На княжеской службе провел Иван всю жизнь: полки собирал на войну, от чумы людей спасал, судил по правде, а не по кривде. Ну, а самое главное – вырастил сыновей и дочерей, родителей обогрел в старости. Народу нашему верой и правдой служил, а простому люду был как родной отец.
Время спешило, голова у Ивана стала белой, как первый снег, и через сорок дней после смерти любимой жены он оставил воеводство на старшего сына. Сам же достал из потайного сундука спрятанную волшебную дудочку, прихватил топор и на первой попавшейся кобыле отправился на Север. На расспросы домашних не отвечал, только махнул рукой, слезно прощаясь. Больше из наших людей никто не видел Ивана-воеводу, а осталась о нем только добрая память да эта нехитрая сказка.
Дом в серебряном бору
Кирпичный дом в конце улицы пустовал каждую зиму, а еще хмурый ноябрь и март. Бывали годы, когда в ненастный апрель и октябрь хозяева также забывали о своем доме и не появлялись на нашей улице. Замок на калитке успевал покрыться рыжей ржавчиной, прежде чем ключ на шнурке вновь поздоровается с ним и калитка откроется.
Дом тяжелел за зиму, он впитывал столько влаги, а главное, колючего холода, что бывало даже в мае – кругом все цветет, а в комнатах изморозь еще блестит льдинками на штукатурке. Плохо это для дома, ему нужны тепло и сухость, тогда он здоров и весел, глядишь, и ласточка под карнизом примостит свое гнездышко и за лето поднимет на крыло аж два выводка желторотых птенцов.
Даже малый народец – домовые, банники, ужасно охочие как до развалин, так и до обжитых домов, – обходили его стороной: селиться в нем на несколько месяцев не имело смысла.
Только привидения – дети тумана и мрака – длинными зимними ночами частенько рассматривали полную луну через круглое чердачное окно.
Только с приходом тепла все менялось, дремота кончалась. Весело стучала калитка, топилась печь, и благодатное тепло изгоняло из стен и углов спрятавшуюся зимнюю стужу. Вот тогда дом оживал, и эти короткие летние месяцы были воистину волшебным временем.
Всем своим каменным нутром дом хотел быть рядом с хозяевами круглый год, не расставаться с ними ни на день, охранять их покой, спасать от холода и зноя. Коричневая крыша надежно защищала от дождя и снега, двери вели в сад и на улицу и закрывались на надежные замки и засовы. Каждый кирпич держался молодцом и не падал духом даже в тридцатиградусный мороз. А сколько ветров и тяжелых капель выдержали стекла, сколько еще ненастий и непогоды предстоит одолеть?
Дом любил прислушиваться к жильцам, ему нравилось, как звенит посуда, а ножки стульев скребут по полу. Ласковый шелест книжных страниц и кипящий чайник на плите были самой ласковой музыкой в жизни дома. Детский смех наполнял все комнаты жизнью и смыслом. Мальчишечьи фантазии передавались окружающим, и все мечтали о приключениях и путешествиях на край света, в невиданные страны. Дому тоже хотелось сорваться с насиженного места и устремиться вдаль следом за домашними, чтобы прикрыть их от ненастья и опасности в далеком глухоземье.
Сколько живет дом? Сто лет, немного, то век человека. А может он и несколько веков быть обителью любви и согласия. Но на скрижалях судьбы начертан небесами рок, когда сойти в песок настанет срок.
Однажды в конце июня задул холодный северо-восточный ветер и принес грозу. Молнии били рядом, а проливной дождь залил все дорожки и грядки. Небо тут же потемнело, травы и цветы пригнулись к земле, прикрывшись листьями. Дети убегали от упругих капель, больно бьющих по спине и плечам, и от страшных раскатов грома. Молнии били совсем рядом, и детишки еле-еле успевали оторваться от огненных стрел.
Дом так переполошился за детей, что от страха закрыл глаза-окна, но ребятишки все же успели забежать. Дверь, ведущая в сад, спасительно хлопнула, оставив на улице дождь и опасность.
Все почувствовали себя в безопасности, ведь родной дом – самое лучшее укрытие на всей земле, тем более это не первая гроза в жизни дома, сколько он их пережил! Но тут по крыше больно заскользила раздосадованная молния…
Бах! Ах!
Удар, грохот на чердаке, а потом шипение.
Ш-ш-шшш! Через минуту какое-то волшебное тепло разлилось по дому, оно спешило сверху вниз, во все уголки, проглатывая книги, пожирая занавески, при этом вокруг тревожно шелестело и сильно дымило…
«Эх, такое бы тепло зимой, как бы оно пригодилось», – подумалось дому. Заглотив воздуха через распахнутую форточку, пламя осмелело и набросилось на мебель… На чердаке заскрипели стропила и рухнули на потолок… Дети были в столовой, они прикрыли дверь и спрятались под стол, так лучше следить за домом, ведь он их не обидит… Каждый кирпичик вспомнил родительскую печь на кирпичном заводе, где из глины когда-то смастерили прочный камень…
Соседи заметили пожар и вызвали из города пожарную команду, но главное – успели спасти детей.
Гроза закончилась так же неожиданно, как и началась. Люди покинули соседние дома, проезжающие машины останавливались – все смотрели на обгоревший остов дома. Крыша рухнула, искры взлетали вверх и в стороны, а густой дым поднимался к небу.
Треск лопающихся стекол прервала пожарная дружина. Шланги, как гигантские змеи, потянулись к дому, и с грохотом ударила в огонь вода. Понадобилось несколько минут. Всё. Несколько пустых оконных проемов, как выгоревшие глазницы, виновато смотрели на окружающий мир.
Дом открыл окна и подивился: он стоял не на привычной улице, а в диковинном лесу. Утро. Солнце взошло. Лето. В лесу тепло. Дом окружали ажурные, кованные из серебра деревья. Солнечные лучи проникали в серебряную даль.
Чудесно и непонятно. Даже опавшая листва средь травы из червленого аргентума. На земле тоненькие былиночки и в хрустале воздуха хитроумные паутинки будто подернуты морозцем. Трава блестит зелеными изумрудами, а полевые цветы рубинами и агатами зовут в глубь рощи по дорожке, мощенной темным янтарем. По краям тропинки важно раскачиваются папоротники, пряча в своей тени серебристые ландыши.
Над крышей дома прозрачное небо, все в белых голубях, словно гвоздиках. Птицы кружат по краю бездонной, пугающей лазури. Ветер рвет тени деревьев, и серебряный звон спешит на пушистых крыльях в чудесную даль вслед убегающей заре.
За пригорком журчит ручей. Он то прячется в желтый песок, то ныряет в тень омута, то орошает корни того самого ясеня. Ручеек крохотный – это понятно по бронзовому мостку, перекинутому на другой берег, – так, всего пара детских шагов. Но он необходим как воздух, как тот камень, похожий на голубой глаз древнего мудреца.
Но главное, кругом дети, веселые и задумчивые, большие и маленькие, они как-то сразу гурьбой заполонили все комнаты дома. Началось веселье: они смеялись, что-то шептали, рассказывали друг другу и пели. Почудилось, что вся та, прежняя жизнь была только началом важного.
– Ну вот, я очутился в своем сне, что в полузабытьи являлся мне в январские ночи. Он грел меня и пугал. Но теперь я вижу – все сбылось, как в старой сказке: детишки всегда будут со мной, круглый год! – неожиданно сказал самому себе дом, и гулкое эхо прокатилось по волшебному лесу, серебряная листва задрожала, и прозрачные капли бесшумно сорвались вниз, разбившись в полете на миллионы огоньков.
Дом так и не смог разобраться, с какого неба спустились эти слова. И ужасно удивился своей смелости: самому выбирать свой путь.
Новогодняя сказка
Далеко-далеко, на самом севере Евразии, среди сугробов, непроходимых лесов и диких гор стоит волшебный дворец из прозрачного горного хрусталя. На его тонких прозрачных шпилях горят семь неугасимых алмазных звезд. В долгую полярную ночь только они да еще северное сияние указывают путь редким странникам, что отважились пуститься в дорогу в лютый мороз.
Каждую зиму в канун Нового года открываются серебряные ворота и, царственно ступая по мраморным плитам, из дворца выходит Дед Мороз. Его атласная шуба расшита самоцветами, подбита гагачьим пухом и оторочена мехом голубых песцов, а на соболиной шапке горит самая настоящая звезда – младшая сестра Полярной звезды. Дед Мороз поправляет теплые рукавицы и усаживается в расписные сани, запряженные четверкой великолепных северных оленей, которыми не надо править: они сами прекрасно знают дорогу.
Скрипит снег под полозьями, сани исчезают в ночной мгле, и только северное сияние освещает дорогу путникам. Очень быстро мчатся олени, кажется, что они совсем не касаются земли, а летят подобно стреле, да так, что снег с еловых веток не успевает накрыть седока белым туманом. Не зря весь год олени пасутся на чудесных пастбищах, где не докучают комары и не тревожат волки.
Проскочив темный ельник и преодолев заснеженный горный кряж, Дед Мороз оказался посреди прекрасной долины с озером. Сани остановились у высокого терема, где дедушку ожидала Снегурочка, чтобы вместе пуститься в дальний путь.
Тяжелые косы переливались золотом, а голубые глаза светились радостью. Ах, как прекрасен ее наряд! Шубка оторочена мехом и расшита самоцветами, словно морозный узор на окне, голубые сафьяновые сапожки на золотых каблучках поют: тук-тук, тук-тук.
– Здравствуй, любимый дедушка!
– Здравствуй, внученька. Нам надо спешить, ведь нас ждут дети. Да ты укройся от ветра, а то озябнешь. Сейчас увидишь, как олени стараются. Только перелески мелькают!
– Дедушка, а ты все подарки взял?
– Не беспокойся, родненькая, мешок полон и засветло собран. Всем хватит, никого не забудем. В путь!
Седоки поудобней расположились в санях, скрипнул снег, и олени вновь помчались прямо в ночь. Когда заснеженная тайга осталась позади, седоки пересели в сани, запряженные тройкой великолепных белых коней, и под звон бубенцов – вперед!
Вскоре вокруг замелькали огоньки городов и деревень, и Деду Морозу со Снегурочкой стало не до разговоров. Теперь они торопились обойти все дома, где их ждала детвора. Да-да, они раздавали подарки: кому клали под елку, кому – в чулок или башмачок и даже под подушку.