«Ах, хорошо–то как, право! – волновалась она, выгибаясь станом. – Раз–два–три… раз–два–три… А каков кавалер–то, а!.. Недолго и увлечься… раз–два–три… как смотрит, как смотрит!… Горю вся, мамочки родные, пропадаю!.. Раз–два–три… Однова живём…»
Голуби унеслись к площади возле дома бытовых услуг, где явился толстощёкий мальчик лет четырёх отроду, и в руках его сладкосахарно белела надкушенная булка.
Пешеходы на переходе кончились, а автомобиль всё стоял и стоял, и музыка всё играла и играла. Водитель армянской наружности задумчиво разглядывал рулевое колесо, словно впервые его увидел и пытался теперь угадать, для чего эта штука могла бы ему пригодиться.
На самом же деле Арутюн Аванесович Мелитян буквально минуту назад умер в третьем инфаркте.
А трамвай тоже всё стоял и стоял. И двери его были закрыты. Можно было решить, будто вагоновожатая просто залюбовалась танцем, замечталась о своём, забыв о маршруте следования номер двенадцать; и пассажиры припали к окнам, сентиментально улыбаясь и тихонько перешёптываясь. А кто–то мог бы предположить, что вагоновожатая, не дай бог, скончалась в третьем инфаркте.
Но нет – на самом деле трамвай стоял потому, что на него устроили облаву контролёры, давно и прочно забывшие простую истину: лучший контролёр – это совесть пассажира.
А милая девочка с красным воздушным шаром вырастет и станет женой известного мафиози.
Хранитель пустоты
Когда съехали жильцы из тринадцатой, он только обрадовался. С ними вечно были проблемы: мусор, шум, плохая энергетика, растекавшаяся по всем этажам зловонным туманом. Одним словом, дикость какая–то. А кроме того, ему, как старшему дома, управляющая компания постоянно присылала список должников. В этом списке значился всего один пункт – квартира номер тринадцать.
– Слышали? – как–то, на лестнице, потянула его за рукав Вера Семёновна из двадцатой. – Тринадцатая съехала. Крысы бегут с тонущего корабля.
– В каком смысле? – не понял он.
– А как же, вы не знаете?
– Нет.
– Странно. Этот очень известный факт: тонущий корабль всегда первыми покидают крысы. Уходят, говорят, строем. Очень приспособленная скотинка. Говорят, когда человечество погибнет в атомной войне, на земле останутся только крысы.
– А тараканы? – зачем–то спросил он.
– А, ну да, ещё тараканы останутся, – кивнула двадцатая.
Следующей была тридцать восьмая. Уж супругов Мишиных ни при каких обстоятельствах нельзя было назвать крысами. Пусть они были не очень активными жильцами и в домовых собраниях не участвовали ни разу, но никто из соседей не мог бы сказать о них ничего плохого. Как, впрочем, и хорошего. Обычные люди.
– Уезжаете? – спросил он главу семьи, встретив его на этаже выносящим прикроватную тумбочку.
– Да, знаете ли, – почему–то смутился Мишин. – Пора.
– Расширяетесь?
– Да нет, вы знаете, – ещё больше смутился Мишин, – сужаемся. Вот так, да. А что делать…
Через неделю засобиралась пятнадцатая. Потом была сорок первая. Двадцать вторая. Седьмая, одиннадцатая, шестнадцатая…
– Что происходит? – спросил он как–то у Веры Семёновны, встретив её у лифта.
– А вы не знаете? – удивилась соседка.
– Нет.
– Корабль тонет, – многозначительно поиграв глазами и бровями, прошептала она ему едва ли не в самое ухо. Изо рта у неё пахло мятным леденцом и губной помадой.
– Какой? – удивился он.
Вера Семёновна лишь удивлённо покачала головой: не от мира сего человек, дескать.
– Как же это вы не знаете? – сказала она, выходя на своём этаже. – А ещё старший дома…
Через месяц заселёнными оставались лишь двадцать квартир из сорока восьми.
Потом поветрие внезапно стихло – так же внезапно, как и началось. Если не считать тридцать второй, которую жильцы покинули неслышно и незримо, под покровом, как говорится, ночи. Просто когда утром он обходил дом, дверь в тридцать вторую оказалось незапертой. Он постучал, покашлял, заглянул.
Квартира была пуста, и только тонкий запах духов и лаврового листа ещё слабо витал в ней.
«Странно», – пожал он плечами.
– Вы что же, в самом деле ничего не знаете? – удивился жилец однокомнатной сорок восьмой, спускаясь вслед за носильщиками, выносящими его незамысловатый скарб.
– А чего я не знаю? – пожал плечами он.
– Интересно, – пожевал губами теперь уже бывший жилец. – А ведь вы старший дома.
– Да.
– И не знаете.
– Нет.
– Смотри́те телевизор, – рассерженно бросил сорок восьмой и больше не вымолвил ни слова.
Тогда он торопливо поднялся в свою квартиру, просеменил к телевизору, стёр с него застарелую пыль, включил.
Телевизор работал, но экран его остался чёрным.
– Что с телевидением, не знаете? – поинтересовался он у Веры Семёновны на следующий день.
– А что?
– Не показывает.
– А-а, проснулись, – усмехнулась соседка. – Так он уж давно не показывает. Уж месяца два как.
– Почему?
– Да кто ж его знает.
Через неделю поветрие вернулось. За три дня дом покинули одиннадцать семей и бессемейных. Заселёнными оставались только семь квартир.
– Вы ещё не съехали? – удивилась Вера Семёновна на четвёртый день, когда он застал её в пустой двадцать третьей за собиранием брошенных литровых банок. – Смотрите, сколько баночек оставили. Совсем сдурели люди! А мне пригодятся. Под варенье.
– А если они вернутся? – сказал он. – Нехорошо как–то получится.
– Никто не вернётся, – поджала губы Вера Семёновна.
– Почему вы уверены?
– Да вы как будто с луны свалились только вчера. Лунтик, право слово.
– Да объясните же мне, что происходит! – не выдержал он, почти закричал.
Это было ошибкой. Вера Семёновна тут же поджала губы, молча собрала оставшиеся банки в большую сумку и направилась к выходу.
– Не надо на меня орать! – сурово сказала она в дверях. – Никто вам права не давал. И должность ваша – старший дома – совсем не официальная. Так что постыдились бы волю давать горлу своему.
В четверг исчезли жильцы сорок пятой. То есть именно что, в буквальном смысле, исчезли. Никто не видел, когда и как. Жилец из третьей, нетрезво глядя в глаза, прошептал:
– Улетели!
– Что значит – улетели? – поднял он брови.
Особо верить третьему было нельзя, конечно, поскольку был он личностью странноватой и редко трезвой. Тем не менее.
– То и значит. Он же давно строил воздушный шар.
– Кто?
– Сергеич этот, из сорок пятой, кто же ещё. На лоджии. – И добавил удивлённо: – А ты что же, не в курсе?
– Нет, – покачал он головой.
– Кому бы и знать–то, как не тебе, – недоверчиво покосился третий. И ушёл в запой.
Из запоя он уже не вышел, а так и сгорел – умер на пятый день. Хорошо, что на первом этаже жильцов уже не оставалось, так что плохой запах из третьей никому не мешал.
– Что ж его никто не хоронит? – удивился как–то он в разговоре с Верой Семёновной.
– А некому, – отвечала та его удивлению. – Он ведь один был, как перст. Сирота и бобыль. Навроде меня. Меня ведь тоже… – на глаза соседки навернулась жалостливая слеза, – меня ведь тоже некому будет схоронить, если что.
Это было плохо. Он представил, какой запах будет идти по площадке из соседней квартиры, и ему заранее стало дурно. Впрочем, он тут же успокоил себя мыслью, что пустых квартир в доме много, так что поменять место жительства не проблема.
«А адрес как же? – подумал в следующий момент. – Адрес–то переменится, а никто и знать не будет. Как я буду письма получать? Из управляющей компании…»
Через день опустела тридцать восьмая.
– Вы все тут умлёте, – сказал её пятилетний жилец, спускаясь по лестнице вслед за матерью.
– Не болтай чепухи, милый! – пожурила его мать.
– Почему же это мы умрём? – спросил он.
– Не обращайте на него внимания, что вы, – успокоила тридцать восьмая. – Ребёнок же.
– Все, все умлёте, – настырно повторил мальчик и заревел, потому что мать шлёпнула его по губам.
– Извините, – сказала она и бессильно пожала плечами. – Измучились мы уже с ним. Гиперактивные дети…
– А почему вы уезжаете? – поинтересовался он.
– На Кубань уезжаем, к матери мужа.
– А квартира как же? – не отставал он, в надежде выведать причину бегства.
– А что квартира… Не до квартиры тут… Вы что же, газет совсем не читаете?
Вернувшись к себе он бросился к толстой пачке газет, сдул с них пыль и принялся перекапывать, просматривая самые броские заголовки.
Оказалось, однако, что газет он давно уже не получал – с прошлого года. Забыл выписать. Впрочем, они ему как–то и не нужны были.
«Плохо, – подумал он. – Теперь вот понадобились, а нет. Надо будет обязательно выписать на будущий год. Вот только с новым адресом определюсь».
Однажды внезапно перестал работать лифт. Водопроводные краны лихорадило, они тряслись и гудели, но испускали только воздух – так отлетали, наверное, на небеса их никелированные души. Электричества не было уже дня два или три. Перестали приходить счета из управляющей компании. Последнее было ему на руку, поскольку теперь он свободно мог поменять адрес жительства.
Оставшиеся четыре квартиры держались долго – почти две недели. Даже Вера Семёновна удивилась:
– Затишье какое–то, – произнесла таинственным шёпотом. – Или уже закрылся…
– Кто закрылся? – холодея спросил он.
Она удивлённо воззрилась на него, откинув голову и недоверчиво скривив губы.
– Вы не прикидываетесь? – спросила на всякий случай.
– Да нет, – отвечал он.
– Хм…
– А что происходит–то? Кто закрылся?
– Господи, твоя власть! – воскликнула Вера Семёновна. – Святой человек!
И зарыдала, и удалилась к себе.
А двухнедельное затишье кончилось в тот же день. Вечером опустели двенадцатая и сороковая. Жильцы уходили по лестнице молча. Двенадцатая торжественно и строго несла старенький холодильник. Сороковая столь же торжественно и хмуро несла на носилках старенькую бабушку. На его вопросы они не отвечали.