– А тут – я, – повторил за ним Господь, словно пробуя мысль на вкус, смакуя.
– Угу. И всё про меня знаешь. Всё ведь?
– Всё, – просто пожал плечами Бог.
– Ох, мать честная! – Иван Фёдорович даже поёжился. – Это же… ужас! Не хотел бы я быть на твоём месте.
Господь грустно улыбнулся, ничего не сказал.
– Нет, с одной стороны – хорошо, – раздумчиво продолжал Иван Фёдорович. – Дождь, вон, тебя не мочит… Молния не вдарит сроду… Живёшь, опять же, вечно. И нет ничего невозможного. Нет?
– Нет.
– Угу. А с другой–то стороны… Это ж какую уйму людей тебе надо услышать, сохранить и спасти! Одному… Тяжело?
– Привык, – коротко ответил Бог, выбивая трубочку в костёр.
– Не-е, – недоверчиво протянул Иван Фёдорович. – Как тут привыкнешь. Мне, вон, моя иной раз, вечером, на кухне, после стопарика, как начнёт в грехах своих каяться, обсказывать всё… А я ей говорю: не, Сергевна, ты это, давай–ка, я лучше не буду слушать. И мне, – говорю, – спокойней, и тебе потом стыда не будет. Да и надо оно мне – чужие грехи нянчить? Со своими не знаешь чего делать…
– Так ты б не грешил, – вставил Бог. – Чего проще–то.
– А?.. Ну ты скажешь, тоже… Тебе легко говорить, ты – безгрешен. А тут не знаешь, с какой стороны вдарит.
Гроза не унималась. Гром то исподволь погромыхивал, то ревел канонадой. Ветер метался и плясал вокруг, грозил поднять и унести, но сделать ничего не мог. Над головой, до самого неба, столбом стояло свободное от дождя пространство, в которое ни одна капля не смела залететь. Молнии низверзались на землю падшими ангелами; земля отвечала вздохами и, казалось, дрожала уже – до того была наэлектризована.
Странно это было, очень странно – сидеть на сухом и тёплом пятачке, у костра, в то время, как мир вокруг будто разрушался, падал в тартарары, проваливался в бездну несотворённости.
А Бог снял с огня засвистевший чайник, отставил в сторонку, подул на пальцы. Потом разлил по кружкам кипяток, протянул одну Ивану Фёдоровичу.
«Пакетик бы чаю, – подумал тот. – С бергамотом. Чего ж простой кипяток–то глыкать».
Однако, приняв из рук Господа обжигающую кружку, сразу уловил парящий горячий аромат чая. Или не чая. Сбора ли какого. Но пахло очень сладко и на всю ивановскую.
«Ну да, – кивнул он своим мыслям, – ему что вино из воды сделать, что чай… Мне бы так–то. «Дымовская», вон, в машине осталась похоронена…»
Воспоминание о водочке кольнуло в подреберье. Замелькали в голове картинки прошлого, которое теперь было таким далёким и невозвратным. Явились мысленному взору исполненные укоризны глаза жены. Услышался плач дочери. Заскрежетал в ушах подъёмник эвакуатора, взграмаздывающий на платформу покорёженную «десятку».
Всё кончилось, всё! Как будто и не было. А и было ли оно на самом деле?..
– Вернул бы ты меня обратно, а? – неожиданно для самого себя и беспокойно произнёс Иван Фёдорович. – Жену мне выходить надо. Дочь в сентябре родить должна. Говорят, сын. Внук, значит, у меня будет. Дача вечно не достроена. Кот у меня, Понтием кличут… А?
– Так а я что ж, – пожал плечами Бог. – Это ты сам решай.
– В смысле? – удивился Иван Фёдорович. – Ты ж меня прибрал.
– Не прибирал я тебя.
– Так мы чего, не в раю?
– А ты прямиком в рай нацелился? – улыбнулся Господь. – Нет, не в раю.
– А где?
– Здесь, – развёл руки Бог. – На распутье.
– О как…
– Ага. Пойдёшь налево – коня потеряешь, пойдёшь направо…
– Да и ладно бы с ним, с конём–то, – махнул рукой Иван Фёдорович. – Хотя, жалко «десяту» мою. Я ж с ней… Эх!.. Ну да ладно, лево–право, право–лево… Ты скажи, куда идти, чтобы себя не потерять.
– Всё–то вам скажи да подскажи, – проворчал Бог. Незлобливо и не в сердцах, впрочем.
– Ну, так ты ж это… Мы ж дети твои, вроде как.
– «Вроде как….» – повторил Господь и покачал головой. – Прямо иди. Это лучше всего, чтобы себя сохранить.
– Ну, это я и сам знаю, – поморщился Иван Фёдорович. – Это все так говорят.
Господь пожал плечами: так а чего ж тогда спрашиваешь–то…
Помолчали, слушая грозу. А гроза говорила много, торопливо и сбивчиво. То бормотала что–то себе под нос, то разражалась вдруг длинными и громкими громовыми тирадами. Пришепётывал что–то дождь. Вздыхал и сопел ветер.
И, несмотря ни на что, была в сердце какая–то благодать. И уютно было, будто не в чистом поле пережидаешь грозу, а в осенней сторожке – попиваешь чаёк с сахарком вприкуску да поглядываешь в оконце. И просишь гром потише, чтобы поющего сверчка не заглушал напрочь.
Иван Фёдорович прихлёбывал горячий напиток, от которого на душе стало ощутимо легче. Может, он, этот Божий чаёк, грехи с неё смывает?
Или, прости господи, отшибает чувствительность – подготавливает к переходу на тот свет?
Ой, нет, нехорошая это мысль! Разве станет Он так с людьми…
– Кто же ещё подскажет–то, – вернулся Иван Фёдорович к разговору, взглянув на дерзкий молниевый выпляс у горизонта. – Ты же это… один у нас всеведущий и всевидящий. Пока ты есть, кого ж ещё…
– Нет меня, – перебил Бог.
– В смысле? – не понял Иван Фёдорович и даже чай чуть не пролил.
– А какой тебе ещё смысл, – грустно улыбнулся Господь. – Правы были атеисты. Нет меня.
– Постой, постой! – всполошился Иван Фёдорович. – Какие к чертям атеисты?! Что значит «нет меня»?! Ты бог или не бог?
– Бог.
– Ну. Ты сидишь в раю или не сидишь?
– Не сижу. Ушёл я из рая.
– Куда это? – изумился Иван Фёдорович. – Где ж ты теперь?
– Здесь, – повёл взглядом вокруг Господь. – На распутье.
– Эвона как… – Иван Фёдорович похлопал себя по карманам в поисках карамельки. Но карамелек больше не было. Поэтому он только покачал головой и повторил: – Эвона как…
И спросил через минуту, испуганно:
– И кто ж теперь всем заправляет?
– А никто, – просто ответил Бог.
– То есть? Значит, бабульки по церквам молятся тебе, а тебя – нет?
– Нет.
– Весело!.. А Завет как же?
– Понимаешь, – пожал плечами Господь, прихлёбывая чай, – время такое пришло… Переосмыслить надо многое, понять.
– Хм… Неправильно это как–то.
– Я уж и сам не знаю иногда, что правильно, а что – нет. Устал я.
– Ну, ты это… назвался груздем…
– Да знаю я, – перебил Бог. – Над новым Заветом думаю, в общем.
– Новым? А старый куда ж? Это, стало быть, конца света не предвидится пока?
– Не предвидится, – кивнул Господь. – Не готовы вы ещё.
– Это хорошо, – кивнул Иван Фёдорович, возвращаясь к чаю. – Дача у меня недостроена вечно. А тут Машка в сентябре родить должна. Внук, понимаешь, у меня будет, хе–хе… А так–то и мы с Сергевной отчебучить можем молодца или молодуху ещё одну. Я уж ей давно говорю: слышь, Сергевна, а не сообразить ли нам…
И тут снова накатило на забывшегося Ивана Фёдоровича осознание необратимости процесса. Взгляд его стал тоскливым и отрешённым.
А Господь отставил кружку, поднялся неспешно, взял старенький, оглаженный бесконечностью времени, посох, лежащий у костра, посмотрел на Ивана Фёдоровича задумчиво.
– Пойдём, что ли, – сказал негромко.
– Это куда? – испугался Иван Фёдорович, спешно доглатывая чай. И тут же пристыдил себя за страх. Бог ведь рядом – неужели чего плохого ждать!
– Доведу тебя до перекрёстка.
– Опять перекрёсток, – поморщился Иван Фёдорович. – Я – вот только прибыл с одного… Чёрт меня дёрнул на жёлтый!..
– Ну а что делать, – улыбнулся Бог. – Это только в ад всегда зелёный свет и дорога проторена.
– Неправильно это, – вздохнул Иван Фёдорович, поднимаясь, поглядывая на бушующую вокруг стихию. Гроза хоть и унималась, вроде, однако дождь был ещё плотный – ни тропы не видать, ни вообще на пять шагов вперёд. Где тут найдёшь перекрёсток…
– Всё–то вам неправильно, – проворчал Господь. – Взяли бы да сделали как надо.
– Кто ж его знает, как надо–то, – смутился Иван Фёдорович.
А Бог уверенно, хотя и неторопко, двинулся вперёд. И гроза расступилась перед ним, дождь будто упал на колени, молитвенно преклонив голову. И только травы роняли влагу на сандалии Его и край белых одежд.
Иван Фёдорович пошёл следом, не переставая восторгаться всемогуществом Божьим.
Идя сзади, след в след, он, любопытства ради, качнулся в сторону и вытянул руку в дождь. Но дождь, словно предвидя его детскую выходку, тут же изменил направление, и ни одной капли не упало на подставленную ладонь.
«Тоже как–то не очень, однако, – подумал Иван Фёдорович. – Вроде как перебор».
И тут же укорил себя за привередливость: «И правда, не угодишь на нас: и так не сяк, и этак об косяк. Трудно ему с нами, ох трудно! Не хотел бы я быть богом».
Молча и как–то незаметно, минут за двадцать, дошли они до перекрёстка, где выходила тропа на неширокую просёлочную дорогу, посыпанную гравием и оттого только не увязшую в грязи.
Тут Бог остановился, повернулся к Ивану Фёдоровичу, развёл руками.
– Вот, – сказал он. – Твой перекрёсток. Дальше – сам.
– А куда идти–то? – струхнул Иван Фёдорович, неуютно оглядываясь по сторонам и представляя, с какой радостью гроза наконец–то примет его в свои объятия. Не было видно по сторонам ни зги – только кусок дороги, а дальше – сплошной стеной стоял дождь.
– Так прямо же, – улыбнулся Господь. – Всё прямо и прямо. Пока не придёшь.
– Куда?
– Откуда ж я знаю, куда ты хочешь. Ты как дитя, право слово. Полжизни прошёл, а доселе не определился, куда идёшь.
– Прости, – понурился Иван Фёдорович.
– Бог простит, – пошутил Господь. И показал налево: – Если дальше хочешь идти, то тебе туда. А если обратно решил, то, – кивнул направо, – в эту сторону шагай.
– А можно – обратно–то?
– Ох… – вздохнул Бог. – Уйду я от вас. Насовсем. Живите как знаете.
– Прости, – заторопился Иван Фёдорович. – Я ж первый раз в такой ситуации. Ты ж, поди, тоже не всегда… ну, это…
– Да ладно, – отмахнулся Господь. – Ступай, в общем.