Прежде чем основательно погрузиться в блаженство, когда ее юная душа улетит в райские кущи, Анеле успела подумать о том, что ее тихий и стеснительный Андрис на такое в принципе не способен. А потом ее дебелое тело затрепетало, по нему прошла стремительная дрожь, и в тот же миг девушка испытала сильный оргазм, отчего содрогнулась всем туловищем. Ноги у нее подкосились, и она замедленно опустилась на колени, повернулась и откинулась назад, плотно прижавшись спиной к частоколу. Из ее приоткрытых сочных алых губ со свистом вырывался горячий воздух, и грудь часто вздымалась, как у загнанной лошади.
— Не бросай меня… милый, — сипло произнесла она, уже готовая вновь отдаться обезумевшему от похоти рослому парню, который и сам был потрясен невероятным чувством сладострастия.
Держась левой рукой за кол, а правой придерживая спущенные брюки, Дайнис на подрагивающих в коленках ногах сделал мелкий шажок к сидевшей на траве Анеле. Неуверенно приблизив к ее лицу свое «хозяйство», он выжидательно замер, запрокинув голову с огненно-рыжими волосами, похожими на осенние кленовые листья.
Ну и как же после того, что произошло между ней и Дайнисом в ту теплую сказочную ночь, Анеле могла не сообщить парню о том, что на партизан готовится облава.
Не подозревая, что его невеста тесно связана с заклятым врагом, Андрис при очередном свидании простодушно поделился с любимой девушкой своей мечтой, которая скоро должна была исполниться, и даже неосторожно назвал день и час: мол, после разгрома националистов он уедет в Вентспилс учиться на механика.
Сильно разочарованная выбором профессии жениха (нужен был ей какой-то там простой механик, если у нее имеется более подходящая партия), Анеле в душе затаила обиду и в ту же ночь передала его слова Дайнису, с которым уже не первый раз барахталась на сене в заброшенной мельнице. Но тем не менее при всем своем ветреном характере полностью разрывать отношения с Андрисом она все же не собиралась, рассудив скудным умишком, что еще неизвестно, как все может сложиться и кто на самом деле станет настоящими хозяевами Латвии.
Все эти мысли разом пронеслись в голове у Анеле. Она оперлась на локоть, приподнялась, стала целовать парня в веснушчатое плечо, пальчиками свободной руки неторопливо перебирать рыжую шерсть на его широкой груди. Продолжая волнительно целовать сухими мягкими губами обнаженное мускулистое тело, девушка понемногу продвигалась вверх и вскоре принялась шаловливо покусывать Дайниса, прихватывая мелкими зубами темную окружность кожи вокруг его соска.
— Миленький, — нежным воркующим голоском произнесла Анеле, подтянулась и заглянула в его зрачки, — признайся, помогла я вам в тот раз?
— Ну да, — оживился парень, обхватил ее за шею и притянул к себе, с жадностью впился своими губами в ее алые, по-девичьи свежие губы; чувствуя, как ее набухшие соски щекочут его волосатую грудь, начал шарить другой рукой по ее ягодицам, мять пышное податливое тело. А еще через минуту он отстранил от себя девушку и твердо проговорил: — Води и дальше с этим телком дружбу. А я тебя не брошу, верь мне. Так что пока он нам нужен, с ним не порывай…
— У-у, — обидчиво надула Анеле губы, но мигом передумала, и ее рука скользнула вниз, цепко ухватила выпуклость на трусах парня. — О-о! — уже совсем другим голосом протянула она.
Дайнис тотчас опрокинул ее на спину. Девушка сразу притихла, широко разбросав белеющие в солнечном свете ноги. Но, к ее неудовольствию, продолжения не последовало; парень поднялся, сел, поджав под себя ноги, с сожалением сказал, разглядывая ее потемневшими от похоти глазами:
— Надо в лагерь возвращаться. А то как бы поздно не было. Да и тебе пора домой, а то бабка будет переживать, что дома не ночевала. Ругаться станет на всю улицу. Этот твой… — на миг запнувшись, он поморщился и продолжил: — Андрис прознает про твои ночные отлучки, тогда точно тебе беды не миновать. Осторожнее надо вести себя.
Дайнис тяжело поднялся; неудобно стоя на одной ноге, стал надевать брюки. Анеле с недовольным видом поправила завернувшийся подол нижней юбки, сидя на сене, тоже стала собираться. Надев через голову цветастое платье, она вынула из-за пазухи косу, закинула ее за спину, застегнула на груди перламутровые пуговки, надела пыльные башмаки и встала, дожидаясь, когда оденется нерасторопный Дайнис.
Надев поверх светлой рубахи пиджак, тот неожиданно спохватился. С загадочной смешливостью поглядывая на Анеле, вынул из внутреннего кармана пиджака носовой платок, вышитый умелыми руками Анеле и подаренный ему во вторую встречу как признание в любви. Развязав зубами тугой узел, достал оттуда золотой перстенек с небольшого размера бриллиантом, дыхнул на него, вытер о рубаху на груди и неожиданно протянул Анеле.
— Мой тебе подарок, — сказал он, полюбовавшись в солнечном луче сверкающим камнем. — Наша фамильная драгоценность. Ты моя девушка, и я хочу, чтобы ты его носила.
Дайнис взял ее за кисть и осторожно надел перстень на безымянный палец левой руки.
— Считай, что ты со мной помолвлена, — произнес он, но как показалось Анеле, не очень искренне.
Но вид золотого кольца, да еще с бриллиантом, словно застлал ее блеснувшие от алчности глаза. Впрочем, в этом особой ее вины не было, потому что отдать девушке фамильную ценную вещь для любой многое значило.
— Красивое, — сказала она восхищенно и с поспешной необдуманностью предложила, чтобы сделать парню приятное: — Если у тебя есть друг, то могу его познакомить со своей сестренкой. Так-то она мне чужая, но все равно теперь стала как родная. Пропадает девка, — огорченно произнесла Анеле и прыснула в ладошки, от своей, как показалось, удачной шутки.
— А что, — загорелся Дайнис, — я не против. Есть у меня брат, двоюродный, Каспаром зовут. Только ты своей названой сестре не говори про нас ничего, мол, парни из соседней деревни… ну, пускай из Пасисксте, то да се… Уяснила?
— Не дура же я, в самом деле, — заверила Анеле, радуясь, что так удачно пристроила Стасю, которая в последние дни что-то особенно захандрила. — Могила.
После неудачного покушения на Стасю Журавлев в тот же злополучный день забрал девушку из больницы. Выяснив, что нападавший и есть тот самый изнасиловавший ее бандит, было решено на время спрятать смертельно перепуганную Стасю у невесты Андриса, проживающей со своей бабушкой. Что особенно немаловажно, такой выход предложил сам Андрис, заверив оперативников, что там она будет в полной безопасности. Девушки, почти ровесницы, сразу же сдружились и теперь были как родные сестры. Ну а то, что произошло со Стасей на самом деле на родном ее хуторе Талаевиеши, для всех так и осталось глубокой тайной.
Дайнис и Анеле украдкой вышли с мельницы, еще раз жарко поцеловались и разошлись в разные стороны. Дайнис спустился к реке, и вскоре она услышала тихий всплеск весел по воде.
— До новой встречи, милый, — прошептала девушка, чувствуя, как сильно бьется любящее сердечко, не способное совладать с нахлынувшими от счастья эмоциями.
Глава 17
Василь Пиявка, привычно прячась в кустах орешника, наблюдал в просвет между листьями за лесной дорогой. Удобно привалившись спиной к упругому стволу молодой ольхи, выросшей посреди кустарника, беспечно вытянув ноги в изрядно стоптанных сапогах с надетыми на них войлочными чунями для тихой ходьбы по лесу, он сидел на палых прошлогодних листьях и с сосредоточенным видом пришивал очередную заплату на немецкий китель. Время от времени Василь поднимал голову и настороженно вслушивался в лесные разнообразные звуки, стараясь на слух определить тихие шаги чужого человека, поскрипывание крестьянской подводы или шум мотора полуторки с военными. Но все было тихо, и он опять склонялся над своей уже ветхой, изношенной за пару лет одежонкой и продолжал неумело орудовать иголкой.
Минут через пятнадцать справившись с нелегкой и немужской работой, парень оценивающим взглядом оглядел пришитую крупными стежками заплату, неровно вырезанную штык-ножом из старой брючины, и невесело ухмыльнулся, как видно, все же оставшись довольным проделанной работой. Перекусив зубами суровую нитку, он по-хозяйски спрятал иголку за отворот немецкой кепки. Нахлобучил ее на лоб, откинул голову и, прислонившись потным затылком к теплому стволу ольхи, прижал руками ППШ к груди.
Посидев в таком положении некоторое время, Василь со вздохом поймал языком кончик свисавших по краям губ усов, прикусил широкими зубами (говорят, по народному поверью такие зубы бывают у добрых по натуре людей) и принялся задумчиво жевать, в который раз мысленно перенесясь в родной хутор Калиничи, находившийся под Житомиром.
Василь хорошо помнил тот злополучный день, когда его призвали на фронт. Стояло жаркое лето 1941 года, начало июля, трава горела от засухи, на корню гибла рожь, которой славилась Житомирская область, а в их захудалой деревеньке стоял невыносимый бабий вой — уходили на войну заматеревшие мужики, отслужившие службу в Красной армии молодые мужья и совсем еще парни, у которых год призыва только подходил. Василь для храбрости выпил стакан вонючей горилки и, пошатываясь, поднимая лаптями, обмотанными до колен холстинными онучами, дорожную пыль, вместе с другими мужиками пошел на войну, перекинув через костлявое плечо холщовую сумку со скудными харчишками.
А до этого у него с матерью произошел неприятный инцидент, еще больше переполошивший весь хутор, после которого народ еще долго не мог успокоиться.
— Не пущу, — горестно кричала охрипшим, сорванным голосом мать и отчаянно мотала непокрытой головой, трясла седыми космами, не замечая, что топчет босыми грязными ногами упавший с головы платок. — Под расстрел пойду, а не пущу!
При этом она цеплялась за одежду Василя заскорузлыми пальцами, тяжело висла на нем, когда ноги в какой-то момент отказывались держать ее худощавое тело и подламывались от свалившегося на нее несчастья. Василь был единственным и поздним ребенком, и после