За мгновение до того, как ее искусный язык освободил меня от всех мыслей разом, я понял, что страстно хочу подарить ей такое же наслаждение.
И даже в миг разрешения страсти я ощутил покалывание в крови, выдающее проснувшуюся магию. Неожиданно Фала отпрянула, с ее губ сорвался крик, невнятный и естественный, как зов оленихи, обращенный к ее самцу. Девушка бессильно распростерлась на полу у моих ног, ее влажный рот был приоткрыт, она стонала.
— С тобой все в порядке? — встревоженно спросил я.
Запахнув одежду, я опустился рядом с Фалой на колени. Ее глаза закатились. Она с хрипом втянула в себя воздух, закашлялась и задышала снова.
— Я позову подмогу, — сказал я, пытаясь подняться.
Она удержала меня слабой рукой.
— Нет. Нет, пожалуйста. Я в порядке, кажется, — прошептала Фала, пытаясь подняться, но снова бессильно осела на пол. — Со мной никогда не случалось ничего подобного, — с тихим удивлением продолжала она. — Это было… о нет, я не знаю, что это было… — Ее голос постепенно смолк.
— Разве так и не должно быть? — спросил я. — Взаимно?
— Я… не знаю, наверное. Я не знала. — Она прерывисто вздохнула. — Я не знала, — пробормотала она, словно оправдываясь, — что это вообще возможно.
Ее слова меня ошеломили. Мне никогда не приходило в голову спросить себя, наслаждаются ли шлюхи своей работой. Я предполагал, что в большинстве своем да, — иначе зачем бы они стали шлюхами? Теперь я осознал всю жестокость этой мысли. Неужели я предполагал, что Эмзил получала удовольствие, торгуя собой, чтобы ее дети не умерли от голода?
— Я сожалею, — тихо сказал я, сам не вполне понимая, за что я извиняюсь.
— Не стоит, — возразила она, медленно садясь, и посмотрела на меня; смущение в ее голосе мешалось с благоговением. — Ты ведь даже не прикасался ко мне. Я не понимаю, что произошло.
Волосы упали ей на лицо, пристав к влажному лбу. Одним пальцем я осторожно отвел их в сторону, чтобы заглянуть ей в глаза. Она продолжала смотреть на меня.
— Так и должно быть, — заверил я Фалу. — Это всегда должно быть замечательно.
Я помог ей добраться до постели и заботливо укрыл одеялом. Я знал, что она шлюха, и время, за которое я заплатил, уже вышло. Она больше ничего мне не должна. Неохотно я собрался уходить, но Фала вскрикнула, схватила меня за руку и притянула к себе.
— Задержись немножко, — тихо попросила она. — Я не хочу, чтобы мамаша Моггам заставила меня привести сюда другого мужчину. Не прямо сейчас. — Она вздрогнула. — Словно во мне еще гуляет эхо.
Я прилег рядом с ней.
— Ты теплый, — прошептала она, прижимаясь ко мне, и положила голову мне на грудь. — Я сейчас усну.
— Если хочешь, спи, — предложил я.
Некоторое время я обнимал ее с теплотой, какой, я полагаю, мы оба давно уже не испытывали. По-своему, это было даже лучше постельных утех.
Свеча давно прогорела, оставив нас в благословенной темноте, когда Стиддик заколотил в дверь.
— Ты, там! — крикнул он. — Твое время кончилось! Уходи!
Мне уже хотелось продолжить, и я готов был заплатить еще, но она легонько оттолкнула меня.
— Нет. Достаточно. До свидания, великан.
Когда я вышел, Стиддик все еще ждал в коридоре. Он сразу же протиснулся мимо меня в комнату Фалы.
— Он сделал тебе больно? — спросил вышибала, когда дверь захлопнулась за мной. — Я не помню, чтобы ты позволяла кому-нибудь задерживаться так надолго.
Когда я вышел по длинному коридору в гостиную, там было пусто, а огонь в камине почти догорел. Я не сомневался, что Хитч давно уже ушел. Я отправился на недовольном Утесе домой по темноте и холоду раннего утра. Несколько дней спустя, когда я вновь приехал в город и обедал в столовой вместе с Эбруксом и Кеси, я узнал, что среди солдат обо мне уже ходят слухи. Эбрукс упомянул, что, говорят, я необыкновенно одарен или неестественно умел. Фала сказала другим шлюхам, что у нее никогда прежде не было такого мужчины. Следующей ночью она отказалась работать и вскоре покинула бордель. Никто не знал, куда она направилась, и Кеси предупредил меня, чтобы я держался подальше от Сарлы Моггам, поскольку бандерша винит меня в потере одной из лучших ее шлюх. Краткая вспышка славы среди солдат была жалким вознаграждением за утрату возможности посещать бордель, не говоря уже о том, что насмешки Хитча ничуть ее не облегчили.
Но я утешался мгновениями настоящей нежности, которые я разделил с Фалой, и желал ей удачи, куда бы она ни направилась. Этой зимой у меня выдалась одна теплая ночь.
Глава 20Весна
Рано или поздно одно время года вынуждено уступить место другому.
Но той зимой в Геттисе бывали времена, когда я начинал сомневаться в этой простой истине. Это был самый холодный, темный и долгий отрезок моей жизни. Теперь, когда Спинк просветил меня насчет природы магии, пропитавшей улицы Геттиса, словно густой туман, а Хитч подтвердил его правоту, мне удалось к ней немного приспособиться. Я ощущал приливы и отливы тоски, накатывающей на город. Теперь, даже не заходя в лес, я умел отличить, когда он истекал ужасом и паникой, а когда — унынием и усталостью. Однако это знание не помогало мне бороться с собственным состоянием, не говоря уже о том, чтобы разорвать узы владевшей мной магии.
Иногда я даже спрашивал себя: а действительно ли я этого хочу? Пока дни медленно удлинялись, а весна понемногу растапливала снег, у меня было достаточно времени, чтобы обдумать предупреждения Хитча. Теперь я видел, чем чревато использование данной мне магии. Я хотел добра для Эмзил, а в итоге, возможно, подверг ее опасности. И не обманул ли я владельца Утеса? Однако были и случаи, когда магия не причиняла видимого вреда. Быть может, Хитч ошибался и дело не в опасном поиске равновесия между моей волей и волей магии, а в древней истине, гласящей, что чем больше у тебя могущества, тем осторожнее им следует пользоваться. Если я оказался в ловушке жирного тела и магия владеет мной, не должен ли я научиться применять ее во благо других людей? Такие мысли часто посещали меня по вечерам, когда я лежал в своей одинокой постели. Должен признать, что пару раз я попытался призвать магию и применить ее в простых и безвредных повседневных делах. Могу ли я разжечь с ее помощью огонь? Заморозить воду, превратить камень в хлеб, как волшебники в старых варнийских сказках? Я пытался, но у меня ничего не получилось. Потом я смеялся над своими глупыми фантазиями. Но позднее, уже засыпая, спрашивал себя: неужели такая магия так уж отличается от волшебного роста овощей или пробуждения в шлюхе истинной страсти?
Наконец я пришел к выводу, что призыв магии требует не усилия воли или ума, а чувства. Я не способен пробудить в себе эмоции, просто размышляя о них, — так, человек не может искренне рассмеяться, когда его ничего не веселит. Понимание того, что магия просыпается в моей крови, лишь когда ее призывают сильные чувства, стало для меня суровым предупреждением — навряд ли я когда-нибудь смогу осмысленно ею управлять. И я мудро решил отступиться.
В течение дня я старался занять себя, чем мог. Мне так отчаянно не хватало книг, что часто я перечитывал собственный дневник, добавляя на полях заметки, с более поздней и мудрой точки зрения. Я потерял где-то ремешок из сбруи Утеса, и мне пришлось почти целый день провести в городе, добывая ему замену. Я встретил Спинка, но мы сделали вид, что незнакомы друг с другом. Я вернулся домой раздраженным и подавленным.
Я нарубил и сложил поленницей дрова, которые привез из леса. Когда то бревно закончилось, я заставил себя снова взять Утеса и отправиться туда. Я выбрал день, когда лес грозил лишь усталостью, и продвигался вперед, борясь с сокрушительной тоской. Мне удалось привезти другой кусок того же ствола и пришлось приложить всю свою волю, чтобы не прилечь отдохнуть прямо на снег. Уже после того, как я добрался до дома, изнеможение возобладало, и меня тут же сморил долгий дневной сон.
Вынужденный сражаться с магией, просто чтобы доставить домой дрова, я столкнулся с тем, что дорожные рабочие переживали ежедневно. Хитч говорил, что моя связь с магией дает мне некоторую защиту. Как же тяжко тогда приходится Спинку и Эпини?
В детстве отец постоянно занимал меня уроками и поручениями. В Академии наше расписание было умышленно составлено так, чтобы выматывать нас и не оставлять нам свободного времени и таким образом избежать излишнего озорства. Той зимой в моей жизни впервые появились долгие часы, когда мне было нечем себя занять. Конечно, я многое мог сделать, чтобы улучшить свое жилище, но по большей части я лишь строил замысловатые планы. Магия, тоскливо сочащаяся из леса, понемногу лишала меня воли.
Когда снег растаял, деревья наполнились свежими соками и на ветвях набухли крошечные почки. Лес манил к себе, звериные тропы сулили удачную охоту и мясо в моем котелке, но перспектива сражений с ужасом или усталостью умеряла мое воодушевление и заставляла держаться поближе к дому. Каждое утро я направлялся к ручью и стоял там с ведром в руке, глядя в глубины леса. Там порхали птицы и пробивалась свежая листва. Я хотел войти в лес, но знал, что это глупое желание. Для меня стало настоящим облегчением, когда оттаявшая земля позволила мне снова начать копать могилы. Так мне удалось найти занятие если не для разума, то для тела.
С наступлением весны в Геттис вновь стали прибывать фургоны с припасами. Владельцы лавок распахнули ставни, вымыли окна и разложили новые товары: блестящие жестяные ванны, шерстяную и хлопковую одежду, сверкающее длинное ружье с изогнутым кленовым прикладом, на которое заглядывались все проходившие мимо мужчины. Внутри появились бочки с соленой сельдью с побережья вместе с консервированными фруктами и яркими пакетами семян. Все это — и не только это — казалось таким привлекательным после тусклых зимних дней. На этот раз я зашел в лавку вовсе не за чем-нибудь новым — длинным и сверкающим. Я надеялся просмотреть газеты, которые наконец-то добрались до Геттиса. Конечно, новости в них устарели на несколько недель, но это была единственная связь со Старым Таресом и городами запада, которая помогала представить себе изменения, происходящие в мире.