"Да" прозвучало машинально, но, повесив трубку, Зоя поняла, что ей стыдно признаться в том, что они никуда не ходят вместе и что все происходящее с Сережей она знает лишь с его слов. Даже дома у него Зоя не бывала ни разу. Внезапно все черточки и случайные штрихи заняли единственно возможное место на листе, образовали стройную схему. Боги трясли исполненным листом, веселясь и почесываясь. Как поздно Зоя догадалась, почему они хранили безмолвие так долго.
Почему мужчина никогда не остается на ночь, ничего не ест в гостях, не водит к себе? Потому что дома его ждут, ждет та, которая накормит ужином, уложит спать и не потерпит непрошеную гостью. Но раз уж Зоя проявляла чудеса бестолковости, Сережа подбросил ей косметический карандашик жены. Не говорить же ему прямым текстом: так, мол, и так, дорогая, я тебя, конечно, люблю как родную, но некоторым образом уже женат. Вел-то он себя честно, намекал, как мог, с самого начала, да Зоя понять не хотела. Нет, он не виноват. Самое простое – обвинить, слабая женщина так бы и поступила на ее месте, заявила бы с порога: "Ты меня обманывал, ты меня использовал". Зоя выдержит, Зоя сильная. Кто выиграет от разрыва и что можно выиграть? Ей ничего без Сережи не светит, не потому, что никто больше не позарится, а потому что никто другой не нужен. А Сергей? Пусть нерегулярно, но приходит, значит, ему тоже необходимы эти встречи, было бы дома все в порядке – не ходил бы. Выход один: продолжать все, как есть, а там посмотрим. Можно себя уговорить, что остальное, находящееся вне их отношений – неважно.
Но как можно было не замечать? Маринка, не зная ничего толком, сразу нащупала, без помощи и поддержки богов, не слышимых ею.
Зоя резво представила себе, как Сергей обнимает ту, другую, говорит ей те же слова с той же интонацией – мужчины ленивы и неизобретательны в этом отношении и до конца жизни используют однажды в юности найденные или заимствованные формулы любви. Как ведет мизинцем по высокой нежно-смуглой скуле, бормочет "мой малыш", и это слово мужского рода, обращенное к женщине, дрожит и вибрирует на кончике его языка, исследующего мочку с двумя маленькими гладкими серьгами-колечками, продетыми одна над другой.
Проснувшись с хорошим настроением – отличное качество просыпаться радостно; что бы ни случилось в далеком вчера, к сегодняшнему утру оно имеет такое же далекое отношение, – итак, проснувшись, Зоя разрешила вчерашнюю проблему просто и изящно. Чтобы избавиться от щемящей тоски, тем более вдруг ей лишь почудилась причина, вдруг ничего такого нет на самом деле, надо перестать ревновать, а если перестать не удается, внушить себе, что не ревнуешь, что все – не важно.
В подобном подходе таилась опасность, ибо есть впечатлительные натуры, верящие в слова, пусть и обращенные к себе. Можно уговорить себя не ревновать и что все не важно. Но при этом те же доводы переносятся на объект ревности. Его промахи после этого представляются лишь оговорками, а если правдой, то не важной и как бы не существующей. Не будь уговора, те промахи причиняли бы боль и этим поддерживали чувство, которое питает ревность. Чувство стало бы болезненным, но, худо-бедно, жило бы и охраняло отношения. А когда уговоришь себя окончательно, что и это не важно, слова раздражают, перестаешь верить всему, и худому, и хорошему. И это – конец. К счастью, Зоя не влезала в дебри, не блуждала по джунглям умствований на темы этики и морали, а просто решила, что с сегодняшнего, такого морозного и солнечного утра не ревнует, и все.
На дне рождения у подруги она решила держаться за какие-то их общие с Сергеем знаки, за слова, понятные лишь двоим, что и проделывала бесконечно, удивляясь, что любимый после одного-двух повторений окаменел и больше смотрел в тарелку, нежели на нее; не прижимался под столом коленом к ее колену, не замечал очевидных намеков, не улыбался интимно, короче, скучал и, более того, выражал недовольство, бессердечно отказался от кофе, десерта и, сославшись на занятость, ушел без Зои.
Маринка понимающе глядела через стол большими выпуклыми глазами и наверняка сочувствовала ее переживаниям, что еще надежней, чем злорадство, убивает приязнь между подругами в таких случаях. Дома Зою ждали тоска и немытая посуда.
Зачем женщины таскают мужчин на дни рождения своих подруг, не разобрал бы и многомудрый Фрейд. Да он и не занимался проблемой коллективного мазохизма. Дверь новоприбывшим открыла полная дама, вскипавшая над отчаянным декольте ярко-алого платья, впрочем, это осталось единственным энергичным движением. Способ ее перемещения по маленькой прихожей ничего общего с ходьбой не имел. Дама плавно перетекала, чуть не шлепалась каплями на пушистый коврик у дверей, вслед за ней струились длинные локоны, завитые "гвоздиком", складки платья, избыточной плоти, равномерно свисающей с боков, выпирая из-под широкого жесткого и черного пояса; струились ее руки, оканчивающиеся долгими извилисто-красными ногтями – не могла же она завершиться внезапно; струились даже высокие, сужающиеся книзу каблуки, путаясь в коврике, заплетая неожиданно длинные ноги; умопомрачительно-сладкий запах духов тянулся так долго, что не успел всосаться в комнату из прихожей весь вплоть до Сережиного ухода из этого дома. По ошибке решив, что это и есть хозяйка и виновница торжества, Сергей попытался вручить даме букет, чем вызвал тягучий нескончаемый смех и новое изобильное колыхание.
Хозяйка вынырнула из-под локтя встречающей, как черный баклан из волны, деловито, как рыбку, клюнула цветы и отправилась пристраивать их куда-то на кухню – почему дамы вечно устремляются с букетом на кухню? Пронзительный ее голос издалека распорядился о размещении гостей, и Сережа оказался один-одинешенек перед лицом не менее шести жарко дышащих, намакияженных и разодетых в пух и прах подруг Зои. В темном углу комнаты за компьютером сидел, согнувшись, на маленьком пуфике некто, не поворачивающий лица, так и не оглянувшийся до конца визита, Сережиного, во всяком случае. Вероятно, то был хозяин, но идти от стола здороваться через всю комнату, как того требовала мужская солидарность, Сереже стало лень, а более – неловко, человек делом занимается все-таки.
Как почетного, по половому признаку, гостя его посадили между хозяйкой и той самой дебелой струящейся девой, явно занимающей в доме особое положение, но вмешалась Зоя, закричала, что, мол, такое делается, мужика из-под носа уводят и тому подобные, будто бы нарочитые грубости на псевдонародном языке, а на самом деле выражая подлинные свои эмоции доступными средствами, что все и так понимали. Казалось, что Зоины сдержанность и тактичность, которые Сережа успел оценить и полюбить, остались вместе с парадной шубой в прихожей, между престарелым холодильником и увенчанной лосиными рогами вешалкой.
Дамы по странной и скверной своей привычке захмелели после первых двух рюмок. Немедленно под столом обнаружилось, что у обеих соседок Сергея имеются коленки, Зоино пополнее, хозяйкино энергичнее. Мелькнула сумасшедшая мысль спрятать ноги под стул, чтобы они, эти игривые дамские колени, столкнулись между собой, но выпито для решительного шага оказалось недостаточно, и пришлось терпеть давление с обеих сторон, давление довольно ощутимое, ибо подвыпившие дамы не рассчитывали усилий, а толкались от полноты души и чего у них еще там внутри.
Тройственного союза под столом Зое показалось мало, она принялась плести казавшуюся ей забавной историю, перемежая ее словами и выражениями из их интимного обихода. Сережу передернуло от пошлости, хоть он и понимал, что так Зоя пытается показать ему, о чем думает сейчас, а еще, наверное, что они двое вместе против всех остальных, они одно. Получалось, однако, не они двое вместе, а эти все против одного Сережи, плюс неизвестный – хозяин ли? – в углу. Отчего женщины проявляют подчас вопиющую нечуткость, Сереже было неведомо, но сей факт имеет широкое распространение, и все принимают его просто как данность. А самое отвратительное, что "хитрость" Зои в совокупности со значительным выражением на морде, о господи, на личике, всем очевидны, говорила бы уж проще, "как у нас с Сергеем принято выражаться сразу после коитуса, я…"
Едва дождавшись горячего блюда – тривиальных курячьих ножек, зато в ярко-розовом подозрительно пахнущем соусе, встреченном гостьями неискренними восторгами и хихиканьем, Сережа вскочил и ринулся в прихожую, надеясь хоть там кинуть прощальный взгляд на сброшенные за ненадобностью Зоины сдержанность и тактичность. Он мог бы догадаться, что дает подруге лишний и пустой повод для невысказанной и потому более тягостной ревности. Но сдержаться не хватило сил, как в навязчивом кошмаре, когда он ползет по пустыне, а песок забивается в рот, нос, даже в брови, и голова тяжелеет от веса собравшихся вместе на его лице мелких оранжевых песчинок, тяжелеет, как при высокой температуре, и глаза режет точно также, недаром говорят "как песок в глаза", и силы так же кончаются, и понимаешь бесполезность всего, всего вообще, и своего движения и существования тоже, и умираешь, в который раз умираешь во сне, чтобы проснуться с привычной болью слева, где сердце.
К очередному визиту Сергея Зоя сочла, что сумела уговорить себя. Не существует никакой другой женщины, для ревности нет причин, все странности его поведения объяснимы, подчиняются определенным законам, неизвестным Зое – пока неизвестным. А недомолвки призваны защитить ту заповедную часть его души, куда нет доступа никому. Но вместе с ревностью исчезло еще что-то, что именно, Зоя поняла уже в постели, удивившись тому, что мерзнет с Сережей без одеяла – не испытанное прежде ощущение.
– Малыш, мой малыш, – задыхаясь, шептал Сергей, пока Зоя автоматически выполняла положенное: вздыхала, стонала, изо всех сил сжимала пальцами его плечи в надлежащий момент и думала: "Скорей бы все кончилось".
Когда не чувствуешь подлинного желания в момент близости, чувствуешь скуку. Зою поразило, что он ничего не замечает. Неужели достаточно изобразить желание или эмоцию жестами, словами, а воображение партнера дорисует остальное, то есть при необходимости можно чувствовать "за двоих". Или мужчинам в принципе не важно желание женщины, хватает своего, а что до нее – ну не получилось на этот раз или вообще не получается, так это ее проблемы, он по-честному сделал все, что должен был сделать. Не может быть, чтобы они так легко обманывались. Вдруг стало жалко Сергея, ведь по сути он не виноват в ее сегодняшней холодности, это лишь домыслы, что таким же жестом он привлекает к себе другую женщину, целует впадинку между ключицами, словно пьет… И ревность, густо замешанная виной, накрыла ее, мгновенно согрев. Боги жалостно вздохнули, зацокали языками, свешиваясь с к