Будь готов отдать за это все!
Он вскочил на скамью, вздрогнул от холода и боли. На этот раз он и впрямь жалобно заскулил, а перед глазами поплыла красная пелена. Однако в воздухе он вытянул свое мускулистое черное тело настолько, насколько вообще позволяли мышцы, сухожилия и кости. Прогремел выстрел винтовки, и пуля просвистела мимо правого уха. Другая задела хвост. Третий удар пришелся в статую просителя, бросив в Майкла отколотый камень.
Лапы волка скребли по вытянутым ладоням. Он услышал, как что-то сломалось: его кости или руки статуи — ему было наплевать. Он снова оттолкнулся со всей силы от рук каменного гестаповца, а затем перед ним появилась заснеженная вершина стены, и он зацепился за нее передними лапами, пытаясь залезть на нее единственной здоровой задней.
Винтовки продолжали свой смертельный монолог. Пули рикошетом отскакивали от стены. Кто-то выпустил короткую очередь из автомата. Взорвалась верхняя часть стены, дым и снег закружились вокруг в воздушных вихрях.
— Прекратить огонь! — воскликнул сержант. Прозвучало несколько последних выстрелов, но после сурового взгляда сержанта и эти свинцовые выкрики прекратились. Затем, довольный, что его не подстрелят собственные люди, он подошел вперед и навел свой фонарик на стену за статуей Рудольфа Дильса, первого командира Гестапо с 1933-го по 1934-й годы.
— Черт, — сплюнул сержант, потому что большая собака не лежала мертвой на земле, вопреки его ожиданиям. Быть может, она уже на другой стороне, за стеной? Похоже, двор она, так или иначе, покинула. На территории царил настоящий беспорядок, за одно допущение которого можно было поплатиться своей головой. Вполне возможно, сегодня сержанту и его жене придется предпринять спешную поездку на Запад…. в течение следующей четверти часа, к примеру…
Он видел множество бездомных животных, но никогда не видел ничего подобного. Может, это была даже не собака, а волк, сбежавший из зоопарка?
Сержант — старый однорукий ветеран — знал все о волках. Когда он был ребенком, его бабушка Типпи пугала его на ночь своими страшными сказками про волков, и временами ему все еще снились кошмары о пробуждении, во время которых его ладони превращаются в волчьи лапы. Единственное положительное, что было у него в этих снах — это вновь обретенная вторая рука. Но он не переставал думать о том, что когда полная луна ярко светит на ночном небе, где-то в лесах блуждает особенно коварный зверь.
И прочие отбросы нечестивого мира…
Но сегодня полнолуния не было. И, в самом деле, уже скоро должна была заняться заря.
— Проклятье! — прошипел он себе под нос.
Нужно было взять себя в руки.
— Ладно, — обратился он к окружавшим его людям. — Идем, посмотрим, удалось ли нам его подстрелить.
Им не удалось.
Волк продолжал двигаться. Пошатывался от боли и едва волок за собой левую ногу, но продолжал движение. Вскоре он позволил себе немного отдохнуть, привалившись к углу здания, как смертельно уставший человек. Затем он немного прошел дальше, снова пошатнулся и принялся снова искать опору, способную выдержать его неустойчивое тело.
Белый снег продолжал мирно сыпать на каменные и кирпичные здания Берлина. Ветер поднялся и принялся закручивать маленькие снежные вихри. Ночь может быть жестокой. Ночь может стать прибежищем заблудшей души, и именно такой была эта ночь для Майкла Галлатина.
Но он был жив.
Приближался грузовик с солдатами. Майкл укрылся в усыпанной мусором аллее и прижался к груде кирпичей, левая задняя лапа чуть отставала от земли, а под ней разливалась лужа крови. Грузовик проехал мимо. Они не торопились в погоню — все солдаты с беспечным видом курили сигареты, придерживая свои винтовки. Они не искали его.
Майкл опустил голову.
Франциска, — горестно подумал он. — Господи…
Вообрази это. Бедная Франциска, сражающаяся за жизнь своего честного и благородного рыцаря с помощью единственного доступного ей оружия.
А взамен она лишь получила синяки и ядовитую таблетку.
Зеленые глаза потускнели. Майклу казалось, что в битве под названием «жизнь» попросту пропал смысл. Возможно, в этот день победа оказалась за теми, кто пал в битве.
Я никогда тебя не забуду, — подумал он.
И затем, преодолевая боль разбитого сердца и боль искалеченного тела, он подумал о том, что в Берлине он был один — голый и израненный — а, если бывший Снеговик не врал, то какое-то страшное секретное оружие, называемое «Черным Солнцем», готовилось уничтожить врагов Рейха.
Несколько дней — так сказал Риттенкретт.
Майкл подумал: это дает мне еще несколько дней… если смогу пережить ночь.
У него было больше стойкости к боли в обличье волка. Когда он снова станет человеком, ему понадобятся костыли и долгий сон. Итак… среди голубей с винтовками и овец с автоматами проследует волк. И у него оставалось стойкое ощущение, что чем ближе он подберется к Черному Солнцу, тем больше от его волчьей натуры ему понадобится.
Едва заметное движение справа привлекло его внимание. Там, в дальнем конце переулка.
Кто там? — подумал он, принюхавшись к воздуху и уловив запах…
Белая собака — грязная, но все еще достаточно белая — подошла чуть ближе и остановилась. Уши Майкла стали торчком, и он снова понюхал воздух. Он знал, что она чувствует его кровь. А он чувствовал ее, знал, что к нему приближается сука.
Вскоре рядом появилась еще одна собака, маленькая, с темно-коричневой шерстью. Такса. Кобель.
Третья сука возникла позади первой. Грациозная, с золотистой шерстью, через которую виднелись красноватые язвы. Эта собака была больна, и запах ее болезни разносился по воздуху.
Все стояли и смотрели на него. Снег все сыпал и сыпал, закручиваясь в миниатюрные торнадо, и Майкл Галлатин дрожал от холода, слабости, боли и кровопотери.
Показалась четвертая собака. Остальные расступились, чтобы дать ей дорогу. Неудивительно. Это был кобель. Большой черный доберман с мощными мышцами и глазами цвета янтаря. Он встал между волком и своими подопечными и пристально посмотрел на вновь прибывшего, в глазах читался вопрос: хочешь драться?
Майкл Галлатин, несмотря на свои внушительные размеры и тот факт, что даже будучи раненым, он мог разорвать их всех в клочья в считанные секунды, опустил голову почти до бетона и пригнулся к земле.
Нет, не хочу, — ответил он.
Доберман оставался в своей напряженной позе наблюдателя. Майкл подозревал, что именно в этом заключалась его основная работа в условиях жизни в этом переулке. Белая собака начала выходить вперед, и доберман потерся о нее своей мордой. Это была его сука.
Майкл подумал о собаках, бродивших по Берлину. Потерянные животные, когда-то любимые своими погибшими хозяевами — ныне брошенные и никому не нужные. Они вырывали в мусорных баках все, что могли, чтобы выжить, и укрывались… а где именно?
Сука с язвами на теле подошла к нему. Она понюхала его, и он, выказывая вежливость, ответил на комплимент. Она смотрела на него глазами, полными боли и, возможно, ждала какого-то чуда. Она была старой, и, судя по ее запаху, доживала свои последние дни. Худоба, болезнь, бездомность — вот она, триада безнадеги.
Она подошла ближе, и Майкл мог поклясться, что увидел в глазах этой старухи всю ее жизнь. Увидел очаг и теплые хозяйские тапочки. Увидел, быть может, детскую радость. И грусть матери тоже. А еще видел очень много боли. У этой собаки был царственный вид и самоуверенное достоинство. Майклу показалось, что она чем-то похожа на императрицу, чей дворец рухнул в одночасье, и никто не был в этом виноват. Возможно, ее дом уничтожила одна из бомб.
Маленькая такса подкралась и очень осторожно понюхала пришельца, понимая, что ничего от него не получит. Когда Майкл сместился всего на один дюйм, кобель таксы взвизгнул и бросился прочь.
Затем появилась прекрасная белая собака. Похоже, эта красотка в прошлой жизни участвовала в собачьих выставках где-нибудь в Париже и нежилась на подушках, демонстрируя свою красоту. Она осторожно приблизилась, остановилась, а затем снова приблизилась, двигаясь грациозно и осторожно.
Императрица заговорила низким хрипом: он в порядке. Затем красотка преодолела еще несколько шагов, разделявших их. Она немного дрожала, как и всякая женщина в присутствии подобного раненого монстра, готовая в любой момент броситься бежать.
Последним приблизился доберман.
Он оценивал Майкла на безопасном расстоянии, не забывая смотреть по сторонам, затем принюхался к воздуху, тихонько зарычал, чтобы все знали, кто командует этой армией, а после притворился, что смотрит куда угодно, только не на волка. Снег смастерил доберману свое холодное пальто, и тот раздраженно стряхнул его с себя. Затем внезапно он подошел прямо к Майклу, уставившись ему на ухо, а волк, стараясь проявить должное смирение, покорно уставился в землю.
Язык коснулся его — едва-едва — и тут же убрался прочь.
Императрица обнаружила его огнестрельную рану.
Маленькая такса бегала по кругу, вокруг груды мусора, которая когда-то могла быть обеденным столом.
Затем командир ткнулся в ребра Майкла своей мордой. Он не старался причинить боль, а лишь хотел проверить, крепки и целы ли кости. Его поведение говорило: может быть, мы сможем тебе помочь.
Майкл думал о том же самом.
Собаки отпрянули от него и поспешили в дальний конец переулка. Императрица повернулась и стала ждать, а затем остановились и остальные — один за другим — чтобы дождаться раненого. Последним замер командир, приняв военную позу.
Ты идешь? — словно бы спрашивал он.
Майкл поднял глаза к небу и почувствовал мягкость снега. Он чувствовал также и приближающийся рассвет задолго до того, как первые лучи солнца должны были прорезать берлинские облака. Он подумал, что стая, должно быть, нашла где-то укрытие. Его интересовал тот факт, знала ли Императрица все подземные туннели, в которых когда-то ходили поезда, когда Берлин еще был городом с сердцем, душой и разумом.