Я трижды выходила замуж, родила ребенка – второму мужу. Когда в третий раз развелась, по незначительному, помнится, поводу, обнаружила, что делать мне не хочется ничего, ну совсем ничего. Тяжелее всего заставить себя вылезти из кровати, хотя бы к обеду. Редко находятся причины вставать утром. Это не реакция на развод, я и третьего мужа смутно как-то вспоминаю, впрочем, как и первых двух. Это просто – не хочется.
И тогда я придумала себе жизнь с тобой. Мы давно женаты, я до сих пор устраиваю сцены ревности, может, на пустом месте. Мы давно знаем, как обниматься без грусти, наверное, у нас ребенок. Нет, ребенка нет, третьему не хватит места меж тесных объятий. Пока ты жил в Минске, все шло хорошо, и все свои опусы я писала для тебя, но ты уехал в Германию. И теперь уж ничего не осталось. Никакой жизни…
Я не то что задремала, но нырнула в глухое оцепенение. Голос очередного докладчика, усиленный микрофоном, втащил меня обратно на стул с потертым бархатным сиденьем. Один из друзей моей уже совсем хорошенькой компании пробирался, плавно покачиваясь, ко мне меж рядами.
– Ну что, идем в кафе на Жуковского?
Стул справа от меня пуст. Она ушла незаметно.
– Вадим, ты случайно не знаешь, кто это сидел рядом со мной, маленькая такая женщина, седая.
Друг искренне удивляется:
– Никого не было. Мы тебе страшно сочувствовали, пока ты не задремала. В одиночку вынести речи – это, знаешь ли, не всякому под силу.
Я сержусь и встаю, действительно в кафе пойти? Отхожу на два шага, оглядываюсь на всякий случай: за колонной прячется стул. Один. На котором я сидела.