведчиков и солдат каваллы было принято брать из таких тайников необходимое и восполнять тем, что найдется лишнего. Запах копченой рыбы показался мне куда более заманчивым, чем сухари в моей сумке.
Голод теперь стал моим постоянным спутником, поселившимся на дне желудка. Было больно, но слабее, чем от ссадин на теле. Я мог усилием воли отрешиться от него. Несмотря на боль, я знал, что не умираю от голода, и по большей части мне удавалось противостоять безумным требованиям магии, нуждавшейся в еде. Я понимал, что запасов у меня едва хватает, и из этих соображений не обращал внимания на голод, пока не видел или не чуял еду. Тогда мой аппетит восставал, точно медведь после спячки, и требовал, чтобы я его утолил.
Восхитительный запах копченой рыбы возобладал надо мной, я почти ощущал на языке ее вкус, дымок, соль и жирное мясо. Я должен был получить ее, этого требовало мое тело.
Но я был слишком толст, чтобы лезть на дерево. Я сломал несколько веток, исцарапал колени и живот, бросал камни, чтобы сбить мешок, тряс дерево, словно медведь, надеясь его повалить. Я даже попробовал срубить его своим маленьким топориком. В конце концов я довел себя до изнеможения, пытаясь добраться до рыбы.
Уже совсем стемнело, когда я пришел в себя, словно пробудился от кошмара. Я решил, что моих запасов будет вполне довольно. Желание добраться до рыбы пропало столь же неожиданно, сколь появилось. Я собрал сломанные ветки, развел маленький костерок и устроил у него нечто вроде лагеря. Затем поужинал холодной едой, запил ее горячим чаем и завернулся в одеяло. Земля была холодной и жесткой, а ближе к рассвету на меня напали комары. Их не смутило даже то, что я натянул одеяло на голову, и я встал раньше, чем собирался, и снова отправился в путь. Единственное, что я сделал полезного, — это порубил ломаные ветки и сложил их под деревом.
Чем дальше я продвигался, тем реже попадались мне города и тем больше оказывались расстояния между домами. Движение на дороге стихало. Каждый день мимо меня проезжали два курьера, один на восток, другой на запад, обычно галопом. Они доставляли приказы короля и, если в их сумках оставалось место, письма офицеров домой. На меня они не обращали никакого внимания. Они свидетельствовали о расширении владений Гернии, о намерении короля поддерживать связь даже с самыми отдаленными фортами. В Старый Тарес ежедневно отправлялись доклады с границы. Некоторые станции сдавали помещения в аренду коммерческим почтовым службам, все более и более востребованным по мере того, как расширялись владения Гернии и росло население этих мест. Однако их услуги стоили дорого, и позволить их себе могли только состоятельные люди. Так что таких курьеров я видел нечасто.
Однажды ветреным утром я проехал участок дороги, размытый весенним паводком. Его восстановили, но спустя рукава, и по глубокой трещине по-прежнему бежал тонкий ручеек. Я видел остатки каменной дренажной трубы, известковый раствор осыпа́лся, и я предположил, что следующей весной поднявшаяся вода вновь рассечет дорогу надвое.
У нас с Утесом это препятствие затруднений не вызвало, но глубокие колеи от колес фургонов указывали, что им здесь приходилось несладко. В тот день я встретил лишь нескольких путников и начал понимать, почему кое-кто из западной знати насмешливо именовал этот проект «Королевским трактом в никуда».
Днем я подъехал к станции для королевских курьеров. Поскольку городов поблизости не было, тут стоял небольшой военный отряд, охранявший и следивший за порядком на станции. Кроме конюшни для почтовых лошадей, маленького склада и казарм, здесь ничего не было. Строения стояли квадратом, для упрощения обороны, а просветы между ними закрывала крепостная стена. У створок настежь распахнутых ворот выросла высокая трава. Судя по всему, прошло много месяцев с тех пор, как их запирали в последний раз. Угрюмый часовой окинул меня не слишком доброжелательным взглядом. Я подумал, что это не лучшее место для несения службы и назначение сюда, наверное, рассматривают как наказание за провинность.
Я въехал внутрь, спешился и, дав Утесу напиться из поилки для лошадей около колодца, огляделся. Строения были выкрашены в обычные бело-зеленые цвета Гернии. Судя по всему, местный гарнизон состоял примерно из дюжины человек. В одном углу укрепления я заметил сторожевую вышку, с которой солдат наблюдал за прибытием гонцов, в дверях казармы двое мужчин курили, прислонившись к косякам.
На станции находился всего один курьер, он отдыхал, откинувшись на спинку стула, на длинном крыльце, тянущемся вдоль всего барака. Молодой тощий всадник был полон осознания собственной значимости и, не смущаясь, закатил глаза, оценив мою полноту, а затем принялся корчить рожи, думая, что я его не вижу. Я с удовлетворением отметил, что солдаты явно считали его настоящим болваном. Когда я начал подниматься по ступеням на крыльцо казармы, мне навстречу вышел мужчина постарше в одной рубашке, без куртки.
— Вам что-нибудь нужно? — резко спросил он меня.
— Я буду вам признателен за сведения о дороге впереди. И думаю, мне следует сообщить, что размыта дренажная труба на участке дороги примерно в часе езды отсюда.
Устав требовал, чтобы курьерские станции помогали путникам, следили за дорогой и докладывали о ее состоянии. Я все еще считал своим долгом известить их о том, что видел.
Мужчина окинул меня хмурым взглядом. Прошло не меньше трех дней с тех пор, как он брился. Единственным незаросшим пятном на его лице был шрам от ножа. Даже без мундира и нашивок было ясно, что он здесь главный.
— Я уже два месяца упоминаю об этом в своих докладах. А они повторяют, что пришлют ремонтный отряд, но чума нанесла им серьезный удар, и сейчас у них нет свободных людей. И ничего не меняется.
— А дорога дальше на восток? — нажал я.
— Она не лучше. Ее поспешно строили неопытные люди, а необходимость поддержания ее в порядке существенно недооценили. Верхом по ней проехать еще можно, и есть лишь несколько участков, где у фургона возникнут серьезные затруднения. Но как только снова начнутся дожди, все быстро переменится.
Он сказал это так, словно это было моей виной.
Скорее чтобы поддержать разговор, чем всерьез, я спросил, где стоит их часть и есть ли там места для новобранцев. Старый ветеран оглядел меня с ног до головы и презрительно фыркнул.
— Нет. У нас полно собственной молодежи. Нет нужды нанимать чужаков.
Я спокойно принял его отказ.
— Хорошо. Я хотел бы пополнить здесь свои припасы. Вы можете продать мне какую-нибудь еду?
Курьер с любопытством прислушивался к нашему разговору.
— Тебе нужна еда? — насмешливо перебил он меня. — Что-то мне не кажется, что ты в последнее время обходился без нее. Или ты копишь жир, чтобы зимой впасть в спячку?
Шутка была довольно глупой, но мой собеседник рассмеялся, и я заставил себя улыбнуться.
— Мне предстоит долгий путь. Я готов купить все, что вы можете предложить, — муку, зерно, сухари, мясо.
Я чуял запах готовящейся пищи, и мне отчаянно хотелось попросить у них миску горячего варева. Как всегда, этот аромат пробудил во мне зверский голод.
— У нас нет ничего лишнего, — отрезал сержант. — Это дорожная станция для курьеров, а не постоялый двор. Фургоны с провиантом приходят не так регулярно, как следовало бы. Мне приходится беречь то, что есть, для собственных людей.
— Конечно. Но по крайней мере, не продадите ли немного овса для моей лошади?
Утес, в отличие от Гордеца, не умел сам добывать для себя пропитание. Бесконечная дорога и скудные пастбища уже начали на нем сказываться. Поскольку мой отец отвечал за ближайшую к Широкой Долине курьерскую станцию, я знал, что там всегда имелся запас корма для лошадей.
Мужчины обменялись взглядами.
— Нет, я же сказал, — ответил сержант. — У нас нет ничего лишнего. Лучше бы вам ехать дальше.
— Понимаю, — сказал я, хотя на самом деле не понимал ничего.