— Твоя взяла. — Денис встал передо мной, загородив собой луну, наклонился, взял мое лицо в руки. — Я снова покорный. Ты этого добивалась? Признайся, ведь ты именно этого добивалась?
— Я добивалась тебя. Но ты… Как бы это сказать поточней… Ты не способен быть мужчиной для одной-единственной женщины. А я не умею прощать.
— Я стану таким. Поверь. Я не могу без тебя. А ты флиртуешь с этим жирным итальянцем!
— Он мой друг. Мы понимаем друг друга.
— Еще бы. У тебя очень быстро устанавливается взаимопонимание с мужчинами на почве секса.
Мне нужно было ударить его по щеке — любая другая женщина поступила бы на моем месте именно так. Нам обоим от этого стало бы только легче. Я не смогла так поступить.
— Ладно. Только оставь меня наконец в покое.
— Нет! Ты сама не хочешь этого. Ты все еще любишь меня.
Я повернулась и зашагала назад. Впереди меня бесшумно скользила моя бледная тень. Я завидовала ей — она была бесчувственной.
— Постой! Я докажу тебе, что не могу без тебя жить! Постой минуту!
Он схватил меня и чуть ли не волоком потащил к пляжу.
Я не успела удержать его — я просто представить не могла, что он сделает в следующую секунду.
Он бросился в воду. Я видела на лунной глади темную шляпу — она словно застыла на одном месте.
Я кинулась за ним. Я что-то кричала ему…
Потом мы стиснули друг друга в объятии и слились в поцелуе. Мы никогда так не целовались раньше. Мы впились друг в друга мертвой хваткой, и я ощутила во рту привкус крови.
Если у меня когда-нибудь родится дочка, я скажу ей, что низменные инстинкты необходимо подавлять в себе всеми силами, иначе можно незаметно превратиться в настоящее животное. Нет, наверное, я все-таки не стану говорить ей это — разум не всегда в состоянии подавить инстинкты. Больше того, он может просто покинуть тебя.
Я встала на ноги, ощущая на зубах песок. Я не чувствовала холода — я вообще ничего не чувствовала. Внутри была пустота, словно кто-то высосал мою начинку, оставив одну скорлупу.
— Я простужусь и слягу, — сказал Денис, громко стуча зубами. — У меня еще концерт в Ферраре и Флоренции. Я должен принять горячую ванну. А где моя шляпа? Я отвалил за нее двести тысяч этих проклятых лир.
Шляпа валялась на берегу. Она намокла и стала тяжелой. Я прижала ее к груди. «Нас словно накрыло тайфуном», — пронеслось в голове.
Собаки злобно ощерились на нас, когда мы попытались вернуться в мою комнату той же дорогой.
— Он нарочно выпустил их. Этот шимпанзе следит за тобой днем и ночью! — негодовал Денис. — Эй! — Он подошел к воротам и стал их трясти. — Открывай немедленно, старый козел!
— Не надо, прошу тебя. Сейчас я поймаю такси, и ты поедешь в свой отель.
— Ты что, сошла с ума? Чтоб я предстал там в подобном виде? Эй, старый козел, открывай!
— Там есть звонок. — Я нажала на кнопку. — Винченцо решит, что нас с тобой сбросили с дамбы.
— Мне плевать, что он решит! Ты спишь, что ли, обезьяна?
— Кто это? — раздался совсем рядом отнюдь не сонный голос Винченцо.
— Открывайте! Это мы. — В голосе Дениса я уловила просительные нотки. — Пожалуйста. Мы свалились с дамбы и промокли до нитки.
В полутемном холле наши с Винченцо взгляды на секунду встретились. Я опустила голову и прошла мимо.
— Ты собралась уезжать, бамбина?
— Да. Спасибо тебе за все, Винченцо. И, если можешь, прости.
— За что? — с искренним удивлением спросил он.
— Сам знаешь. Мне нечего тебе сказать.
— Может, останешься?
— Нет. Элина с Марко ждут меня. Кстати, я должна тебе за телефон — я говорила ночью с Москвой.
— Ты ничего мне не должна, бамбина.
Он подмигнул мне хитро и дружелюбно.
— Я позвоню тебе из Больцано.
Я наклонилась, чтобы взять сумку с вещами, но Винченцо меня опередил. Он подхватил ее и направился к бару.
— Давай выпьем кофе. У меня сегодня тоже нелегкий день.
Я безропотно подчинилась. Хотя мне было очень стыдно смотреть Винченцо в глаза.
— Не вешай нос. — Он налил большую чашку душистого эспрессо[13], разрезал вдоль булку, намазал ее маслом и протянул мне. — После стресса нужно употреблять много калорий, бамбина.
— Зачем ты загнал с вечера собак? — спросила я и заставила себя посмотреть Винченцо в глаза.
Мне показалось, он смутился.
— Я знал, что твой друг захочет тебя увидеть.
Он виновато улыбнулся.
— Ты зря сделал это, Винченцо.
— Прости. Но я думал… ты тоже хочешь его увидеть.
— Ну и что из того, что хочу? Я не должна была его видеть, Винченцо.
— Не будь такой серьезной, бамбина. Нарывы нужно вскрывать. Иначе гной заразит кровь.
Винченцо, похоже, был готов оправдать любой мой поступок. В отличие от Дениса, который всегда пытался уличить меня в несуществующих грехах.
— Он был пьяный, а потому вел себя грубо. Извини его, Винченцо.
— Твой друг очень ревнивый. Я его понимаю. Я бы тоже ревновал тебя ко всем без исключения.
— Но ты не ревнуешь. Почему?
— Ты меня не любишь, бамбина. Значит, я не имею права тебя ревновать.
— Ты думаешь, я все еще люблю его? Винченцо, скажи: разве любовь бывает такой?
— Она бывает всякой. Но, мне кажется, ты его не любишь. Просто он возбуждает тебя физически.
— Я не хотела, чтоб это случилось. Я чувствую себя так, будто валялась в грязи.
— Это пройдет, бамбина. И очень скоро. Поверь мне.
— Но в самый последний момент я поняла, что на самом деле хочу его. Сейчас я… мне просто невозможно в это поверить.
Я отвернулась к окну. День был солнечный и теплый. Аньезе со своим женихом мыли бассейн.
Винченцо дотронулся до моей руки. Я вздрогнула.
— Останься, бамбина. Очень тебя прошу. Всего на один день. Завтра я сам отвезу тебя на поезд.
— Что от этого изменится, Винченцо?
— Я не хочу, чтоб твой друг решил, будто ты его боишься. Ты не боишься его, бамбина.
— Боюсь. Ты даже не представляешь себе, как я его боюсь.
Неожиданно для себя я расплакалась. Чашка с кофе оказалась в подоле моей юбки. Винченцо подскочил ко мне, стал говорить что-то утешительное.
Он помог мне дойти до моей комнаты, уложил в постель. Я все время рыдала и кричала, что хочу в Больцано. Потом появился доктор и сделал мне укол.
Я почти мгновенно погрузилась в сон.
Первое, что я увидела, когда открыла глаза, был накрытый темным платком торшер, возле которого сидел Винченцо и читал книгу. У него был до смешного серьезный вид. Комната, в которой я лежала, была похожа на мою, но все-таки не моя: вся мебель в ней располагалась в зеркальном порядке.
— Почему? — произнесла я вслух, углядев в этом какой-то мистический смысл.
— Добрый вечер, бамбина. — Винченцо отложил книгу и снял очки. — Как ты себя чувствуешь?
— Где я?
— О, ты очень наблюдательна. Я перевел тебя в люкс на третий этаж. Окно выходит на персиковую плантацию.
— Спасибо, — прошептала я и протянула Винченцо руку. Он схватил ее и крепко пожал.
— Хочешь кушать?
— Пить хочу. — Винченцо встал и направился к двери. — Нет! Останься! Не бросай меня! — крикнула я.
— Ты очень капризная, бамбина. — Он расплылся в довольной улыбке. — Я позвоню Аньезе, чтоб принесла нам пива и креветок. Идет?
— Да. Я сейчас встану.
— Ты будешь лежать, бамбина.
— Но я совсем здорова. — Я все-таки попыталась встать, но почувствовала головокружение. — Это от укола? — спросила я.
— Наверное. Это пройдет. Но тебе придется полежать. Доставь мне удовольствие поухаживать за тобой, бамбина.
Он ловко чистил креветки и клал мне на тарелку. Мои руки стали слабыми и непослушными — я с трудом удерживала в обеих стакан с пивом.
— Я позвонил Элине с Марко и сказал, что ты немного заболела и приедешь к ним дня через два. Я правильно поступил?
— Да. Но мне кажется, я могла бы уехать завтра.
Он покачал головой.
— Нет. Даже думать об этом запрещаю.
— Скажи, Винченцо, а ты очень страдал, когда произошла эта история с Антонеллой? — неожиданно спросила я.
— Я ждал от тебя этого вопроса, Лора. — Он смотрел мимо меня. Там, чуть повыше моей головы, висела картина. Я видела ее отражение в зеркале напротив. Сквозь бурые водоросли пытались проглянуть на Божий свет странные серо-голубые, формой похожие на орхидеи цветы. Я невольно прониклась душевным состоянием художника. Я не поклонница модернового искусства, однако мне показалось, будто я слышу стоны чьей-то раненой души.
— Это я написал, — сказал Винченцо, не спуская взгляда с картины. — В юности я брал уроки рисования. Потом у меня был большой перерыв. Когда мне стало известно, что у Антонеллы есть тайная жизнь, я закрылся в своем кабинете и не выходил оттуда три дня. За это время я и написал эти цветы. Может быть, было бы лучше, если бы я пил эти три дня. Увы, моя печень устроена так, что я не могу позволить себе этого. Ты удовлетворена моим ответом?
— Я считала тебя обычным мужчиной, Винченцо.
— Я такой и есть. Ты думаешь, обычный мужчина не умеет страдать? Твой друг тоже страдает, бамбина. Знаешь, почему?
— Догадываюсь. Но мне интересно знать, какими словами выразишь это ты.
Винченцо поерзал в кресле, надел очки, снова снял их, наконец заговорил:
— Совсем недавно я читал «Евгения Онегина» Пушкина. Целый месяц читал. Это была большая работа, поверь мне. — Он грустно усмехнулся. — Я положил слева итальянский перевод — у Пушкина такой богатый и интересный язык, а я знаю далеко не все русские слова. Мне кажется, бамбина, история любви Татьяны и Евгения похожа на вашу. По крайней мере ты мне очень напоминаешь Татьяну Ларину.
— Особенно после того, что я сделала прошлой ночью.
— Этим своим поступком ты мне еще больше напомнила Татьяну. Как бы тебе это объяснить?.. Понимаешь, если человек каждую минуту своей жизни может владеть собой, он уже не человек, а почти робот. Татьяна хочет доказать себе, что она умеет владеть собой. Тем более что этому ее пытался учить несколько лет назад Евгений. Но если бы она оказалась на твоем месте, ей бы никогда это не удалось. — Он лукаво улыбнулся. — Я думаю, недаром все поэты называют Италию родиной любви и бурной страсти. Твой друг ужасно оскорблен. Ты единственная из женщин, которая может сказать ему «нет». К тому же, мне кажется, первой всегда бросаешь его ты.