— Неужели ты веришь, что застрял здесь до конца своих дней?
— А у меня и не может быть другого будущего! — угрюмо заметил я.
Сказав это вслух, я словно приблизил это. Может быть, меня повысят. Возможно, на моем рукаве заведется несколько нашивок, но все равно я останусь толстым одиноким могильщиком. А когда я перестану справляться с обязанностями, когда мое тело устанет под бременем всей этой плоти, я останусь нищим в каком-нибудь захудалом городке. Я откинулся на спинку стула. Мне никак не удавалось успокоить дыхание.
— Не принимай это близко к сердцу, Невер. В тебе бурлит магия, а ты боишься, что тебя ждет скучная жизнь. На самом деле тебе следовало бы молиться о скуке. Как же все-таки люди ее недооценивают! Скука подразумевает, что никто не пытается каждый день убить тебя.
Он мрачно усмехнулся собственной остроте.
— Мне почти что хочется… — начал я, но замолчал, когда Хитч резко взмахнул рукой:
— Тебе следует быть осторожнее в своих желаниях. Если ты так и не услышал, что я повторял тебе целый вечер, послушай сейчас. Твои желания имеют неуютное обыкновение сбываться. Так что будь осторожен. Магия-то всегда настороже.
— Возможно, один или два раза… — начал было я, но Хитч вновь нетерпеливо меня перебил:
— Ты захотел поступить на службу в Геттисе. И тебе это удалось, поскольку магия так захотела. Этот пост — не считаешь ли ты его случайным выбором полковника? Осмелюсь предположить, что спекам есть от этого какая-то польза.
— Как то, что я охраняю это кладбище, может пойти на пользу спекам?
— Не знаю, — негромко ответил он. — Но тебе стоит об этом хорошенько подумать, Невер. Зачем ты им здесь? Чего они хотят от тебя?
— Я не знаю. Но чем бы это ни было, я этого не сделаю. Я не предам свой народ. — Мне показалось, я понял, чего боялся Хитч. — Я не буду небрежен и не позволю им насмехаться или осквернять покой наших мертвецов.
— Насмешки над покойниками не в духе спеков, — спокойно возразил Хитч. — Они с большим уважением относятся к мертвецам и утверждают, что обретенная мудрость не исчезает даже после смерти. Ты это знал?
Я покачал головой:
— Та часть меня, что находится здесь и говорит с тобой, почти ничего не знает о спеках. Но существует и другая моя часть, которой, я боюсь, известно о них даже слишком много.
Он позволил себе улыбнуться:
— Твоя осведомленность о существовании этой части и способность признаться в этом показывают, что ты становишься мудрее, Невер. — Он тяжело вздохнул и встал. — Уже поздно. Я возвращаюсь в город. В борделе Сарлы Моггам появилась новая шлюха. Я хочу ее отведать, пока она совсем не выдохлась.
— Но ты говорил, что у тебя есть женщина-спек.
Он приподнял одно плечо и улыбнулся странной улыбкой — смущенной и вызывающей одновременно.
— Мужчине нравится владеть ситуацией, хотя бы иногда. Женщина-спек ему этого не дает. Она делает все так, как считает нужным, и ждет от тебя лишь покорного подчинения.
Почему-то его слова напомнили мне об Эмзил.
— Кстати, у меня так и остался мешок Эмзил. Не мог бы ты вернуть его ей, когда в следующий раз отправишься в Мертвый город?
— Конечно, — согласился Хитч. — Если ты считаешь это необходимым. Но речь идет всего лишь о мешке. Не придавай ему слишком большого значения.
— Я обещал ей его вернуть. Мое обещание для меня дороже мешка. Кроме того, я положил в него кое-какие подарки. Для детей.
Он покачал головой:
— А я тебя предупреждал, старина. Эмзил из тех орешков, которые нелегко разгрызть. Не думаю, что ты найдешь к ней подход через детей. Побереги время и силы. Пойдем со мной к Сарле Моггам.
Приглашение показалось мне куда более привлекательным, чем мне хотелось бы признать.
— В другой раз, — с сожалением отказался я. — Когда у меня будет получше с деньгами. Так ты отвезешь мешок Эмзил?
— Я же сказал, что отвезу. А ты будешь осторожнее с магией?
— Если бы только я знал как. И я бы очень хотел исправить то, что сделал с солдатами на почтовой станции. На самом деле только их сержант поступил со мной жестоко. Я не хотел проклинать всех.
— Значит, тебе тем более следует быть осторожнее. Если так случилось, когда ты не хотел никому причинить вреда, что произойдет, когда ты действительно захочешь?
От слов Хитча мне стало не по себе.
— Я бы все исправил. Но я не знаю, как это сделать.
Он стоял в дверях, держа в руке мешок Эмзил.
— Это слабое оправдание, Невер, и ты это прекрасно знаешь. Ты сказал, что сделал это ненамеренно. На твоем месте я бы попытался все исправить. — Он покачал головой, увидев выражение моего лица. — Не упрямься. На самом деле ты не хочешь иметь к этому отношение. Ты опасный человек, Невер. И чем меньше людей об этом узнает, тем для тебя спокойнее. Доброй ночи.
И он ушел, оставив меня наедине с отнюдь не доброй ночью. Мне не нравилось, что он считает меня «опасным», но, по размышлении, я признал его правоту — и это понравилось мне еще меньше. Я был похож на глупого мальчишку с заряженным ружьем. Какая разница, понимаю ли я, как действует ружье, — я спустил курок, и кто-то пострадал. Чем же я тогда отличаюсь от тех двух молодых идиотов на пароме, выстрелом погубивших чародея ветра? Скорее всего, они и не представляли, какой вред может причинить ему железо. И я их за это презирал. А сам теперь использовал магию с той же беспечностью. Конечно, если Хитч прав.
Я лежал в постели и смотрел в темный потолок. Мне отчаянно хотелось вернуться туда, где магия существует лишь в сказках и не вмешивается в повседневную жизнь. Я не желал обладать этой силой, не понимая, как она действует, и не умея ею управлять. Отсветы пламени плясали в очаге, и я решил попытаться исправить то, что сделал с почтовой станцией. Это было нелегко. Когда я произносил те слова, я искренне желал, чтобы их постигли такие же страдания, какие выпали на мою долю из-за их жестокосердия. Какая-то часть меня все еще полагала, что они заслуживают наказания. Я понял, что сначала должен простить их и только после этого смогу попытаться исправить содеянное. Легко сказать «прощаю», но действительно простить куда труднее.
Я пытался осмыслить сотворенное мной колдовство. Дело было не столько в том, что я сказал, сколько в том, что я почувствовал. А чувства, как я выяснил, не подчиняются ни логике, ни морали. Почему все люди на почтовой станции должны страдать из-за высокомерия сержанта? Почему хоть один из них должен страдать по моему повелению? Кто я такой, чтобы их судить?
В ту ночь я долго не мог уснуть, пытаясь во всем разобраться. В конце концов я пришел к выводу, что с точки зрения справедливости во мне не больше терпимости и готовности прощать, чем в любом почитателе старых богов.
И когда я понял, что сам я ничем не лучше людей, оттолкнувших меня, когда я обратился к ним за помощью, я сумел их простить. Нечто шевельнулось во мне, кровь забурлила, а следом пришли спокойствие и усталость. Воспользовался ли я магией? Не знаю. Я никак не мог это проверить. Быть может, все это глупое заблуждение, игра, в которую играем мы с Хитчем, делая вид, что обладаем несуществующей властью.
Мой отказ сдаться и окончательно поверить в магию был последним рубежом защиты, который позволял мне жить в мире, имеющем хоть какой-то смысл. Раннее утро дало о себе знать жемчужной пеленой падающего снега. Я поглубже зарылся в одеяла и наконец заснул.
Глава 18Гость
Я пытался вернуться к прежнему ритму жизни, но он необратимо нарушился. Выпавший снег оказался слишком глубоким, а земля промерзла так, что копать новые могилы стало невозможно, а больше заняться мне было почти что нечем. Мне не хватало моих учебников, а когда я писал что-то в дневнике, становилось только хуже. У меня образовалось слишком много времени для размышлений. Магия, отцовское презрение, Спинк, знающий о моем пребывании в Геттисе, полковник Гарен, интересующийся моим мнением о строительстве дороги: мне было о чем поразмышлять.
Я подумывал съездить в город, полагая, что общество других людей может позволить мне немного отвлечься, но меня преследовал беспричинный страх, что я обязательно встречу кого-то знакомого со времен учебы в Академии. Так я и жил в уединении на кладбище, пока за мной не приехал всадник. Умер старик. Я запряг Утеса в фургон и поехал за телом в Геттис. Старик оказался отставным солдатом и пьяницей, который остался должен всем, кто пытался ему помочь. Никто не пришел проводить беднягу в последний путь.
Погрузив тело в фургон, я решил заняться собственными делами, как бы бессердечно это ни прозвучало. Я купил сена и зерна для Утеса и кое-каких припасов для себя самого. Я заставил себя пообедать в столовой и застал там Эбрукса, жующего так торопливо, словно он участвовал в каком-то соревновании. От него я узнал, что Кеси лежит больной в постели, но никак не может собраться с духом и вырвать коренной зуб.
— Щека у него раздулась, как дыня, и так разболелась, что он даже жрать не может. Даже пить ему больно. Я ему сказал: «вырви зуб и забудь о нем. Хуже-то болеть уже не может». А он еще надеется, что все само пройдет. Впрочем, сам Кеси считает себя счастливчиком, раз уж провалялся эту ночь в постели, — и не так уж он не прав, если вспомнить, что творилось на улицах.
— А что случилось?
Эбрукс покачал головой, склонился над тарелкой и забросил в рот новую порцию бобов.
— Не положено рассказывать, — пробурчал он с набитым ртом. — Все будет шито-крыто — как всегда.
— Что?
Он с трудом проглотил бобы и отхлебнул кофе, чтобы пища успешно провалилась дальше. Оглядевшись по сторонам, он наклонился поближе ко мне:
— А убили кого-то. Я кой-чего слышал про шлюху, офицера и каких-то солдат. Говорят, офицер положил на нее глаз, но солдаты добрались до нее первыми. Он озверел и пристрелил одного из парней. Что-то в этом роде.
— Как мерзко! — проговорил я, отстраняясь от дыхания Эбрукса.
— Жизнь вообще мерзкая штука, — согласился он и вернулся к еде.