ы душевные силы. Люди, обрезанные, как скот, опускались в сознании на уровень человекообразного скота; Н-До лишь порадовался, что таких рабов не держат в поместье Отец с Матерью.
В квартал, где находились весёлые дома, компания Н-До идти не смела, хотя парни постоянно подначивали друг друга на эту тему. Любопытно – но слишком… стыдно? Страшно? Тяжело себе представить женщину для всех, наготу, показанную за деньги? Или – ужасно думать о том, каким образом женщина могла попасть в такое место и что она думает о приходящих к ней мужчинах? Н-До, пожалуй, чувствовал всё понемножку – и любопытство ещё не одолело страх, брезгливость и жалость.
Но той осенью Н-До никак не мог не думать о благородных юношах и сформированных женщинах. Оттого, дожидаясь своих дружков в трактире, набрался храбрости заговорить с солдаткой – благо она тоже ждала кого-то за чашкой жасминового настоя. Эта женщина выглядела явной простушкой, плотная, темноволосая, с обветренным жестоким лицом, с белым шрамом, рассекающим бровь; холщовая рубаха и куртка из грубой кожи, проклепанная сталью, должны были скрывать её тело – но совершенно ничему не мешали. В трактире было жарко, и солдатка расстегнула куртку; Н-До, устроившийся за столом напротив, видел совершенство её груди в распахнутом вырезе рубахи, а короткий платок с бахромой подчёркивал скульптурную точность бедер. Глаза Н-До всё время останавливались на её руках, узких ладонях с длинными пальцами, с обломанными ногтями и мозолями – в конце концов, женщина рассмеялась.
– Каких знаков на моих грабках ищешь? С твоими не совпадут, не надейся!
– Я не надеюсь, – сказал Н-До. – Просто интересно…
– Как выглядит тело чужого трофея? – усмехнулась солдатка. – Узнай на своем теле или на своем трофее, Дитя.
От циничной шуточки к щекам Н-До хлынула кровь, и солдатка развеселилась совсем.
– Тебе ещё рано об этом думать. Благородные взрослеют поздно.
– Я думал о том, что в армии, как говорят, присягая, клянутся не сражаться с товарищами по оружию, – сказал Н-До.
– А мы не с государевой псарни, – сказала женщина. – Мы – дикие псы, дерёмся за того, кто плеснёт похлёбки. Не знаю, как у государевых вояк, а у нас не слышно, чтобы кто-то жаловался на подруг.
Она повела плечом, на котором висели ножны тяжёлых метательных клинков. Боевой тесак так и не покинул её пояса – зрелище было цепляюще-невероятным, почти непристойным. Даже если женщина ещё не родила – нельзя же продолжать носить меч с собой, будто подразумевая возможный поединок с мужчиной!
– Где же ты… менялась? – спросил Н-До, облизывая губы. Говорить и слушать об этом было нестерпимо стыдно и нестерпимо интересно.
– Мы стояли в приграничной деревушке, – сказала солдатка спокойно. – Вдова из деревенских приютила меня на пару недель; мы догнали своих, как только я начала ходить.
– Тебя могли убить в бою, – сказал Н-До.
– Всех могут убить в бою, – солдатка улыбалась, и Н-До не видел в её глазах ни капли той скрытой горечи и боли, какая так часто светит из глаз плебейки. – Кого угодно могут убить когда угодно. Зато мы свободнее, чем мужики – и даже свободнее, чем благородные…
Приятели Н-До болтали, что все солдатки, в сущности – девки, и он надеялся, что это правда, но чем дальше заходил разговор, тем очевиднее была ложь той похабной болтовни. Женщина – не девка и не вдова, а напряженный интерес молодого аристократа ей смешон. Н-До понимал, что нужно придумать, как проститься и уйти, не дожидаясь своих дружков, но никак не мог насмотреться на неё, поэтому сидел, глазел и пил до тех пор, пока не подошёл её мужчина – кто знает, муж или любовник. Н-До взглянул в его лицо с дважды сломанным носом, в прищуренные смеющиеся глаза – и встал.
– Чему ты учишь благородного Мальчика, сердце мое? – сказал солдат с благодушным смешком человека, абсолютно уверенного в любви к себе. – Мы – плохая компания для такого, как он.
Женщина улыбнулась ему навстречу и обняла его за шею, позволив лапать себя любым непотребным манером, на глазах у всех желающих смотреть. Н-До выскочил на улицу в злобе, тоске и крайнем возбуждении, досадуя на себя, на весь мир – и больше всего на Мать и Отца.
В тот момент ему казалось, что именно они лишили его всяких надежд на счастье. Скорбь смешалась с жестокостью в такую смесь, что ею можно было бы взорвать подкоп.
Н-До думал, что, возможно, не убьёт своего партнёра… по крайней мере, не убьёт его сразу. В последнее время он постоянно думал о женщинах – в день разговора с солдаткой у него, вероятно, хватило бы храбрости, любопытства и дерзости пойти к девкам. Н-До отправился бы прямо туда, не подойди к трактиру шальная парочка – Юноша У и Юноша Хи, ближайшие приятели.
Хи сходу принялся рассказывать о балагане на площади у храма, где за три гроша показывают морскую собаку, двухголовую змею и прочих мерзких тварей, а У добавил, что какой-то юный бродяжка там же танцует на барабане – и нельзя было сказать о непотребном квартале, чтобы это не выглядело глупо.
Н-До пошёл с ними к храму.
Морская собака оказалась совсем не похожей на собаку – скорее, на кошку, только без хвоста. На её круглой мокрой голове росли два пучка усов, как пышные плюмажи из белого конского волоса, а глаза напоминали круглые пуговицы; тварь плавала в кадке с водой, загребая лягушачьими лапами. Друзья посмеялись над ней, строя предположения о том, в воде ли спариваются такие твари или выходят на сушу, подивились странным монстрикам в клетках, похожим на храмовые картинки, изображающие мелких бесов – и вышли из шатра как раз к началу танца.
Танцор, очевидно, ровесник Третьего Брата Н-До, не старше, представлял собой куда более захватывающее зрелище, чем самые отвратительные звери. Начать с того, что он не носил меча. Его рубаха была завязана под грудью узлом, открывая полоску загорелой кожи на животе, а штаны не прикрывали лодыжек. Волосы, выгоревшие до почти серебряного цвета, он заплел в косу и закинул за спину. На миг Н-До встретился с ним взглядом: взгляд танцора, насмешливый, презрительный и обещающий одновременно, сразу обесценил разговор с солдаткой. Н-До залюбовался его нервным лицом с тонкими чертами, как любуются солнечными бликами на лезвии.
Пожилой флейтист завел мелодию в сложном прерывистом ритме – и танцор вспрыгнул на барабан босыми ногами. Большой плоский барабан отозвался глухим гулом; танцор заставил его тяжело зарокотать, чуть улыбнулся толпе – и выхватил из ножен, спрятанных в рукавах, два узких клинка, ослепительно сверкнувших на солнце. Старинный танец – «Укротитель Молний».
Флейта звенела и лилась дождевыми струями, барабан рокотал тяжело и угрожающе, как далекий гром, а танцор окружил себя сиянием ножей, вращая ими так, что едва можно было уследить за движениями его рук. Повинуясь мелодии, он то внезапно замирал вместе с ней в позах, похожих на позы атакующей змеи, то делал несколько стремительных выпадов, в смертоносности которых никто бы не усомнился. Безумное сочетание полудетской беззащитности и отточенной техники ловкого хищника создавало нервное напряжение, действительно, предгрозовое, которое овладело толпой зрителей целиком. Оно не спало сразу, как кончился танец.
Флейтист убрал в футляр инструмент и протянул танцору, спрятавшему ножи, медную тарелку для подаяния. У тут же бросил на медь горсть мелочи – и был вознаграждён яркой улыбкой.
– Эй! – окликнул танцора мужчина средних лет, одетый, как зажиточный горожанин. – Кому ты принадлежишь?
Танцор остановился. На тарелку, которую он держал, продолжали бросать монетки.
– Я свободный, – сказал танцор, чуть растягивая слова на южный манер. – Хочешь драться?
Горожанин облизнул губы, вынимая вышитый кошелек.
– Не вижу смысла. Ты без всяких драк мог бы поменять свои бесконечные дороги, холод, голод и базарные танцульки на счастливую жизнь в тепле и довольстве…
Танцор рассмеялся.
– В качестве твоей наложницы? Предполагается, что ты возьмешь меня без боя? Очень смешно – а когда я тебя убью, будет ещё смешнее!
Ответ доставил зевакам большое удовольствие. В толпе кто-то свистнул. Молодые женщины, укутанные в шерстяные накидки, хихикая, захлопали в ладоши. Флейтист взглянул на танцора с отцовской нежностью. Н-До положил на тарелку пару серебряных монет.
– Спасибо, богатый Господин, – сказал танцор, в чьем насмешливом тоне не слышалось ни нотки почтительности. – Это всё мне? Не ошибся?
– Если бы ты убил паршивца, который покушался тебя купить, я заплатил бы золотой, – сказал Н-До, тоже смеясь. – Иногда мне жаль, что таких, как ты, мало среди аристократов.
– Сразись со мной, – предложил танцор, непонятно, в шутку или всерьёз.
– Не дури, Таэ, – сказал флейтист, подходя. Танцор протянул ему тарелку.
– А что? У меня была бы жена-аристократка, а её богатая родня ненавидела бы нас, – сказал он весело.
– Маленькая дрянь, – усмехнулся Н-До, скрывая грусть притворным гневом. У хлопнул его по плечу, показывая, что пора уходить. – Мне, пожалуй, пришлось бы убить тебя.
– Жаль, что я так и не узнаю, хорош ли ты в бою, – сказал Таэ без тени обиды и махнул рукой.
Толпа расходилась, и приятели тоже пошли прочь.
– Представляешь, как бы выглядело это чудо после хорошей метаморфозы? – мечтательно спросил Хи вполголоса. – Не жена, конечно – но какая была бы наложница… Паршивец-то зорок…
– Воображаешь, что победил бы его? – хмыкнул Н-До. – И вообще – стал бы драться с плебеем? С профессиональным танцором с ножами? Сумасшедший риск за сомнительную радость…
– Не стал бы я с ним драться, – сказал Хи. – Знаешь, говорят, что можно заставить трофей отлично измениться и без поединка – нужно только вызвать у него злость, боль и страх перед тем, как обрезать. А это – не проблема.
– Ведешь себя, как насильник – и, скорее всего, имеешь калеку, которая тебя ненавидит, – с отвращением сказал Н-До. Ему вдруг стало очень неуютно.
У кивнул, изображая благородное негодование – но вышло как-то неубедительно.