Стиснув зубы, Стася неистово мотала головой, стараясь увернуться. Тогда бандит схватил ее нежные щеки своими твердыми пальцами и сжал их как клещами, от боли она разомкнула рот, и он впился в ее губы своим ртом. Этот похотливый подонок кусал и сосал их с наслаждением, как будто он был не человек, а вампир и стремился вытянуть из нее последние жизненные соки.
От отвращения девушка почувствовала рвотные позывы, несколько раз дернулась, сглатывая рвавшееся наружу содержимое желудка, но не смогла себя пересилить, и ее вырвало утренним завтраком прямо в лицо бандиту.
— Ах ты, сука, — заорал он, моментально с нее скатившись. Затем вскочил, не застегивая галифе, с болтавшимся сразу поникшим вонючим отростком, и несколько раз с силой ударил девушку в бок носком тяжелого сапога.
В тот момент Стася, по-видимому, и потеряла сознание, напоследок успев догадаться, что парень со шрамом с нетерпеливым желанием переворачивает ее на живот, с жадностью похотливого самца охватив белые тугие ягодицы своими липкими руками. А потом наступила спасительная темнота…
Стася разомкнула слипшиеся от слез и крови веки, блуждающим взглядом повела вокруг, с удивлением отмечая, что в природе ничего не изменилось: все так же продолжали летать красивые бабочки, в горячей траве трещали невидимые кузнечики, жужжали пчелы, видно, залетевшие сюда от их пасеки, где-то далеко куковала кукушка.
Собравшись с силами, Стася вначале встала на колени, потом с великим трудом поднялась, как немощный человек, упираясь руками в землю. Постояла, покачиваясь, словно на ветру, вытерла подолом сгустки крови на бедрах и неуверенно сделала первый шаг, но сразу же вскрикнула от резкой боли в щиколотке, которую подвернула, когда налетела на корень; поспешно ухватилась за тонкий ствол орешника. Но настолько было велико ее стремление вернуться домой, что девушка, стиснув зубы, быстро оттолкнулась от деревца и, ступая на поврежденную ногу, сильно прихрамывая, оставляя за собой кровавые следы, двинулась по направлению к хутору. Через полсотни шагов боль притупилась, и далее Стася двигалась механически, движимая лишь одним желанием — увидеть отца живым.
Она шла будто в тумане и не помнила, как долго добиралась до хутора. Лишь когда вышла из леса и увидела разруху на пасеке, сознание понемногу вернулось, но особого значения это уже для нее не имело. Медленно оглядывая потухшими глазами сгоревшие ульи, она блуждающим взглядом наткнулась на обгоревший труп отца: он лежал на спине, оскалив прокопченные зубы, с черными выгоревшими глазницами. Рядом валялся фонарь «летучая мышь» с разбитым стеклом, откуда бандиты добыли керосин, чтобы запалить пасеку. Горела мелкая сухая трава и уже подбиралась к старому бревенчатому дому, которому в прошлом году исполнилось двести лет.
Стася могла погасить огонь и сохранить дом в надежде, что в нем придется жить, выйти замуж и растить детей. Только зачем ей жить с позором, когда ее в разных непотребных позах обесчестили похотливые самцы, зная, что держать ответ за бедную девушку они ни перед кем не будут.
— О, милостивый Боже, Отец Небесный! Помоги моему доброму папеньке прийти в царствие Твое! — невнятно прошептала Стася разбитыми покусанными губами лютеранскую молитву, слабой рукой перекрестила труп старого Мангулиса; еще немного постояла, как бы запоминая отца, повернулась и побрела к сложенной из серого камня риге с распахнутыми настежь воротами.
Войдя внутрь, Стася сняла со стены висевшую на крюке косу-литовку. Опустившись на колени на прошлогоднее, но еще душистое сено, прислонила косу пяткой к основанию стены, направила острие под левый сосок и с силой, всем телом подалась вперед, чувствуя острую, пронзающую грудь боль и хруст молодых, еще не до конца отвердевших костей.
Через лес шли четверо бандитов, настороженно озираясь по сторонам, торопясь уйти подальше от хутора Талаевиеши.
Один из них, с опухшим и оттого заметно покривевшим угрюмым лицом, зябко кутался в китель, гнал перед собой Пеструху, время от времени нервно пинал ее в зад кованым каблуком немецкого сапога. Корова тоскливо косила на него лиловый глаз и вынужденно прибавляла шаг, понимая, что жить ей осталось недолго.
Рыжий парень и крепыш ростом пониже несли за плечами короба с медом и узлы с одеждой. И без того толстые влажные губы рыжего после укуса пчел были безобразно вывернуты, отчего по подбородку безостановочно текла липкая тягучая слюна, а распухшая правая щека выглядела так, как будто он держал за ней камень-голыш. И лишь один блондин шел налегке, откровенно ухмылялся, вспоминая недавнее развлечение с голой девкой в лесу, ее аппетитную попку, жалея, что не до конца успел насладиться ее прелестями.
Глава 2
Такого подвоха начальник Управления МВД по Тамбовской области генерал-майор Пресняков Климент Петрович никак не ожидал: три часа назад звонили из Москвы, из Управления уголовного розыска, и настоятельно советовали командировать двух сотрудников в Западную Латвию в городок Пилтене. Все это генералу было знакомо и особого неприятия не вызывало, если бы не одно но… Эти деятели из столицы просили не каких-то абстрактных Петрова и Сидорова, а настаивали именно на его лучших оперативных сотрудниках — начальнике отдела уголовного розыска майоре Климе Орлове и старшем лейтенанте Илье Журавлеве.
Все речи большого московского начальства сводились к тому, что в Латвии в последнее время особенно сильно активизировались многочисленные местные банды, но главное — хорошо вооруженные организованные националистические группировки, которые поставили своей целью свержение в Прибалтике Советской власти. Поэтому необходимо оказать незамедлительную помощь латвийским товарищам после реорганизации НКВД в МВД, практически с нуля создать в городке уголовный розыск и наладить его четкую оперативную работу. Дело это очень серьезное и ответственное, требующее особого отношения, и лучше Орлова и Журавлева с ним никто не справится.
Это была сущая правда. В прошлом году сотрудники Управления из отдела по борьбе с бандитизмом под руководством Клима Орлова отличились при разгроме местной банды под управлением жестокого главаря по кличке Филин, а спустя пару месяцев молодой, но уже опытный оперуполномоченный Илья Журавлев участвовал в операции, разработанной МУРом. Тогда он самостоятельно внедрился в Ярославле в банду кровавых убийц, которой верховодил самый настоящий мясник с рынка по прозвищу Ливер. Банду, как водится, уничтожили, Ливера застрелил его же сообщник, чтобы не тащить на себе раненого главаря, и уголовное дело можно было с чистой совестью закрывать. Но внезапно выяснилось, что не все так просто… Настоящим главарем отпетых урок оказался не Ливер, а — кто бы мог подумать — Ноябрина Устюгова, девица двадцати четырех лет, бывшая старшая надзирательница в концентрационном лагере Озаричи. И если бы не Журавлев, то Устюгова, этот озаричский зверь, прозванная так за особую жесткость, с которой нелюдь расправлялась с заключенными и со свидетелями ее службы у фашистов, избежала бы советского правосудия за свои преступления. И вот таких сотрудников вдруг потребовалось командировать в Западную Латвию, в неизвестный городок Пилтене.
Конечно, каждому генералу лестно, что у него в управлении служат такие профессионалы, как Орлов и Журавлев, но вот так взять и за здорово живешь с ними расстаться на год, а то и на все два, когда у самого в области не все еще спокойно, это непозволительное расточительство.
Климент Петрович в который раз остановился напротив стола совещаний, где в простенке висела карта Советского Союза с новыми прибалтийскими республиками; раскачиваясь с носков на пятки, долго и неотрывно смотрел на едва заметное черное пятнышко, означающее городок с количеством жителей чуть больше тысячи человек. «Да у меня в области в самой маленькой деревне и то людей больше, — с досадой думал он, раздувая от возмущения ноздри. — И вот на тебе, отправлять туда своих сотрудников… Да каких!» — восклицал он мысленно и вновь принимался ходить по кабинету, с тоской и болью поглядывая на дубовую дверь в ожидании вызванных им оперативников, которые в эти минуты были заняты тем, что ловили на живца одного упыря — серийного убийцу, любившего душить, насиловать, а потом расчленять свои жертвы.
Сегодня наживкой был Илья Журавлев, переодетый в женщину и умело накрашенный искусными руками старенькой гримерши из местного драмтеатра. По словам Орлова, пожилая коммунистка даже предложила себя в качестве праздношатающейся по парку девушки, так сказать, вспомнить революционные годы, но он якобы не разрешил. Рассказывая все это, майор ржал как сивый мерин, вспоминая недовольное лицо женщины, (в этом месте Климент Петрович не сдержался и сам невольно улыбнулся). И смех и грех.
Сокрушенно мотнув седой породистой головой, генерал присел на стул, потом порывисто поднялся и упругим шагом торопливо направился к рабочему столу. Выдвинув верхний ящик, достал оттуда позолоченный массивный портсигар с гербом Советского Союза на крышке и с витиеватой надписью на обратной стороне «Генерал-майору Преснякову Клименту Петровичу от сослуживцев в День милиции. 1945 год. Тамбов», подаренный ему в прошлом году на торжественном вечере, устроенном в их профессиональный праздник в Доме культуры «Знамя труда».
Из-за ранения в легкое он три года уже не курил, но привычка нюхать папиросы перед тем, как закурить, у него осталась. Генерал вынул одну папиросу, аккуратно, с чувством внутреннего благоговения помял ее подушечками шишковатых в суставах пальцев, поднес к носу, принялся глубоко вдыхать, насыщая раненые легкие приятным запахом табака.
— Хорошо, — буркнул он, когда вдоволь насытился привычным с семи лет, когда закурил в первый раз, запахом. — А то даже мыслями тяжело ворочать. Я и не знал, что они бывают столь неподъемными.
Климент Петрович с довольным видом хмыкнул, сделав для себя неожиданное открытие.