Националисты мигом прекратили стрелять, развернулись и овечьим гуртом, толкаясь, распихивая друг друга, кинулись назад. В этот раз дверной проем оказался для них слишком узким, создалась давка. Подстегиваемые выстрелами в спину, столпившиеся в дверях никак не могли протиснуться наружу, люди в панике метались в замкнутом пространстве вестибюля, натыкались на частые выстрелы и падали, сраженные пулями. Вскоре все было кончено, наступила оглушающая до звона в ушах тишина. О том, что здесь недавно находились живые люди, без слов говорили лишь мертвые тела, застывшие в самых нелепых позах.
— А что, братцы, поживем еще, — довольно сказал Еременко и как-то растерянно и беззащитно улыбнулся, словно не веря в то, что остались живы. Немного помолчав, уже твердо произнес, как будто поставил жирную точку: — Такие вот дела!
Орлов, ничего не говоря, обвел приятелей усталыми серыми глазами и, неожиданно легко вскочив на переруб, тяжелым шагом направился к двери, вытирая на ходу согнутой в локте рукой распаренное грязное лицо. Журавлев порывистым жестом, обрывая пуговицы, широко распахнул воротник исподней рубахи, чтобы вольнее дышалось, и тоже поднялся наверх. Потом подал дрожавшую руку Еременко, и они уже вместе пошли к выходу, зияющему пустым провалом. С улицы внутрь бил солнечный свет, в его лучах кружились мириады пылинок.
Они вышли на площадь. В голубом высоком небе блистало омытое дождем яркое солнце. Между неровной поверхностью булыжной мостовой стремительно бежали мелкие ручьи, пахло свежестью. Это то, что у них отложилось в памяти в первые секунды, как только оперативники вышли из темного, пропахшего пылью, дымом и порохом помещения.
Когда первое чувство обновленного восприятия жизни схлынуло, настоящая реальность предстала перед ними своей суровой стороной. По всей площади там и сям валялись трупы националистов, а те, кому удалось сохранить свои поганые жизни, стояли посреди площади с высоко поднятыми руками, окруженные плотной стеной из красноармейцев, вооруженных ППШ. Чуть далее, напротив закрытого на амбарный замок костела, стояла полуторка, вторая располагалась на противоположной стороне площади. Задние борта у машин были открыты, и оттуда грозно выглядывали тупорылые стволы пулеметов максим.
Перед входом же в отдел, на расстоянии нескольких шагов от порога, застыло отделение автоматчиков, настороженно ловя каждое движение, не доверяя наступившей тишине внутри здания. Позади них стояли с озабоченными лицами Эдгарс Лацис и капитан Блудов. У ротного на шее висел ППШ, который он все время поправлял, майор же держал в опущенной руке пистолет. Они о чем-то негромко разговаривали, поминутно бросая напряженные взгляды на вход.
Увидев вышедших на улицу Орлова, Еременко и Журавлева в одном нательном белье, которое по причине загрязненности одеждой можно было назвать разве что с большой натяжкой, офицеры оживились. Лацис торопливо пошел навстречу, пряча пистолет в потертую кобуру.
— Жи-вы-ие-е, — произнес он протяжным дрожащим голосом и, должно быть, сам застеснявшись проявления своих чувств, несколько раз смущенно кашлянул. Одна линза у его очков запотела от выжатой скупой слезинки. Лацис поочередно крепко обнял товарищей, с мужской теплотой и ласковостью похлопывая узкой кистью каждого по спине. — А мы уже и не надеялись, — признался он.
Подошел Блудов. Закинув автомат за спину, поздоровался со всеми за руку. Его рукопожатие было крепким и от души, что безо всякого сомнения говорило о том, что он тоже переживал за жизни оперативников, с которыми за это короткое время уже успел сдружиться.
— Я как красную ракету увидел, так сразу понял, что на вас эти бандюги напали, — сказал, улыбаясь, капитан.
— Какую ракету? — переспросил недоуменно Еременко.
— А Лацис разве вам ничего об этом не говорил? — в свою очередь переспросил Блудов и с осуждением поглядел на Эдгарса. — Мы тут с майором договорились, что если что случится в городке… А здесь частенько бывает, что лесные братья режут телеграфные провода, и тогда до нас уже не дозвониться… То он мне подаст знак красной ракетой. А сегодня мы как раз на стрельбище ехали… Вот и увидели мои парни знак беды… Одним словом, вовремя мы подоспели.
— Это точно, — сказал Орлов и, вдруг спохватившись, взволнованно завертел по сторонам головой, выискивая глазами кого-то, а через минуту уже упавшим, осекавшимся от досады голосом спросил: — Что-то я не вижу наших арестантов… ни Дайниса, ни Каспара и ни их командира… безрукого?
Вот такое чрезвычайное происшествие произошло в уездном городке.
Глава 24
Улдис Культя занимал главенство в отряде по праву. И не оттого, что слыл чересчур жестоким, хотя такое за ним, несомненно, водилось. Например, он мог собственноручно пристрелить подчиненного только за то, что тот осмелился ему возразить в каком-либо деле, в котором Улдис был кровно заинтересован. Или опять-таки самолично перерезать горло другому члену своей преступной шайки, которого майор вдруг по непонятной причине начал исподволь подозревать в предательстве. И что немаловажно, все эти жестокие преступления Улдис Культя совершал по отношению к своим подельникам-приятелям. Что уж тогда говорить о чужих людях, чьи жизненные ориентиры не совпадали с его интересами.
Да только вот и другие отъявленные негодяи и убийцы, находившиеся у него в подчинении, своему командиру в жестокости не уступали, даже попадались такие, кто намного его превосходил по этому качеству. Значит, дело было вовсе не в жестокости, хотя и в ней тоже. Просто Улдис Культя в отличие от этих жестоких недоумков к тому же еще обладал отвратительными человеческими качествами, которые его, однако, не раз выручали: он был изворотливый и хитрый, как старый лис.
Неудивительно, что, имея такие скверные качества, он при немцах дослужился в их военной иерархии до звания штурмбанфюрера СС. За время долгой службы Улдис Культя затаил на своих господ обиду. Но каким-либо способом отомстить им так и не решился: фашисты, они ведь на то и были фашистами, что тоже расправлялись с неугодными им людьми самыми изощренными методами, не откладывая в долгий ящик.
…Совершив под покровом ночи и под проливным дождем внезапный налет на отдел милиции, освободив из КПЗ Дайниса и Каспара, люди Улдиса Культи настолько уверовали в свой успех, что уходить сразу не пожелали, а продолжили штурмовать здание, стремясь расправиться с засевшими там сотрудниками, коих и было-то всего несколько человек. Особенно бандитам хотелось взять в плен инородных милиционеров, среди которых был один сотрудник госбезопасности, чтобы всласть над ними поиздеваться, а затем их обезглавленные трупы подкинуть обратно к отделу внутренних дел.
Безнаказанная расправа над приезжими и над местными сотрудниками МВД, несомненно, придала бы новые силы борцам за независимость Латвии, всколыхнула народные массы, подвигла бы их пойти против большевиков — еврейских прихвостней, оказала бы большое влияние на тех, кто еще продолжает сомневаться в своих предпочтениях.
Улдис Культя, Дайнис и Каспар стояли под козырьком у входа в костел. Дайнис с видимой неохотой, цедя сквозь зубы, рассказывал о том, как они с братом попали в засаду. Вид у него и без того был отвратительней некуда после тревожной ночи, проведенной в застенках МВД. Он говорил, скривив толстые обслюнявленные губы набок, обращаясь к Улдису, подставляя свои окровавленные руки под сток, откуда падали редкие дождевые капли. На булыжной мостовой внизу вода в мелком болотце была розового цвета. Закончил свой рассказ Дайнис уже на высокой ноте, подрагивающим голосом, должно быть, снова переживая случившееся с ними скверное происшествие:
— Если бы ты, Улдис, вовремя не подоспел, то нас с Каспаром советские палачи точно бы замучили и расстреляли.
Улдис Культя покровительственно положил черный протез взволнованному парню на его широкое плечо, сказал с кривой улыбкой:
— Мы же братья… Лесные братья. Один за всех, все за одного.
Каспар, который слушал разговор вполуха, а все больше наблюдал за своими приятелями, атакующими отдел милиции, подрагивая от волнения в коленках, в конце концов не выдержал; перехватив поудобнее висевший на сутулом плече стволом вниз немецкий автомат, рванул в их сторону. Полы его серого пиджака развевались от быстрого бега.
— Всех покрошу! — неистово кричал он, широко разевая рот. — Да здравствует свободная Латвия! Латвия для латышей!
Каспар не успел пробежать и половину пути, как вдруг до его слуха донесся глухой нарастающий топот армейских кирзачей, в несколько раз усиленный теснотой городских улочек. Он на бегу оглянулся. Из-за высокой прямоугольной стены двухэтажного дома молча бежали к площади с ППШ наперевес советские солдаты.
Голос Каспара осекся на визгливой ноте, он круто развернулся и побежал без оглядки назад, испуганно вытаращив глаза так, что больше уже некуда. Он бежал как-то по-чудному, вприпрыжку. А потом показалась полуторка, в кузове которой суетился пулеметный расчет, готовя максим к бою, и Каспар от страха совсем спятил: поскакал, будто взаправдашний козел. Он беззвучно разевал рот, силясь выговорить, чтобы предупредить товарищей об опасности, но крик намертво застрял в его горле, и лишь шипящий горячий воздух вырывался наружу.
— Уходим, — первым определился Улдис, сообразив, что если сейчас не воспользоваться представленным случаем, позже им из окружения уже ни за что не выбраться. Он ловко развернул Дайниса культей и подтолкнул того в спину. — Да шевелись ты, чертов мешок! — зло выругался он, заметив, что парень медлит, с волнением наблюдая за бегущим к ним своим двоюродным братом. — Ну!
Подбежал, часто дыша, Каспар, и троица тотчас кинулась в хитрое переплетение улиц и проулков, стараясь побыстрее в них затеряться. Их заметили, от цепи красноармейцев отделились двое и бросились следом, на бегу стреляя им в спины. Парни миновали одну улочку, свернули в другую, и тут в бежавшего последним Каспара угодила пуля сзади в бедро. Он в горячке пробежал еще немного, потом стал сильно прихрамывать, и шагов через десять свалился. Его проворно подхватили с обеих сторон под руки и поволокли. Исхудавший за последние дни Каспар хоть и весил сейчас как пара баранов, все же представлял собой какую-никакую, а ношу, с которой передвигаться стало неудобно, отчего ход резко замедлился.