Подошли. Люди смотрят только на Джюрицу, виновника этой необычной сходки. А он, забившись в угол телеги, сидит боком, опершись спиной на Митара, и, подняв одну руку с пучком цветов и восковой свечкой, бессмысленно таращит пьяные глаза на толпу. Руки его связаны, но не туго, он двигает ими свободно и машет народу…
— Эх, горемычный Джюрица! — восклицает кто-то вблизи него.
— А-а! — отзывается он, блуждая мутным взглядом по обращенным к нему лицам.
Телега останавливается на дороге, напротив торчащего из могилы кола. Всадники спешиваются, жандармы соскакивают с телеги и принимаются стаскивать закованного в кандалы пьяного Джюрицу, а он только озирается по сторонам да вяло покачивает низко опущенной головой…
— Держись же молодцом, не будь бабой! На тебя столько людей смотрит! — прикрикивает на него Митар, стаскивая с телеги.
— Люди, что люди!.. — бормочет Джюрица, но все же старается держать голову прямо.
Его поднимают на руки, относят к месту казни и опускают на землю возле ямы.
— Вот твой дом. Поднимись на ноги, не срамись!
Джюрица обводит взглядом высящийся перед ним холмик земли и вдруг замечает яму и торчащий из нее кол, вздрагивает всем телом, точно его опалила молния. Перед глазами у него проясняется, голова свежеет, он начинает видеть и понимать…
«Это моя могила… Откуда она? Зачем тут этот кол? Они хотят меня убить! Почему я сижу, а все стоят? Какая тяжесть в ногах, в руках, тело оцепенело… Держат меня чьи-то руки, чужие руки, не мои… А-а-а, я пьян… напился, а они хотят меня убить… убить…» Он понял значение этого слова, и словно электрический ток пронизал голову, тело и застыл в сердце… Джюрица поднял голову и посмотрел на Митара. Все стало ясно…
— Подними меня! — сказал он сдавленным голосом.
Джюрицу подняли. Стоя на ногах, он чувствовал, что едва держится, и все-таки с усилием выпрямился. Голова трещала, но пьяный морок уходил.
Пристав стал перед ним, развернул бумагу и начал читать приговор.
— Да здравствует король! — воскликнул Джюрица, когда в приговоре помянули короля. И неожиданно взгляд его устремился к дороге, по которой они ехали, и в глазах загорелся последний лучик надежды — отчаянной, мучительной надежды…
«Да здравствует король!.. — воскликнул он снова, прерывая негромкое монотонное чтение.
— Молчи, не мешай — приговор читают! — остановил его Митар.
В приговоре как раз перечислялись его преступления.
При упоминании об учиненном над Сретеном насилии на Милошевом лугу Джюрица закричал:
— Ерунда, я только надрез на ухе сделал. Разве это насилие?
— Вот это верно, — подтвердил он, слушая перечень грабежей и убийств.
И снова Джюрица устремил взгляд на дорогу, но в глазах не теплилась больше надежда. Он поднял руку, понюхал цветы и стал слушать приговор. Лишь бы только занять чем-то голову, лишь бы не думать о том, что уже здесь, перед ним…
Чтение закончилось.
— Джюрица, вот твоя мать — попрощайся с ней, — сказал полицейский пристав.
«Мать? Откуда она здесь? — поворачивая голову, подумал Джюрица и увидел, что к нему приближается изможденная, высохшая, сгорбленная старуха. — Почему она такая? Да это не она! Какое у нее страшное, неузнаваемое лицо!»
— Джюра, бедный ты мой! — послышался сквозь рыдания ее сдавленный голос, потом сухие, костлявые, холодные руки обвили его шею, и на своей груди он увидел новый черный платок…
К горлу снова подступило что-то горячее, но не застряло, как прежде, а пошло выше… Нижняя губа чуть вздрагивает. И вдруг из глаз его скатываются две большие горючие слезы.
Он видит, что женщины в толпе утирают глаза.
— Кланяйся сестре Спасе… пусть хоть она о тебе позаботится. И если сможете… поставьте мне плиту на могилу…
— Единственный мой! Ах мы несчастные! Опора ты моя!
— Эх, горемычная мать! — послышалось среди толпы.
— Хватит, бабушка, теперь не поможет! — сказал наконец Митар, отрывая ее от Джюрицы и передавая другому жандарму, который отвел ее в сторону.
— Где кузнец? Сбивай! — приказал пристав. — Сядь, Джюрица.
«Кузнец? Зачем здесь кузнец? — думает Джюрица, опускаясь на землю. А, чтоб меня расковать. Для чего? Уж не пришло ли помилование, про которое они еще не говорят? Но тогда не расковали бы». И Джюрица с интересом стал наблюдать, как ловко кузнец рассекает заклепу, соединяющую обручи. Люди протягивают руки и хватают кусочки железа, летящие из-под острого долота…
«А… хотят ворожить… Пуста себе… — И его взгляд падает на молодую женщину, которая глядит на него затаив дыхание. — Где-то сейчас Станка?.. Знает ли об этом?»
— Готово!.. Вставай, Джюрица… — говорит Митар и нагибается, чтобы ему помочь.
«Почему такие тяжелые ноги? Точно чужие, совсем не держат… Это от вина! Не следовало так пить, только осрамился… Но ничего, я смогу держаться как надо, с достоинством». И он встал.
Вдруг глаза его расширились и уставились в одну точку: «Почему здесь поп? Откуда он? Гляди-ка, и крест! Тот самый, что мы носили во время крестного хода!» И Джюрица почувствовал, как его охватывает стыд, ужас.
— Джюра, приложись к святому кресту. Покайся хоть сейчас, перед могилой! — взволнованно воскликнул священник.
Джюрица переложил восковую свечу и цветы в левую руку, перекрестился и, смиренно опустившись на колени, приложился к кресту. Потом взял руку священника и поцеловал раз и другой, и губы его снова предательски задергались…
— Прости меня батюшка!.. — прошептал он тихонько, чтобы никто другой не услыхал. — Скажи Станке, пусть простит меня, как и я ее прощаю. Не послушался тебя, и вот…
Священник сказал ему что-то и отошел, но Джюрица уже не услышал. Он увидел, что перед колом выстроились четыре жандарма с винтовками…
До последней минуты ему казалось, будто до того, что должно сейчас произойти, еще далеко… еще впереди много времени. Он видел, что готовится какое-то убийство, но еще не связывал его с собой, это было где-то там… где-то позади него… А мысль о помиловании не выходила из головы, не покидала ни на минуту, сопровождала каждое его движение.
Но сейчас, при виде четырех жандармов, у него оборвалось сердце, глаза расширились, от хмеля не осталось и следа.
Люди увидели, как лицо его покрылось смертельной бледностью.
«Что это? Чего они хотят? Убить меня? Бежать!.. Сейчас меня расковали, я свободен, только бы вырвать веревку, за которую они держат, и прыгнуть!..» Джюрица медленно обернулся — веревку держали двое, и держали крепко.
— Иди, Джюра, спускайся! — сказал Митар, глядя куда-то в сторону.
Джюрица подошел, заглянул в могилу и остановился.
«Что бы еще? Как бы протянуть еще немного?»
— Митар, подойди, попрощаемся!
Митар подошел, все так же глядя в сторону. Поцеловался с ним, расправил плечи.
— Ну, спускайся, довольно…
Джюрица прыгнул в яму, поглядел по сторонам и положил свечу наверх, на траву. Митар вытащил из кармана платок и подошел, чтобы завязать Джюрице глаза.
— Не надо, оставь, пожалуйста! — сказал Джюрица, махнув рукой.
Митар молча сунул платок обратно, быстро привязал веревку к колу, взял винтовку и стал в ряд с жандармами…
— Митар, прошу тебя, только не в голову… — услышал Джюрица свой голос, но не почувствовал, что говорит.
— Не беспокойся, стой только прямо…
Джюрица быстро выпрямился, выпятил грудь вперед, расправил на груди рубаху и поднял глаза.
Ужас! Пять винтовочных дул направлены в него. Джюрица видит только круглые, зияющие чернотой отверстия…
Ни одной мысли. Лицо позеленело, глаза вытаращены, вот-вот выскочат из орбит, губы крепко стиснуты, словно он решился устоять перед пулями. Смотрит, ждет, не дышит…
Залп. Бледно-зеленое лицо нахмурилось. Зрачки удивленно расширились и тотчас погасли, тело вздрогнуло, затрепетало, на груди заалела рубаха, и Джюрица, точно лишившись ног, вдруг обмяк, голова повисла, веревка на колу натянулась.
Митар подбежал к колу, наклонился над могилой и выстрелил.
Голова Джюрицы запрокинулась, открылось белое, как бумага, лицо со страшно вывороченным глазом.
Жандармы застыли с перекошенными лицами, с дрожащими губами.
Люди побледнели, затаили дыхание. Ужас и удивление написаны на их лицах.
Кто-то обрезал веревку. В могилу посыпалась земля. Все кончено! Справедливость торжествует, закон соблюден!..
Народ разошелся, а на том месте, куда недавно спустился живой человек, поднялся холмик влажной земли. К холмику подошла сгорбленная старуха, упала на свежую, мягкую землю и обняла сухими, слабыми руками роковую могилу, поглотившую ее единственного сына. В старых, выплаканных глазах не было больше слез, и могилу гайдука не оросила ни одна теплая слезинка.