Не знали, садясь в «Виллис», офицеры и о том, что они сами час назад едва не стали случайными жертвами этих же диверсантов, находясь от них буквально в нескольких шагах. Конечно, неизвестно, как бы закончился скоротечный бой, напади неожиданно на них в тот момент бандиты из засады, но в том, что кто-то из военных во время перестрелки погиб бы, сомнений не вызывало.
— Поехали, — распорядился Орлов.
Он еще раз оглянулся на темную, будто грозовую, тучу, нависшую над лесом, и с унылым видом, словно предчувствуя, что там не все так удачно могло сложиться, как только что говорил Андрис, занял прежнее место. Хотел было еще что-то добавить, но, подумав, он только молча махнул рукой и поморщился.
— Да не переживайте вы так, товарищ майор, — приободрил Орлова водитель, видя, что тот пребывает в угнетенном состоянии. — Там еще три цистерны остались, наполнят их по-новому керосином, и все дела.
Немного погодя «Виллис» аккуратно въехал на мост, в воду с шорохом посыпался через щели неплотно подогнанных досок мелкий мусор, набирающийся от каждодневно проезжающего через мост транспорта.
В распаренное лицо Журавлеву повеяло свежим ветерком. Он снял фуражку и с удовольствием подставил ветру лицо, чувствуя исходящую от реки легкую прохладу. Положив фуражку на колени, стал сверху обозревать блестевшую на солнце водную поверхность.
На тихой воде плавали широкие зеленые листья, среди которых желтым огнем горели тугие бутоны влажных кувшинок, ярко, как первый молодой снег, белели изящные лилии, летали, треща слюдяными крыльями, синие и зеленые пучеглазые стрекозы. Время от времени то в одном месте, то в другом на воде расходились круги от больших рыб, темные спины которых были видны даже с высокого моста.
— Неплохо сейчас ушицы бы хлебануть, — ни к кому конкретно не обращаясь, мечтательно произнес Илья. — Даже и не помню, когда последний раз ее ел.
Еременко покосился на него, но ничего не сказал, лишь загадочно улыбнулся.
— Товарищ старший лейтенант, если свободное время позволит и разрешит мое начальство, я вас обязательно свожу на рыбалку, — пообещал, снисходительно улыбаясь, Андрис. — У нас здесь такие места имеются, где рыба сама в котел прыгает.
Когда съезжали с моста, в густых кустах ракит, длинной цепочкой тянувшихся вдоль невысокого песчаного берега, вдруг громко прокричала какая-то птица и тотчас смолкла, словно сама испугалась своего пронзительного голоса.
— Горлинка! — радостно выпалил Илья, угадав невидимую птицу по голосу, будто встретил за столько километров от России своего старого знакомого.
— Точно! — подтвердил его слова Орлов и, к удивлению присутствующих, ловко изобразил своим голосом ее крик, да так похоже, что птица сейчас же отозвалась. — Мы так на фронте в разведке между собой переговаривались, — пояснил Клим и, вольно откинувшись на спинку, от души захохотал. — А ведь все недавно было, а как будто в другом веке, — помолчав, сказал он уже серьезным тоном, должно быть, вспомнив своих погибших однополчан. — Да-а…
В окружающей природе сейчас ничто не говорило о том, что недавно завершилась война; разве несколько глубоких воронок от авиационных бомб и подбитый немецкий танк посреди ржаного поля с озимыми посевами начинавших набирать силу упругих колосьев.
— А вот и наш Пилтене! — радостно воскликнул Андрис, подъезжая к околице, искоса поглядывая на Орлова, пытаясь угадать, какое впечатление произвел на него городок. Видя невозмутимость, с которой продолжал сидеть русский, парень все же не утерпел, чтобы не поинтересоваться, как обычно интересуются люди, которые давно живут в какой-либо местности, и жизнь здесь им доставляет огромное удовольствие: — Правда, красивый?
Глядя на кривые узкие улочки предместья, которые вели вглубь крошечного городка, теряясь за двухэтажными и одноэтажными домами, в большинстве своем крытыми тесовыми крышами, трудно было согласиться с парнем. Поселение и на город-то не было похоже, скорее, на большое село с видневшимся — должно быть, в центре, где располагалась базарная площадь, — высоким костелом, выстроенным из красного кирпича и увенчанным на остром шпиле кованым железным четырехконечным католическим крестом. Да и запах здесь стоял соответствующий, больше привычный сельскому укладу жизни, когда едва ли не каждый крестьянин держит в своем хозяйстве корову, козу и мелкую живность, а во дворе находится нужник и помойка.
Илья невольно втянул ноздрями горячий воздух, пропитанный удушливыми запахами конской мочи, человеческих испражнений и еще чего-то неуловимо знакомого, отдаленно напоминавшего запах горячих домашних лепешек, которые до войны мать изредка пекла в русской печи. Это тронуло деревенского парня до глубины души, и непроизвольная улыбка обозначилась в уголках его обветренных губ, выдав то возвышенное состояние, в котором он сейчас пребывал.
Но уже через минуту им овладело новое чувство, когда «Виллис», гремя рессорами, поехал по булыжной мостовой и он увидел, с каким вниманием машину с военными провожали глазами жители. Одни смотрели на них с большой надеждой, другие с долей сомнения, а были и такие, у которых во взгляде сквозила откровенная ненависть, неудачно притушенная безразличием. Но у всех у них в глазах была заметна настороженность: не получится ли так, что Советы опять уйдут, бросив на произвол судьбы латышский народ, как это было уже в сорок первом году, когда в их страну пришли немцы, а эти сразу удрали, несмотря на то, что в сороковом году обещали нации райскую жизнь; они поверили и проголосовали за вступление Латышской республики в Советский Союз.
«Теперь будет все по-другому… И возврата к прежней старорежимной жизни уже точно не будет, — подумал Илья, с любопытством разглядывая проплывающие перед ним разнотипные лица людей, среди которых ему с друзьями придется долгое время находиться. — Пока лесных недругов не уничтожим, доверять никому нельзя».
Чем ближе они подъезжали к центру, тем улицы становились шире, просторнее, и в двухэтажных домах, крытых коричневой черепицей, на металлических балкончиках были видны стоявшие в глиняных горшках цветы, а снизу, около фундамента, где тянулась узкая полоска унавоженного чернозема, росли какие-то вьющиеся растения, густо усыпанные мелкими цветочками: розовыми, голубыми, белыми, лиловыми. Своими тонкими и гибкими, словно змеи, стеблями они красиво оплетали стены с отвалившейся штукатуркой, доползали до балконов и окон с распахнутыми ставнями, обрамляли проемы цветочными венками.
— Красиво у вас тут, — запоздало ответил Илья, и не потому, что не хотел разочаровать Андриса, а и вправду вдруг проникнувшись непривычной для него красотой латышского городка. — Прямо как за границей.
— А я что говорил! — обрадованно воскликнул Андрис и, не в силах перебороть чувство благодарности, быстро обернулся к Журавлеву, на миг потеряв бдительность.
— Дурила! — тотчас выкрикнул Орлов, стремительно вцепился левой рукой в баранку и умело разминулся с отощавшей лошадкой, уныло тянувшей за собой громыхающую по мостовой телегу с металлическими ободьями на деревянных колесах, груженую парой охапок сочного клевера.
— Тпру, — ошалело заорал перепуганный мужик, одетый в грязную ковбойку и холщовые портки, в соломенной шляпе на косматой голове.
По всему видно, разморенный полуденной жарой пожилой ездок нечаянно заснул и едва не поплатился за свою беспечность жизнью. Он туго натянул левой рукой вожжи, и лошадка, должно быть, перепуганная не менее своего хозяина, резко забрала в сторону, едва не сломав оглоблю.
— Виноват, товарищ майор, — поспешно сказал Андрис, двумя руками крепко вцепившись в руль, выпучив от усердия глаза. На его бледных скулах заиграли желваки, впалые щеки покрыл легкий румянец. — Этого больше не повторится.
Илья из любопытства оглянулся. Лошадь все так же продолжала идти, уныло свесив голову. Прядая ушами, она время от времени отгоняла хвостом оводов и тучи мух, которые так и норовили сесть на ее отощавшие бока, покрытые подсохшим навозом. Мужик, который чуть не устроил столкновение на дороге, опять клевал носом, дремля, уронив руки с вожжами на свои колени.
«Наш мужик почем зря обматерил бы шофера, даже если бы и сам был виновен, а этот смолчал, — с состраданием подумал Илья. — Должно быть, боятся нас. Или до того здесь задурен народ своими прежними господами, что уже и веру в справедливость потерял».
Андрис пересек базарную площадь. Несколько человек, расположившись напротив костела, что-то продавали прямо с земли, подстелив под свой товар старые пожелтевшие газеты. Чем именно здесь могли торговать, когда производство в стране еще не начало работать в полную силу, Журавлев разглядеть не успел, потому что «Виллис» в эту минуту остановился возле двухэтажного здания старинной постройки с вытянутыми, как бойницы, зарешеченными окнами.
Над входом едва шевелился на слабом ветру красный флаг с золотым тиснением звезды, серпа и молота. Приткнувшись к тротуару, стояли два мотоцикла с люльками. Тот, который находился около порога, был вооружен крупнокалиберным танковым пулеметом, прикрепленным сошками к металлической поверхности — сваренному вручную квадратному коробу коляски.
— Раньше здесь располагалась городская самоуправа, — пояснил Андрис голосом, в котором отчетливо слышались виноватые нотки за произошедшее на дороге. — А сейчас находится наш отдел милиции.
Дежурный милиционер почтенных лет стоял, прислонившись худым задом в обвислых галифе к сиденью мотоцикла и вытянув скрещенные в голенях ноги в пыльных сапогах, сложив руки на груди, сладко посапывал, прикрыв глаза от солнца козырьком фуражки. Взглянув из-под козырька на приехавших офицеров, он торопливо вытянулся и отдал честь.
— Здравия желаю!
Распекать его за ненадлежащее исполнение служебных обязанностей Орлов не стал, чтобы с самого начала не портить отношения с местными сотрудниками милиции. Он вялым движением руки отдал честь и молча прошел мимо. Следом внутрь здания вошли Журавлев и Еременко, а Андрис остался у машины, с деловым видом пиная скат