— Отец Василий меня в подмогу тебе прислал.
— А что делать надобно, сказал?
— Отец Василий повелел так: «Что одноглазый скажет, то и твори».
Кумоха облегченно вздохнул, вытащил из-под рубахи мягкий женский головной платок, теплый от долгого лежания за пазухой.
Заматывайся, чтоб бороды твоей видно не было. — распорядился Кумоха.
У звонаря ничего не получалось: платок ложился как-то криво, борода упрямо лезла наружу.
— Эх, безрукий! — с веселой досадой произнес Кумоха я так обмотал голову сторожа, что кончик бороды вылез из-под платка где-то возле глаза.
Будешь сидеть в хлеву до утра, — приказал Кумоха. — Платка не снимай. Если Ворон придет в хлев, лицо совсем закрой, на его вопросы не отвечай, молчи.
— Сомлею я до утра-то, — жалобно сказал сторож.
— На святое дело идешь, голова ольховая! — убежденно проговорил Кумоха. — Нечистую силу будем позорить! Тебя, если дело сладится, могут в церкви мучеником объявить: А то и великомучеником! Свечки будут ставить!
— Мученики-то, они после смерти мучениками нарекаются. — Из-за туго затянутого платка пономарю трудно было говорить, и он бормотал и шепелявил. — Где ж это видано, чтобы живые мученики были?
— А ты при жизни станешь! — вдохновенно воскликнул Кумоха. — Опять же отец Василий обещал тебе пять рублей дать, если все обойдется.
Весть о пяти рублях звонарь воспринял с большим воодушевлением, чем туманную перспективу стать великомучеником.
Кумоха быстро провел звонаря через двор в хлев. Дверь из избы была приоткрыта.
«Подсматривает, вор, — весело подумал Кумоха. — Ну смотри, смотри, все равно ничего не увидишь…»
В густой темноте хлева Кумоха усадил пономаря между белой и черной овцой на охапку сена, прямо возле вырытого лаза, прикрытого старыми мешками.
— Не провались в яму раньше времени, — шепотом предупредил звонаря Кумоха. — Не ложись на мешки! Холодно станет — к овечкам притулись.
Корова знакомо вздохнула.
У Кумоха даже в груди что-то екнуло, когда он представил себе, как мать и Айно сейчас убиваются, вспоминая об уведенной Вороном корове, как им трудно приходится без нее.
Возле хлева послышались шаркающие шаги колдуна.
Кумоха вышел на двор, ему навстречу.
— Привел? — спросил Ворон.
— Как сговорились, — ответил Кумоха спокойно.
— А чего она в мужицком полушубке?
— Чтоб не разобрали, ежели кто ненароком увидит, — пояснил Кумоха. — Перед чудом-то она во все, как положено, оденется. Нужно бы одежду ей получше раздобыть.
— Зачем же ты ее в хлеву оставил? Пусть в избу идет, там теплее… До утра еще долго.
— Ну, а если в избу к тебе явится кто под утро? Увидит ее, тогда что? Всему делу нашему тут и конец придет.
— Ладно, пусть в хлеву посидит, все не на улице, — согласился Ворон, сделал несколько шагов к избе, остановился.
— Посмотреть-то мне на нее нужно, — сказал он. — Как же так, не посмотреть?
«Вот что тебя корежит! — про себя усмехнулся Кумоха. — Кто она да откуда…»
— А если бы чудо настоящее было, — шепотом спросил он колдуна, — ты ведь не знал бы, какая девушка из овцы получится, а? Не знал бы, хозяин?
— Не знал бы. Откуда мне ее знать?
— Вот и сейчас знать тебе не надобно. А то девушка она простая, из лесной глухомани, дочь смолокура, людей почти не видит. Она на тебя будет уже как на знакомого смотреть— оговорится при народе. Нет, пусть она будет сама по себе, а ты отдельно… Про одежду-то не забудь…
Ворон вошел в избу, Кумоха следом.
Тускло тлела лучина.
Рыжий разметался на овчине, борода торчком, руки-ноги в разные стороны, словно бежит, догоняет кого-то.
— Досыпать будем, — спросил Ворон, — или как?
«Волнуется, ворюга, — с удовольствием подумал Кумоха. — Чует, что где-то не все ладно, старый обманщик?»
— Кто как, — сказал Кумоха. — Я посплю, пожалуй, малость.
«Притворюсь, спать-то нельзя, неизвестно еще, что хитрый дед придумает, — решил про себя Кумоха, укладываясь на лавку и сладко зевая. — Вдруг в хлев решит заглянуть или еще что…»
Но колдун залез на печь и оттуда больше не спускался, пока оконце не стало серым: наступила заря того дня, которого так ждали многие люди в разных концах села…
Утром к дому колдуна стал сходиться народ
Стояли, сидели на бревнах, которые Ворон еще осенью привез из леса, но на дело не пустил.
Мужчины курили трубки, женщины переговаривались тихо.
Все смотрели на занавеску, которая отгораживала угол, где смыкались стены хлева и сарая.
— Занавеска зачем? спросил один из соседей Кумоху.
— Так ведь овца-то в шубе, а девушка Улли неизвестно в чем оказаться может, — объяснил охотно Кумоха. — Одной овечьей шкурой ей не прикрыться… Замерзнет, одеться нужно—
Спрашивали, где рыжий. Не объяснять же им, что он возле лаза с пономарем возится!.. Чуть не рассмеялся Кумоха, представив себе, что бы произошло со зрителями, услышь они такую новость!
— С дочкой своей, с овечкой своей, — тяжело вздыхал Кумоха, — где же ему быть еще!
Ворон сидел на лавке в избе, тяжко вздыхал, пил холодное молоко.
Обе старушки с неизменными трубками в сухих ртах сидели тут же и преданно таращились на колдуна.
Овца Улли стояла возле печи, жевала какое-то духовитое, из колдовских трав сено,
— Начнем, пока поп не заявился, — сказал, входя в избу Кумоха. — Отец мои с ним, верно, тоже придет… Нужно до них все закончить.
— Да, да, — согласился Ворон, — идем…
Старушки бесшумно и сноровисто, как мыши, выскользнули из избы.
— Всё там в порядке? — устало спросил Ворон.
— Все… Только, хозяин, поскорее, — посоветовал Кумоха. — Не по-поповски, с молитвами да пением, а так, чтобы никто и ахнуть не успел. Опять же до прихода отца Василия: этот бородатый всякого может натворить…
— Они, — кивнув на старушек, проговорил Ворон, — одежду для Улли принесли… Отнеси ее… туда…
Кумоха прикинул на ладони легкий красивый кожушок, мягкие теплые сапожки: красиво!
Отнес в хлев, передал рыжему.
Рыжий тем временем обучал пономаря-звонаря творить чудеса.
— Крышка плохо лежит, — сказал рыжий, — свет в лаз падает. Все время поправлять приходится. Посмотри, Кумоха, как там она снаружи…
Днище бочонка служило заслонкой— рыжий изнутри закрывал им зев лаза.
Когда Кумоха через пристройку вышел во двор, то увидел входящих в ворота отца Василия и Сийлу.
Кумоха зашел за занавеску. Рыжий был прав: крышка лежала неровно. Слышно было, как звонарь-пономарь бормотал в хлеву недовольно — видно, не хотел переодеваться.
— Тише там! — прошептал Кумоха в черный зев лаза. Слышно все!
Двор уже не вмещал всех желающих увидеть чудо.
Кумохе, возвышающемуся над головами собравшихся, было видно, что еще и на улице стоит человек тридцать — сорок.
Большая мохнатая голова Сийлы словно была поставлена на другие головы: рост у кузнеца был не меньше, чем у Кумохи.
Сийла смотрел весело. Подмигнул — мол, начинайте чудить!
Кумоха, не разжигая, посасывал старую трубку — последний подарок отца.
«Как бы Ворон не обманул рыжего, не заглянул в хлев!» — обеспокоенно подумал он.
Но все шло, как было оговорено: из избы вышел Ворон в рубашке, одетой поверх кожуха. От этого тщедушный колдун казался толстым, почти квадратным.
За ним, нежно ведя черную овцу, семенил Рыжий.
— Сатанинское отродье! — прогремел отец Василий.
Ворон даже не взглянул на попа.
Когда Рыжий завел овцу за занавеску, то Ворон откинул холстину, показал, что за нею ничего, кроме деревянных стен, нет.
Потом он закрыл овцу занавеской и присел на корточки.
Всем, кто сидел на бревнах, пришлось встать: иначе им колдун не был виден.
Рыжий упал перед Вороном на колени.
Громкое бормотание непонятных слов хорошо удавалось Ворону.
Даже Сийла перестал улыбаться, стал серьезным.
У Кумохи шевельнулось в душе что-то вроде суеверного страха — так внушительно и уверенно «колдовал” Ворон.
Даже отец Василий, раскрывший рот. чтобы сказать что-либо насчет богохульства или нечистой силы, не посмел произнести ни слова.
«Если звонарь правильно рыжим обучен, то сейчас за занавеской…»— подумал Кумоха, но в этот момент Ворон вскочил с колен и откинул холстину.
— A-a-ax — раздалось в морозном воздухе.
Вместо черной овцы меж сараем и хлевом в углу стояла… белая овца!
Ворон тупо смотрел на нее.
«Значит, пономарь оказался мужиком сметливым!» — облегченно вздохнул Кумоха.
Рыжий бросился к белой овце, закричал истошно:
— Улли! Уйди! Дочка моя единственная!
Ворон осторожно скосил глаза в сторону Кумоха.
«Как бы он из-за этой неожиданности от чуда не отказался!»— испугался Кумоха и громко, перекрикивая поднимающийся говорок и аханье, произнес:
— Колдовские чары старухи Сюоятар еще сильны. На Улли лежит двойное заклятие. Сначала она превратилась в белую овцу, а сейчас обратится в девушку…
— Да, да, так и было! — закричал рыжий. — Она не сразу стала черной, моя Улли. Сначала ведьма обратила ее в белую овечку, а уж потом она почернела!
Ворон заметно приободрился.
У отца Василия внутри бороды раскрылась красно-белая щель: он довольно, во весь рот, улыбался. Все шло, как было условлено.
— Чудо, чудо! — визгливо кричали верные старушки.
— Кто может из черного белое сделать? Ты можешь?
— Колдун у нас лучше, чем в других селах!
— Он родственник самому лесному хозяину Хийсе, я точно знаю!
«Надо их утихомирить, а то они про этих овец будут до вечера болтать!» — подумал Кумоха и громко произнес:
— Тихо, люди добрые! Тихо! А то чудо спугнете!
Во дворе наступила тишина.
— Бесовские затеи, будьте вы прокляты! — прогремел бас отца Василия, и над толпой вознеслась его рука с крестом.
Толпа кругом грозно зашумела: поп мешал чуду, из-за которого девушка Улли могла так и остаться белой овцой!
— Пришел смотреть — не мешай!