Заметно, как медленно-медленно расходятся зеленые створки бутона, и фарфоровые лепестки разворачиваются в пышный цветок. И вдруг я вспомнил.
— Петька, — кричу, — бежим скорей! Уже десять часов, сейчас поезд придет!
Прибежали мы даже чуть раньше, чем надо. Получили почту и направились домой. Я все шел и ждал, когда же Петька допытываться станет, откуда я верное время на реке узнал. А он так и не спросил.
Он хитрый, и ему, наверно, тоже известно, что белые кувшинки у нас распускаются в десять часов.
Утка в бутылке
Мы с дедом Матвеем как-то задержались на охоте. Пришлось заночевать в лесу.
Приволокли сушняку, развели костер. Я нарубил еловых лап, разложил на земле. И тепло есть, и постели готовы…
Хорошо бы еще и поужинать, да вот беда — дичина есть, а посуды не прихватили.
Спасибо, дед выручил.
Поискал на речном берегу, принес ком глины. Вязкая такая, белая — почти гончарная.
Взял дед утку из сумки, отвернул ей голову, выпотрошил. А потом всю птицу, вместе с перьями, начал обмазывать глиной.
Получилась большая бутылка с тонким горлышком.
Сунул дед бутылку в костер, закидал углями.
— Ну вот, — говорит, — жди. Скоро изжарится.
Сидим, ждем.
Жар на лицо давит, веки опускает. Деревья шумят над головой, качают ветками. Тени зыблются на стволах. Хорошо, спокойно…
И тут что-то запищало возле меня. Словно в свистульку дунули.
Обернулся — никого.
За два шага от костра — густая тьма. Дед сидит напротив, закрыл глаза и будто спит. Подрагивает у него во рту потухшая трубка, усы раздуваются.
Заснул — и не слышит! Неловко мне стало.
А тут опять как засвистит:
«Тю-тю-тю-у-у! Фью-ю-ю-у-у-у-у-уть!»
У меня — мурашки по спине. Приподнялся и ползу поближе к деду.
А сзади опять:
«Тю-тю-фью-у-уть!»
Дед открыл глаза. Услышал? Нет, не услышал. Спокойно так потянулся к огню, говорит:
— Ну-ка, поглядим… Поспело жаркое!
Вытащил бутылку, расколол — жареной уткой запахло. Перья у ней к глине пристали, а мясо в собственном жиру сготовилось.
Улыбается дед.
— Видел? То-то… От моего способа три пользы. Первая — посуды не надо. Вторая — масла не требуется. Третья — ощипывать дичь не обязательно. И еще…
Поглядел на меня, усами подвигал, вокруг глаз — морщинки.
— И еще… не надо следить за жарким. Не пригорит оно. Сама утка об этом побеспокоится…
— Как так?!
— А вот как. Когда изжарится утка, в бутылке появится трещинка. Сквозь нее пойдет пар и начнет посвистывать, как вскипевшая вода в чайнике… Ты же слышал!
Ох и стыдно мне стало!
Даже есть расхотелось.
Ничего себе — охотник. Жареной утки испугался.
Грозный петух
Охотники из лесу принесли маленького лисенка. Тощий такой был, головастый, с белым галстучком и в чулочках. Поглядишь и скажешь: впроголодь жил.
Хозяйка, бабушка Поля, как увидела — сразу поперек:
— Не пущу! Несите назад. Он у меня всех курчат передавит.
Кое-как уговорили все-таки. Стал лисенок жить во дворе, в старой собачьей будке.
Первые дни тишком сидел, носа не выказывал. Бабушка Поля, когда ему еду носила, наставляла со строгостью:
— Вот, вот… Так-то лучше! Хочешь жить у меня — смирно сиди!
Но лисенок скоро осмелел. Попривык. Начал из будки вылезать да все дальше и дальше.
А во дворе у бабушки Поли — птичник. Живет старуха небогато, работать уже не может и, чтоб перебиться, растит на продажу кур.
Весной посадила на яйца много квочек, да все в разное время, и теперь собрались у нее и цыплята, и оперившиеся курчата, и почти взрослые петухи да куры.
И вот случилось так, что в маленьком тощем лисенке все-таки пробудился лесной хищник и позвал на охоту.
В полдень разомлевшие птицы купались в песке. Лисенок из темной будки позыркивал на них зеленым глазом, а потом — шасть на двор и пополз.
Он полз, как настоящая большая лиса, — стлался по земле, перекатывался, и только лопатки ходили под шерстью.
И уж совсем приблизился к птицам.
И уже подобрал под себя лапы, чтобы вот сейчас, вот-вот выстрелиться по ближней курице.
Он уже глазами взял ее, хапнул.
И тут помешала муха.
Синяя, будто лакированная муха звякнула над землей, и один совсем молоденький петушок не поспел склюнуть ее на лету, вскочил и за нею помчался.
Муха взвилась, петушок подскочил, опять промахнулся — и вдруг встал нос к носу с лисенком.
Перед обалделым петухом горели два зеленых зрачка и дрожала, втягивала куричий дух мокрая, черная тюпка лисьего носа.
То ли растерялся петушок, то ли не разглядел впопыхах, но, не раздумывая, очень крепко он взял да и кокнул по этой дрожащей тюпке.
Будто взорвался песок, петуха вбок бросило, а лисенок, наддавая ходу, понесся прочь.
Он визжал на бегу, а потом было слышно, как с разлету он шмякнулся о заднюю стенку будки и смолк — видно, дочиста лишился голоса.
Очень худо кончилась для него первая охота.
И вот ведь как запоминаются такие уроки!
Даже когда подрос лисенок, и то грозного петуха стороной обегал.
До слез, бывало, смеялись наши деревенские: ходит по двору бабушки Поли чуть ли не матерый лисовин, а как завидит Петькин хвост — сломя голову бежит к будке да еще повизгивает со страху.
Появление на Шашковой поляне
Самое дальнее поле нашего колхоза — Старые лужки. Осенью там работал комбайн, убирал хлеба. Комбайнерам отлучаться было некогда, и поэтому обедали и ужинали они прямо в поле. А еду им приносили наши ребята.
Однажды очередь идти выпала Петьке Шумову и Лене Байковой. Едва начало смеркаться, как они отправились в путь — впереди Лена с узелком под мышкой, позади — Петька с чугунком в руках.
Дорога — не близкая. Сначала тянется она вдоль реки, потом сворачивает в лес. Шагают Лена и Петька, торопятся.
Вечера уже темные, глухие. Идешь полем, там хоть звезды видны в небе, а в лесу — и вовсе тьма. Ничего не разглядеть.
Хорошо еще — голова у Лены белобрысая, светлая. Она смутно белеет впереди, и Петька не боится Лену потерять. Зато под ногами у него все время трещат какие-то сучья, коренья, валежник. Петька не тяжелый, а какой-то неповоротливый. Хоть и старается ступать осторожно, все равно шум в лесу такой, будто продирается сквозь чащу корова.
Дошагали Лена и Петька до просеки. Тут Лена остановилась и говорит:
— Давай свернем на тропку. Нам спешить надо, а тут путь будет короче.
Петька на сучок наступил, вздрогнул. Отвечает:
— Это верно… Только давай пойдем по дороге. Безопасней!
— Почему?
— Да на тропке твоей — ямы всякие, бугры… Ноги еще поломаешь!
— Какие ямы?!
— Ну, не ямы… а сучки там, деревья…
— Что за чепуховина? — разозлилась Лена. — Ступай без разговоров!
И пошла по тропке.
Петьке делать нечего — двинулся следом. Немного прошагали молча. Потом Петька опять говорит:
— Слышь, Лен! Вернемся на дорогу…
— Зачем?
— Я хотел тебе сказать… Только не смейся, это верно… Тут место — нечистое!
Лена от удивления к нему повернулась:
— Чего-о?!
— Ей-ей. Знаешь, впереди Шашкова поляна? Так вот… Лучше туда не захаживать. Там появление такое является…
— Что за появление?
— А такое… громадного вида. Мне мать сказывала, а ей — тетка Марфа Заплёткина. Она-то уж все знает.
Лена смотрит на Петьку и не знает, смеяться или нет.
— Да ты что? Не совестно небылицам верить? Вот расскажу я про твое «появление громадного вида» ребятам, засмеют до́ смерти!
Тряхнула Лена головой и побежала вперед.
Один поворот делает тропка, второй, ныряет в кусты. И только миновала Лена кусты, как вдруг…
Вдруг впереди неясно забрезжил свет.
Какие-то тени мелькнули.
Писк и шорох послышались.
Лена сделала еще несколько шагов — и замерла. Впереди на поляне виднелись странные высокие столбы. Они сияли голубым мертвым светом.
Черные бесшумные птицы метались вокруг.
Внезапно одна наискосок бросилась вниз, к голове Лены, и с налету запуталась в волосах.
Петька, стоявший позади, охнул и выронил чугунок. Чугунок был обмотан холстинкой, он упал беззвучно, и картошка из него высыпалась.
Петька попятился, наступил босой ногой на горячую картофелину, обжегся и, отчаянно завопив, ударился бежать.
Он скакал, не разбирая дороги, прямо по кустам. Петькина штанина зацепилась за ветку. Раздался треск — и Петька нырнул в мох.
Тогда Петька пополз.
Он полз и тихонько стонал от страха.
Лена, конечно, тоже напугалась. Она схватилась руками за волосы — и вдруг пальцы ее нащупали перепончатые крылья и мягкий мех. Летучая мышь!
Сразу половина испуга прошла. Лена знала, что мыши иногда с разлету запутываются в волосах. Она осторожно высвободила крошечного зверька, потом подошла поближе к столбам.
Ну, ясно же… Это были старые, гнилые осины. Прежде Лена днем проходила мимо них, только внимания не обращала. А оказывается, что в темноте эти гнилушки светятся.
— Петька-а!!! — позвала Лена. — Ты где, Петька?
Не скоро она отыскала Петьку и не сразу уговорила выйти на поляну…
Зато когда Петька все разглядел, он стал очень разговорчивым.
— Конечно! — рассуждал он по дороге. — Я же знал, что все это небылицы. Я и мамке говорил, что никаких чиканашек не бывает… А Марфа… ох и противная тетка! Всех пугает, мутит… Вот я завтра в сельсовет на нее заявлю — пусть не занимается вредной агитацией!
Хоть Лене и очень хотелось посмеяться над Петькой, она все же промолчала.
Вскоре показались впереди и Старые лужки. Донесся рокот комбайна, идущего по хлебному полю. Блеснули его огни.
И тут Петька остановился и хлопнул себя по затылку.
— Лена, — сказал он отчаянно, — а ведь я чугунок-то с картошкой забыл! Оставил его на Шашковой поляне… Ты погоди меня, я мигом сбегаю, принесу!