Топик стрижёт травинки, и Катя, на него глядя, начинает травинки щипать. Ногами упирается, головой трясёт — тянет изо всех своих птенцовых сил. Топик нору роет — Катя рядом крутится, тычет носом в землю, помогает рыть.
Зато когда Катя забирается на грядку с густым мокрым салатом и начинает в нём купаться — трепыхаться и подскакивать, — к ней на обучение ковыляет Топик. Но ученик он ленивый: сырость ему не нравится, купаться он не любит и поэтому просто начинает салат грызть.
Катя же научила Топика воровать с грядок и землянику. Глядя на неё, и он стал объедать спелые ягоды. Но тут мы брали веник и прогоняли обоих.
Очень любили Катя и Топик играть в догонялки. Для начала Катя взбиралась Топику на спину и начинала долбить в макушку и щипать за уши. Когда терпение у Топика лопалось, он вскакивал и пытался удрать. Со всех своих двух ног с отчаянным криком, помогая куцыми крыльями, пускалась вдогонку Катя. Начиналась беготня и возня.
Однажды, гоняясь за Топиком, Катя вдруг взлетела. Так Топик научил Катю летать. А сам потом научился от неё таким прыжкам, что никакие собаки стали ему не страшны.
Так вот и жили Катя и Топ. Днём играли, ночью спали на огороде. Топик в укропе, а Катя на грядке с луком. И так пропахли укропом и луком, что даже собаки, глядя на них, чихали.
Непослушные малыши
Сидел Медведь на поляне, пень крошил. Прискакал Заяц и говорит:
— Беспорядки, Медведь, в лесу. Малые старых не слушают. Вовсе от лап отбились.
— Как так?! — рявкнул Медведь.
— Да уж так! — отвечает Заяц. — Бунтуют, огрызаются. Всё по-своему норовят. Во все стороны разбегаются.
— А может, они того… выросли?
— Куда там: голопузые, короткохвостые, желторотые!
— А может, пусть их бегут?
— Мамы лесные обижаются. У Зайчихи семеро было — ни одного не осталось. Кричит: «Вы куда, лопоухие, потопали — вот вас лиса услышит!» А они в ответ: «А мы сами с ушами!»
— Н-да, — проворчал Медведь. — Ну что ж, Заяц, пойдём поглядим, что к чему.
Пошли Медведь и Заяц по лесам, полям и болотам. Только зашли в лес густой — слышат:
— Я от бабушки ушёл, я от дедушки ушёл, я от мамы ушёл, я от папы ушёл!
— Это что ещё за колобок объявился? — рявкнул Медведь.
— И совсем я не колобок! Я солидный взрослый Бельчонок.
— А почему тогда у тебя хвост куцый? Отвечай: сколько тебе годов?
— Не сердись, дяденька Медведь. Годов мне ещё ни одного. И с полгода не наберётся. Да только вы, медведи, живёте шестьдесят лет, а мы, белки, от силы десять. И выходит, что мне, полугодке, на ваш медвежий счёт — ровно три года! Вспомни-ка, Медведь, себя в три годочка. Небось тоже от медведицы стрекача задал?
— Что правда, то правда! — проворчал Медведь. — Год ещё, помню, в пестунах-няньках ходил, а потом сбежа-а-ал. Да на радостях, помню, улей разворотил. Ох и покатались же на мне пчелы тогда — посейчас бока чешутся!
Пошагали Медведь с Зайцем дальше. Вышли на опушку и слышат:
— Я, конечно, всех умней. Домик рою меж корней!
— Это ещё что за поросёнок в лесу? — взревел Медведь. — Подать мне сюда этого киногероя!
— Я, уважаемый Медведь, не поросёнок, я почти взрослый самостоятельный Бурундук. Не грубите — я укусить могу!
— Отвечай, Бурундук, почему от матери убежал?
— А потому и убежал, что пора! Осень на носу, о норе, о запасах на зиму пора думать. Вот выройте вы с Зайцем для меня нору, набейте кладовую орехами, тогда я с мамой до самого снега в обнимку готов сидеть. Тебе, Медведь, зимой забот нету: спишь да лапу сосёшь!
— Хоть я лапу и не сосу, а правда! Забот у меня зимой мало, — пробурчал Медведь. — Идём, Заяц, дальше.
Пришли Медведь и Заяц на болото, слышат:
— Хоть мал, да удал, переплыл канал. Поселился у тёти в болоте.
— Слышишь, как похваляется? — зашептал Заяц. — Из дома удрал да ещё и песни поёт!
Рыкнул Медведь:
— Ты почему из дома удрал, ты почему с матерью не живёшь?
— Не рычи, Медведь, сперва узнай, что к чему! Первенец я у мамы: нельзя мне с ней вместе жить.
— Как так — нельзя? — не унимается Медведь. — Первенцы у матерей завсегда первые любимчики, над ними они больше всего трясутся!
— Трясутся, да не все! — отвечает Крысёнок. — Мама моя, старая Водяная крыса, за лето три раза крысят приносила. Две дюжины нас уже. Если всем вместе жить, то ни места, ни еды не хватит. Хочешь не хочешь, а расселяйся. Вот как, Медведушко!
Почесал Медведь щёку, посмотрел на Зайца сердито:
— Оторвал ты меня, Заяц, без толку от серьёзного дела! Всполошил по-пустому. Всё в лесу идёт как тому и положено: старые старятся, молодые растут. Осень, косой, не за горами, самое время возмужания и расселения. И быть по сему!
Поганки
Назвали птицу «поганкой» — а за что? За то, что она, видите ли, не съедобная. А красота?
Ловил я рыбу на озере. Вдруг наползла лиловая туча, заворочался гром, заморгали молнии. Пришлось сматывать удочки. Но вижу я вдруг, как из густого чакана — озёрной травы — выплывают на чистую воду поганки. Поганка-папа, поганка-мама и крошечные — с жука! — поганчики.
Поганка-папа выплыл на середину плёса, скосил глаза в небо: нет ли в небе луня? Поганка-мама побарахталась в воде, словно курица в пыли, да вдруг и ушла под воду. Мохнатенькие поганчики, как водяные жуки-вертячки, растерянно закружили по воде. Пробовали и они нырять, но были такие лёгкие, что сразу выскакивали из воды, как пробки.
Тут мама вынырнула, поганчики успокоились и стали играть в пятнашки, гоняясь и шлёпая по воде культяпками крыльев.
Но не зря ворочался гром. Прорвался ветер, погнал сердитую волну с гребешком. Начали лёгкие поганчики на волне переворачиваться. Перевернётся — и сучит в воздухе своими лягушечьими лапками. Плохая игра получается.
Поганка-мама насторожила шейку и что-то сказала птенцам, а что — мне за ветром было не слышно. Но поганчики услыхали: кинулись к маме, окружили её да вдруг и полезли к ней на спину, словно в лодку! Лапками чик-чик, культяпочками мах-мах и — ловкачи какие! — забрались. Ещё и в перья забились, наружу одни головки торчат. Сидит на воде многоголовая чудо-птица!
Сухо поганчикам в пере, тепло и не дует. А всё равно не сидится! Копошатся, выглядывают, носами крутят, — видно, проголодались.
Мама-поганка опять что-то сказала. Мне снова не слышно, а поганка-папа услыхал. Клюнул носом воду и ушёл на дно. Теперь мама-поганка стала на караул — глаз в небо насторожила.
Папа вынырнул — в клюве что-то вкусное, — все поганчики шейки вытянули. Покормил и снова в воду. Движется по воде мама-поганка, как живое гнездо плавучее с птенчиками. А поганка-папа на ходу их кормит. Ну какие же они поганки после этого!
А красивые! На одни их золотые воротники без конца бы любовался.
Но тут блеснула молния, ахнул гром, ударили картечью тяжёлые капли. Поганки заспешили в чакан: мама за папой, как два пароходика. Только задний пароходик не простой, а пассажирский.
Поганки успели спрятаться от дождя, а я промок. Ну да и что за рыбак, коли сухой!
С тех пор я не называю поганок поганками — язык не поворачивается. Тем более что у них и другое имя есть: нырец, чомга. Тоже не очень красивое имя, но лучше, чем поганка. И лучше и точнее. Так и буду звать.
Серьезная птица
Влесу у болота колония цапель. Каких только цапель нет! Большие и маленькие: белые, серые, рыжие. И дневные, и ночные.
Разные цапли по росту и цвету, но все очень важные и серьёзные. И больше всех важна и серьёзна цапля-кваква.
Цапля-кваква — ночная. Днём она отдыхает на гнезде, а ночью ловит на болоте лягушат и рыбьих мальков.
Ночью на болоте ей хорошо — прохладно. А вот днём на гнезде — беда. В лесу духота, солнце печёт. Кваква сидит на краю гнезда, на самом припёке. Клюв от жары разинула, крылья широкие свесила — совсем разомлела. И дышит тяжело, с хрипом.
Подивился я: серьёзная на вид птица, а такая глупая! В тень спрятаться — и на то ума не хватает. И гнездо построила кое-как — у птенцов ноги в щели проваливаются.
Жара. Хрипит на припёке, разинув клюв, кваква. Медленно движется по небу солнце. Медленно передвигается по краю гнезда кваква…
И вдруг кровь ударила мне в лицо — так стало стыдно. Ведь кваква телом своим птенцов от жгучего солнца закрывала!
Птенцам ни холодно, ни жарко: сверху тень, снизу в щели гнезда ветерок поддувает. Сложили они длинные носы свои один на другого, ноги в щели свесили и спят.
А как проснутся вечером и есть запросят, кваква полетит на болото ловить им лягушат и мальков. Накормит птенцов и опять на гнездо сядет. Носом по сторонам водит — караулит.
Серьёзная птица!
Ночные охотники
Сидел я в лесной избушке при свете лампы. В окно постучали. Я поднял глаза. На чёрном стекле, с той стороны, билась большая ночная бабочка! Она прилетела из ночного леса на огонёк и билась в стекло так отчаянно, будто за ней гнались. Я хотел открыть окно и впустить бабочку, но вспомнил про комаров и передумал.
Но только я опять взялся за дело — по стеклу зацарапали. Кот! Глазищи дикие, усы торчком, а лапой на стекле бабочку ловит. Прижал бабочку мягкой пятернёй, нос свой розовый под лапу сунул и зашевелил усами — съел. Охотничек…
— Брысь! — крикнул я.
Кот не ушёл. Он, видно, знал, что на свет прилетят ещё бабочки. Тогда я вышел во двор.
Ночь тёмная и тёплая. Свет из окна похож на луч прожектора. И в этом луче, как пылинки на солнце, толкутся ночные насекомые — мотыльки, бабочки, комары. Там, где свет из окна совсем слабый, носились быстрые тени. Мелькнёт что-то, потом слышится хруст, и сверху, сверкая, летят бабочкины крылышки. Хруст — и падают жёсткие надкрылья жуков. Летучие мыши разбойничают!
Долго я следил за ночной охотой. Увидел я ещё, как метнулся кто-то из темноты на пролетающую летучую мышь, скогтил её и пропал. Не узнать бы кто, да невидимка голос подал: «ку-вит, ку-вит!»