Глава 14
Ксендз Юстус Матулис, устало шаркая подошвами тяжелых ботинок по выщербленным бетонным ступенькам, привычно поднялся на колокольню, собираясь звонить к обедне. Жившие там голуби непринужденно бродили по неровной поверхности зацементированного пола, непрерывно воркуя, величественно покачивая головой. При виде его сутулой фигуры они неохотно взлетели, стали кружить над островерхим шпилем колокольни.
Ладонью прикрывая прижмуренные глаза от солнца, святой отец взглянул в бесконечную синь неба. Редкие облака, невесомые и пушистые, как рваные комья козьего пуха, неподвижно стояли на месте. Ксендз потянул за свисавшую веревку, увесистый язык колокола, медленно качнувшись, ударил в тулово, и сейчас же горячий воздух, напитанный душистыми запахами луговой травы и подтаявшей липкой смолы дальнего леса, наполнился чистым и волнительным звоном.
Юстус Матулис блаженно прикрыл глаза, раскачиваясь вместе с языком колокола, подчиняясь его мелодичному ритму. А когда глаза открыл, у него даже перехватило дыхание при виде двух полуторок с солдатами, которые подъезжали к городу с восточной стороны, где располагался хутор Селе-Лиде. Ксендз поспешно повис на веревке, стараясь быстрее затормозить раскачанный язык колокола, затем привязал конец веревки к металлическому ограждению, проворно спустился на два пролета.
На площадке он достал из ниши бинокль, вновь поднялся на колокольню, стал внимательно вглядываться в подъезжавшие машины с военными. В кабине первой полуторки за оконным стеклом, рассыпающим во все стороны яркие солнечные зайчики, смог разглядеть сосредоточенное лицо Ильи Журавлева. По мере приближения к городку полуторок волнение охватывало святого отца все сильнее, у него даже затряслись руки от предчувствия чего-то очень нехорошего.
«Должно быть, Советы опять облаву на наших партизан готовят», — мелькнула у него жуткая мысль, заставившая злобно скрипнуть зубами. Но тут он услышал гулкие шаги в костеле, торопливо спустился и, снова спрятав бинокль в нишу, побежал по крутым ступенькам вниз, придерживая полы рясы, на ходу напуская на лицо благочестивую маску.
Оказалось, что сегодня пришла лишь одна старуха, проживавшая неподалеку. Мысленно костеря эту худую, длинную как жердь дуру, невовремя припершуюся к обедне, Юстус Матулис тем не менее ей уважительно поклонился.
— Швятой отец, швятой отец, — невнятно зачастила запыхавшаяся прихожанка, шамкая беззубым ртом, шевеля бесцветными губами, ловя его руку, чтобы поцеловать, — я вам тут яишек принешла.
С почтением приняв у нее плетеное из лозы лукошко и вытерев обслюнявленную руку о рясу, ксендз понес его к стене, где находился столик для пожертвований. Но на этом колготная старуха не успокоилась, а увязалась следом, надоедливо расспрашивая святого отца о том, как лучше поминать усопших, и выпытывая у него другие религиозные обряды. Своими жалостливыми и неуместными в данный момент вопросами она так успела за какую-то минуту досадить Юстусу Матулису, что он не выдержал.
— Замолчи, — строго приказал он, неожиданно повернувшись сердитым лицом к чересчур многословной прихожанке. — Глаголешь без меры.
Старуха ошалело замигала морщинистыми веками с реденькими белесыми ресницами, обидчиво поджала губы и, вернувшись в зал, робко присела на краешек скамьи.
Юстус Матулис занял место за кафедрой, торопливо начал читать Святое Писание. Но как ни старался исполнить все по известным канонам, сосредоточиться у него никак не получалось, и вместо божественного текста выходила какая-то ерунда, так что даже богомольная старуха стала поглядывать на него с подозрением, как видно, сильно беспокоясь за поруганную веру. Тогда святой отец, взволнованный надвигавшимися событиями, кощунственно решил сократить книжный вариант текста и зачастил с такой скоростью, перескакивая где через слово, а где и через целые строки, что листы Евангелия только успевали с шуршанием переворачиваться. Он привычно бормотал молитвы, а сам все время думал о красноармейцах, о том, что не может ни подглядеть, что творится возле здания напротив, ни подслушать. И все из-за этой ненормальной старухи, которая именно сегодня почему-то решила посетить костел, бездумно отсутствуя в другие дни.
Наскоро прочитав нужные молитвы, Юстус Матулис по-быстрому захлопнул книгу и почти насильно выпроводил старуху за дверь. Оставив дверь чуточку приоткрытой, он стал подглядывать в узкую щелочку и настороженно прислушиваться. А там творилось что-то совсем непонятное и оттого еще более ужасное, от чего у него по спине пробежала нервная дрожь: на площади суетились многочисленные солдаты, бегали взад-вперед, гремя оружием, зачем-то в здание милиции закатили привезенный с собой пулемет максим, потом выкатили его назад и погрузили в кузов полуторки.
— Лейтенант, — непонятно кому громко прокричал Клим Орлов, беспорядочно размахивая руками, — готовь взвод к погрузке. Скоро выдвигаемся! Да не забудь прихватить с собой гранаты! Патронов побольше!
Пробежал куда-то с озабоченным видом Журавлев, придерживая, чтобы не болтался, офицерский планшет на боку.
Сам начальник милиции Эдгарс Лацис стоял возле порога с заложенными за спину руками, широко расставив ноги, внимательно наблюдал за сборами военных.
У святого отца сердито задрожал чисто выбритый острый подбородок, лязгая зубами от волнения, он пробормотал:
— Точно, Советы собираются устраивать облаву на наших парней. У-у, злодеи, нечисть коммунистическая. Чтоб вас громом всех поразило. Тьфу, — злобно плюнул ксендз без слюны.
Круто развернувшись, он проворно метнулся в угол прохладного помещения, где стоял прислоненный к стене велосипед. Выкатив его наружу, Юстус Матулис дрожащими руками навесил на дверь костела амбарный замок, с усилием провернул огромный ржавый ключ и спрятал его в карман гражданских брюк под рясу. Затем сел на велосипед, резко оттолкнулся ногой от булыжной мостовой и быстро покатил в противоположную от здания бывшей городской самоуправы сторону, стараясь держаться края базарной площади, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. Вскоре он завернул в ближайший безлюдный проулок с тесно ютившимися частными домиками. Пропетляв некоторое время по лабиринтам узких улочек Пилтене, Юстус Матулис выехал за город.
Здесь он с некоторым облегчением вздохнул. Но расслабляться было рано, и святой отец, оглянувшись, вновь налег на педали, помогая себе весом своего худосочного тела.
Легкий велосипед стремительно катился под бугор, взрыхляя колесами пушистую пыль на проселочной дороге. Юстус Матулис без происшествий миновал обширный луг, желтые разливы поспевающей ржи с видневшимся на горизонте черным остовом сгоревшего немецкого танка, проехал по деревянному настилу моста через реку Венту, почувствовав исходящую от воды приятную свежесть, которая немного охладила распаренное от быстрой езды лицо.
За мостом снова начался луг, густо заросший душистым разнотравьем с островками высоких кустов колючего татарника, ярко пылающего на солнце розовым приятным светом. Далее шел редкий подлесок, постепенно переходивший в низкорослую рощу, за которой, собственно, и начинался сам лес, одновременно таинственный и страшный от наличия в нем человеческих существ, не знавших ни жалости, ни пощады.
Святой отец начал помаленьку уставать, отмахав за короткое время восемь километров. Он с надеждой поглядывал на недалекую спасительную кромку леса, где могли скрытно присутствовать люди Улдиса Культи, находясь там в дозоре. Эти невидимые лесные братья, как они себя называли, на самом деле могли встретиться в самых неожиданных местах по всему лесу. Юстус Матулис оглянулся, чтобы в последний раз удостовериться, что он намного опередил военных, и теперь парни, сражавшиеся за свободу Латвии, своевременно предупрежденные им, могут затаиться в другом месте или укрыться в схронах.
— Господи Иисусе Христе, — сказал он и поднес сложенные щепотью пальцы ко лбу, намереваясь перекреститься, чтобы отблагодарить Предвечного Бога за его помощь в деле спасения партизан.
Но в эту минуту внезапно из-за орешника, росшего на обочине, навстречу вышел человек в гражданской одежде.
— Далеко путь держим, святой отец? — поинтересовался он, перегораживая дорогу.
Вначале Юстус Матулис принял незнакомца за одного из людей Улдиса Культи, и невольная улыбка озарила его лицо. Но не прошло и секунды, как ксендз узнал в этом человеке приезжего сотрудника госбезопасности по фамилии Еременко, и в тот же миг его охватил неподвластный даже для служителя религиозного культа страх. Святой отец дернул рулем, колесо завиляло, и священник позорно свалился вместе с велосипедом на проселочную дорогу, подняв небольшое облако пыли.
— Что ж вы так неаккуратно, святой отец, — посетовал Еременко, ставя на колеса велосипед. — Так нетрудно и здоровье подорвать.
— А я вот надумал за ягодами в лес съездить… — растерянно забормотал священник, поднимаясь, отряхивая от пыли испачканную рясу, — за грибами… А тут вы… Ох и напугали вы меня. Грешным делом, подумал, что это медведь… — вымученно улыбнулся он. — Да и бандиты в лесу шалят… У меня прям все так в груди и захолонуло…
— А мне сдается, что вы дружки-приятели с предателями родины, — сурово сказал Еременко, в упор рассматривая юлившего Юстуса Матулиса, который от охватившего его страха даже запинаться стал. — Связным у них работаете. Или я ошибаюсь?
Ксендз быстро-быстро замотал головой, пытаясь сглотнуть пересохшим горлом: острый кадык дергался вверх-вниз, напрасно стараясь продвинуть несуществующую слюну.
— Э-э… ы-ы… — мычал он, пытаясь что-то выговорить в свое оправдание; но так и не найдя подходящих слов, вдруг поник головой, еще больше ссутулившись от неожиданно свалившегося на него несчастья в виде предстоящего ареста. Оно и понятно: сколько веревочке ни виться, а конец обязательно будет.
Постоянно присутствующий в человеке страх ответить перед законом со временем превращается в тяжелую болезнь, которая с беспощадным упорством маньяка окончательно разрушает разум и тело.