— Пошли, док, — грубо приказал Каспар. — Раненые ждут от вас исцеления. В противном случае… — Он не договорил, но так взглянул на Брокса, что дальнейшие слова тому не понадобились.
Каспар по-хозяйски положил свою бледную, словно безжизненную, вялую ладонь Броксу на плечо, увлекая его к приземистому шалашу, крытому сосновыми лапами. За долгое время они уже успели основательно увянуть, что, однако, нисколько не выдавало местонахождение шалаша, а наоборот, делало его еще более незаметным на фоне высоких лесных трав.
Проводив глазами нескладную фигуру доктора, которая от страха как будто даже еще сильнее съежилась, Дайнис недобро ухмыльнулся и принялся с еще большим остервенением точить кинжал. Прошло не менее получаса, прежде чем острота лезвия его окончательно удовлетворила: за все это время он не раз пробовал жало на большом пальце, несильно царапая выпуклый ноготь с набившейся под него землей.
Чиркнув в последний раз по ладони отточенным лезвием, Дайнис около минуты с нездоровым интересом наблюдал, как напитывается довольно глубокий порез темной кровью. Потом кровожадно осклабился, тяжело поднялся, упираясь широкой потной ладонью в дерн, и широким шагом направился в сторону землянки, где доктор Брокс со скрупулезной тщательностью осматривал раненых и больных бандитов, сильно переживая, что его могут обвинить в халатности или в нежелании их вылечить.
— Док, — обратился к нему Дайнис, беззаботно поигрывая кинжалом, — поговорить надо. Выйди на минуту.
Не сводя испуганного взгляда с ножа, с трудом сглатывая вдруг пересохшим горлом, словно подавившаяся курица, Брокс, подогнувшись, вышел наружу. Судя по тому, что рыжий парень этим не удовлетворился, а сразу направился за ближайшие кусты, такой разговор ничего хорошего ему не сулил. Так оно и вышло. Как только они зашли за кусты, Дайнис резко обернулся и цепко ухватил доктора за отвороты тесного пиджака, с силой притянул к себе.
— Слушай меня внимательно, доктор Брокс, — разделяя слова, грозным голосом сказал парень, прислонив к его шее острие кинжала. — Страна наша маленькая, да и нас, латышей, совсем мало. Поэтому мы должны держаться вместе, чтобы нас не перемолотили. Наша сила в единстве. Мы народ по характеру добрый и веселый, и желаем жить сами по себе. Чтобы никто не вмешивался в нашу жизнь, ни немцы, ни большевики. Немцы возомнили себя нашими старшими братьями, но при этом брали у нас и продукты, и лошадей, и домашних животных и наших людей угоняли на работы в Германию, якобы во славу победы немецкого оружия, а на самом деле всего лишь пользовались нашей разобщенностью и слабостью. По большому счету они даже не считали нашу нацию за людей. Но при них хоть какая-то жизнь была, не все они отбирали, разрешали держать свое хозяйство. У моего отца было очень много земли, скотины, зажиточный был помещик даже при немцах. Но немцев прогнали русские, и теперь Советы властвуют у нас в стране. А все те, кто нищенствовали и при царе, и при немцах, стали большими людьми… Из грязи и в князи. Но они недостойны нами управлять… поэтому мы и боремся с ними, ведем непримиримую борьбу с советской властью, чтобы наша Латвия вновь стала свободной страной. Советы нам не указ как жить. Нам колхозы не нужны, как и не нужны новые законы… Мы желаем жить по старинке, как жили наши предки. И мы, освободители страны, ни перед чем не остановимся. Пока бьются наши сердца, мы будем сражаться с советской властью не на жизнь, а на смерть. Нам терять нечего…
Глаза у Дайниса стали такими колючими, что казалось, будто это уже глаза не человека, а дьявола, и перед напуганным до смерти доктором Броксом внезапно разверзлась ужасная бездна, откуда повеяло таким ледяным холодом, что ему стало не по себе. По спине Брокса вначале пробежал озноб: его лицо стало белее снега, как будто его впалые щеки в мгновение ока покрыл иней. Потом от паха плеснуло жаром, который быстро пробежал вверх по животу, по тощей груди и вызвал на лице доктора обильный пот; он ручейками побежал по вискам, по подбородку, влажные капли упали на руку Дайниса, сжатую в кулак.
Дайнис брезгливо отдернул руку, тщательно вытер ее о пиджак Брокса. Брызгая теплой слюной в его трясущееся лицо с расширенными от страха глазами, сквозь зубы процедил:
— Ты тоже латыш, док. И если я узнаю, что ты сотрудничаешь с Советами, я лично перережу тебе горло. Матерью клянусь.
— Я… я… я… — заикаясь, еле выдавил из себя Брокс, — слу… слу… служу в б-б-больнице. Я… я… врач.
Он хотел еще что-то сказать, но вдруг его лицо жалко сморщилось, став похожим на вареное яблоко, и он горько заплакал, выдувая губами слюнявые пузыри. Губы у доктора прыгали, не находя себе места, синий язык бесполезно шевелился во рту, напрасно стараясь выдавить хоть слово.
— А ты служи, доктор, — вдруг сжалился Дайнис, и подобие улыбки тронуло одну сторону его веснушчатого лица. — Только так, чтобы обратившиеся в больницу советские граждане из числа красноармейцев и сочувствующих им людишек никогда уже больше не могли встать на ноги. Вот, например, кто сейчас у вас находится на излечении?
— Одна с-старуха Га-габрюнайте… к-крестьянин К-кучкайлис и… и девушка С-стася… Когда ее ва-ваши п-парни изнаси… — Он запнулся, глаза его расширились от ужаса, что сболтнул лишнее, и Брокс поспешно поправился: — О-она себя х-хотела жизни лишить… Но вы-выжила…
Каспар, который незадолго перед этим выходил помочиться за ближайшие кусты и теперь не спеша возвращался к шалашу, на ходу застегивая ширинку, неожиданно услышав знакомое имя, невольно остановился, с интересом прислушиваясь к разговору. После того случая в лесу его по ночам мучили сны до того ясные, живые, словно все это происходило наяву. В сладостных видениях он снова и снова обладал голой стройной девушкой в самых извращенных формах, отчего каждый раз, испытывая сладостные поллюции, наутро просыпался в мокрых кальсонах.
В последние дни Каспар часто подумывал о том, чтобы вновь побывать в отдаленном хуторе Талаевиеши. Но хорошо зная, что они сами подпалили и пасеку, и дом, сильно переживал, что девушку разыскать там не сможет. И вдруг он случайно узнает, что Стася находится в Пилтене, в городке неподалеку, куда он иногда наведывался по роду своего преступного занятия. При воспоминаниях о девушке у Каспара тотчас заломил низ живота, зашевелилось в паху. Он с ожесточением сплюнул тягучей слюной, заторопился к шалашу, поправляя через галифе полную тугую мошонку, потеряв всякий интерес к дальнейшему разговору, который его уже не касался.
Брокс же, испытывая отвращение к себе, продолжал торопливо рассказывать, боясь, что как только он остановится, так этот неуравновешенный рыжий парень, для которого убить человека ничего не стоит, тотчас обвинит его в игнорировании интересов латышской нации и с невероятной легкостью может лишить жизни.
— И еще несколько человек из д-деревни С-со…
— Эти нас не интересуют, — перебил, поморщившись, Дайнис и опустил руку с ножом на уровень пояса, отчего у доктора сильная судорога невольно потянула лицо от мысли, что бандит сейчас ударит его снизу в живот. Дайнису, видимо, доставляло особенное удовольствие изводить доктора, нагоняя на него жуткий страх, и он опять кровожадно осклабился: — А вот как будет у вас на излечении кто-либо из больших чинов, дай нам незамедлительно знать.
— Но у них с-свой го-госпиталь, — с опаской ответил Брокс.
— До него еще добраться надо, — буркнул Дайнис. — А ты всегда под рукой. Сотрудничество с нами ради выживания нашей нации тебе в будущем зачтется. Будешь все рассказывать нам и периодически приходить лечить наших ребят, которые за тебя жизней своих не жалеют. В противном случае я вначале отрежу тебе язык, а потом медленно-медленно перережу горло. Все понял?
Брокс часто-часто закивал, пытаясь сглотнуть пересохшим горлом.
— Свободен.
— К-как скажете, г-господин о-офицер, — промямлил доктор, на всякий случай повысив в звании своего молодого собеседника, желая лишь одного: чтобы он перестал его мучить своими воззваниями о спасении родины; заторможенно повернулся и на непослушных ногах пошел к шалашу, чувствуя, как у него от волнения трясутся поджилки.
Проводив его хмурым недобрым взглядом, Дайнис непроизвольным движением тщательно обтер блестевшее на солнце, словно зеркало, лезвие кинжала о галифе, сунул его за голенище сапога.
— Ну что же, доктор Брокс, поживем — увидим, — зловеще произнес парень, двумя руками раздвинул перед собой кусты и, испытывая раздражение, зашагал к компании ожесточенно спорящих о выигрыше картежников, яростно вращая выпуклыми белками глаз.
А в это время в двух километрах от лагеря по узкой, давно не езженной дороге, вилявшей между приземистыми могучими дубами, перемеженными осинами и ясенем, с низкой порослью орешника, боярышника и вербы, беззаботно трусила лошадка, запряженная в бричку с закрытым верхом. В сочной луговой траве по колено утопали лошадиные ноги, равномерно екала селезенка лошадки, мягко покачивался кузов на рессорах. В тихом лесу, где были слышны только птичьи голоса, жужжание диких пчел да стрекот кузнечиков у дороги, глухой топот копыт о твердую землю разносился далеко окрест.
Внезапно из кустов на дорогу выскочил человек с немецким автоматом за спиной и ухватил лошадь двумя руками за удила.
— Тпру, окаянная! — заорал он дурным голосом, с силой упираясь сапогами в землю, скользя подошвами по траве.
Испуганно всхрапывая, роняя желтую пену с мягких бархатистых губ, гоняя крупными зубами металлический мундштук во рту, лошадь вначале попятилась, затем стала на дыбы, отчаянно брыкаясь передними ногами.
— Стоять, дурная! — продолжал орать мужик, опасно повиснув на удилах, рискуя угодить под удар копытами. — Тпр-р-ру!
Пока он напрасно старался удержать осатаневшую лошадь на месте, из леса выбежал еще один вооруженный автоматом человек в немецком френче. Подскочив сбоку к бричке, он поспешно направил ствол шмайсера на невидимого для его глаз ездока, который находился внутри крытой повозки.