Чтения и интервью прошли очень гладко. Лиона Олвин соединяла в себе эрудицию с восхитительным чувством юмора, рассказывая о своей работе и о произведениях других людей с подлинным пониманием того, о чем говорит. Тебя она, похоже, ослепила, и, когда зажегся свет, ты повернулся ко мне с таким воодушевлением, какого я у тебя на лице давно уже не видела.
– До чего обалденная, а? – произнес ты, и я согласно кивнула, когда ты взял меня за руку. Мы прошли по двору на прием, который устраивали в административном корпусе. Оказавшись внутри, мы потягивали шампанское и ждали своей очереди представиться почетной гостье. Ни с того ни с сего ты потянулся ко мне и поцеловал – не просто чмокнул в щеку, то был настоящий поцелуй, губы у нас разомкнулись, и когда твой язык проскользнул ко мне в рот, я почувствовала, как по всему телу у меня растекается тепло, которое напомнило, что мне никогда не хотелось никакого мужчину больше, чем до сих пор хотелось тебя. Когда ты отстранился, у тебя стало проказливое лицо. Ты склонился ко мне, и я подумала, что ты меня сейчас опять поцелуешь, но нет – ты лишь прошептал мне на ухо:
– Пойдем куда-нибудь потрахаемся.
От удивления глаза у меня широко распахнулись, и я поднесла ко рту ладонь, чтобы не расхохотаться вслух, но сама мысль об этом – экспромт – тут же меня возбудила. Я оглядела залу, где толпилось все больше народу.
– Нельзя, – сказала я. – Нас поймают.
– И что? – сказал ты, беря меня за руку и ведя вдоль по коридору, где мы подергали дверь-другую, но все они были заперты. Я бросила взгляд назад, не двинулся ли кто за нами, но никто не готов был уходить с приема, покуда на нем царствует Лиона. Мы свернули за угол в тупик – там была лишь пара дверей в кабинеты, по одной с каждой стороны. Я попробовала одну, ты другую, но ни одна не открылась.
– Не повезло, – сказал ты.
Я глянула на тебя, схватила тебя за руку и улыбнулась.
– Что? – спросил ты.
Я шагнула назад, в угол, и ты воздел бровь. Я не понимала, что делаю, – это было ужасно рискованно, потому что на другом конце коридора собралось около сотни человек, – но я знала, что должна отыметь тебя прямо тут, иначе сойду с ума.
– Здесь? – спросил ты.
– Здесь, – ответила я, ты приблизился ко мне и прижал к стене, сунув руку мне под платье, чтобы стянуть с меня трусики, пока сам расстегивал молнию у себя на брюках. Всего за несколько секунд ты оказался у меня внутри, и пока мы трахались – смотрели друг дружке в глаза, а твоя рука легонько обхватывала мне горло, и твой большой палец жестко упирался мне в сонную артерию. Кончая, кончили мы вместе. Это было сильно и сексуально, и, завершив, мы уставились друг на дружку: похоть наша отчего-то не удовлетворилась, а, наоборот, усилилась. Несколько мгновений спустя мы оправили на себе одежду и вернулись на прием, хихикая, как подростки.
И первым же человеком, кого мы встретили, войдя в залу, была Лиона Олвин собственной персоной, и, хотя мне хотелось бы сходить в туалет и привести себя в порядок, прежде чем разговаривать с ней, избежать этой встречи мы просто не могли. Я представилась, смущенная запахом, как я воображала, секса, что витал над нами, но она, похоже, ничего не заметила. Напротив – судя по всему, она пришла в восторг от знакомства со мной.
– Ой, ну конечно же, – воодушевленно воскликнула она. – Вы же написали тот чудесный роман!
– Вы очень любезны, – ответила я. – И очень щедры. Ваша поддержка мне действительно очень помогла.
– Я уверена, она способствовала немногому, – произнесла Лиона, отмахиваясь от моей благодарности. – Хорошую работу в мешке не утаишь – вот во что я верю. То был один из прекраснейших дебютов, какие мне доводилось читать за много лет.
– Поистине достойно восхищения, что кто-то вашего уровня так интересуется творчеством молодых писателей, – сказала я.
– Ну, я стремлюсь не отставать, – ответила она. – Терпеть не могу стареющих романистов, которым нет дела до молодежи. Большинство их, кажется, думает, что лишь их самих читать и стоит, видите ли, и что литературе в известном нам виде настанет конец, когда они издадут свою последнюю книгу. Ну, мужчины так считают, по крайней мере. Можете вообразить семидесятипятилетнего белого англичанина с двадцатью романами на полке, который стал бы читать двадцативосьмилетнюю черную девушку карибского происхождения? Такого никогда не произойдет. Они скорее объявят граду и миру, что перечитывают всего Генри Джеймса в хронологическом порядке и находят его несколько самодовольным. – После этого она повернулась к тебе, Морис, и по самой твоей позе я поняла, что ты ждешь, когда она тебя признает.
– Славно снова видеть вас, Лиона, – сказал ты, весь потянувшись к ней и, мне кажется, изрядно удивив тем, что расцеловал ее в обе щеки. – Чудесная была встреча.
– Благодарю вас, – ответила она. – Мистер?..
– Я Морис, – сказал ты ей тогда, чуть отпрянув, и лицо у тебя изменилось так же быстро, как тогда, в коридоре, когда я предложила тебе отыметь меня. – Морис Свифт.
– Ну, и мне приятно познакомиться с вами, мистер Свифт. Вы парень Идит? Ой нет – вы ее муж. Я вижу на вас обручальные кольца. Сколько вы уже с нею женаты? Должно быть, вы ею очень гордитесь!
Ты воззрился на нее и ничего не произносил несколько мгновений. Я видела ужас того, что сейчас произойдет, но не могла придумать ничего, чтобы это предотвратить.
– Мы встречались на Эдинбургском фестивале несколько лет назад, – сказал ты.
– Ох, простите меня, – произнесла Лиона, касаясь твоей руки с совершенно виноватым видом. – Так вы тоже писатель? Я не осознала поначалу.
– Я Морис Свифт, – повторил ты, и по голосу твоему было ясно, что скажи она, будто никогда не слыхала об Уильяме Шекспире, ты б изумился не больше.
– Мой муж написал “Двух немцев”, – сказала я, но по ее лицу было очевидно, что она об этой книге никогда не слыхала.
– Ну, это чудесно, – сказала она. – Поздравляю. И как роман у вас расходится?
– Он вышел одиннадцать лет назад, – сказал ты.
– Ох, ну конечно же. Теперь я вспомнила. – Врать ей не очень удавалось. – Вы должны меня простить, мистер Свифт. Я древняя, как сами горы. Бывают дни, когда названия и собственных-то романов могу вспомнить не все.
– Нет, это неправда, – холодно произнес ты. – Я вас слышал. Вы полностью отдаете отчет в том, что говорите. Вы просто никогда не слыхали ни обо мне, ни о моих книгах, скажем прямо. Все в порядке, это неважно. Вы не обязаны.
Лиона неловко улыбнулась в ответ и вновь обратилась ко мне – спросила, как продвигается моя следующая книга, и я предложила ей в ответ несколько банальностей, но беседа наша была окончательно испорчена. Мне хотелось уйти, разобраться с тем настроением, какое у тебя сделалось, и просто оставить все это позади. Подозреваю, что Лионе тоже хотелось выбраться побыстрее, потому что она поспешно удалилась к кому-то еще, и мы вновь остались одни; угар нашего недавнего секса уже спал, его сменило унижение, каким тебя осыпали.
– Двинем отсюда? – спросил ты, и я кивнула, допила свой бокал и кинулась за тобой следом, потому что ты уже выходил в двери.
Помнишь, что случилось, когда мы вернулись домой, Морис? Ты скажешь, что я преувеличиваю, но я все помню четко. В такси мы с тобой едва разговаривали, но как только за нами закрылась дверь дома и мы поднялись по лестнице, ты притянул меня к себе и вновь принялся целовать. Но никакой романтики первого раза в этом уже не было; теперь ты развернул меня спиной, грубо сдернул с меня белье и, не успела я возмутиться, снова оказался у меня внутри. Я вскрикнула, но ты все глубже проникал ко мне в тело, и я держалась, убеждая себя, что сама этого хочу – такой вот страсти, такой порывистости, пусть даже казалось, будто желание, что мы ощущали ранее, сменилось теперь жестокостью и злобой. Как будто ты не трахал меня, а наказывал.
– Дважды за вечер, – сказал ты, завершив и улыбаясь мне. – Кто сказал, что романтика умерла?
Я развернулась к тебе, тоже стараясь улыбнуться, отчаянно желая выглядеть так, будто мне это понравилось, чтобы суметь убедить себя в том, что так оно и было. И тогда ноги мои как бы подломились подо мною, и я опустилась на пол, где и осталась на несколько минут, пока ты ходил в кухню налить себе пива.
4. Декабрь
Когда моя мать сломала себе руку, где-то поскользнувшись на льду, мы решили в конце концов поехать на Рождество к моей родне, а не к твоей, и у меня сложилось впечатление, что ты облегченно вздохнул. Хоть я и знала, что твоим родителям никогда толком не нравилась, – мать твоя винила в выкидышах мое писательство, вновь и вновь рассказывая тебе, что нельзя “позволять” мне работать, а твой отец отказывался считать меня англичанкой, утверждая, будто цвет моей кожи означает, что я иммигрантка, вне зависимости от того, что родилась я в Хэкни, – я готова была терпеть их устарелые гендерные стереотипы и бытовой расизм, если это означало, что рядом не будет моей сестрицы. Но в итоге совесть моя одержала верх и я поняла, что не могу оставить свою мать без пригляда, а Ребекку и мальчишек – без подмоги, в особенности потому, что мы с сестрой почти не виделись аж с сентября.
Запах пирожков с голубятиной, плантанов, куш-куша и жареного ямса, разносившийся в воздухе, немедленно напомнил мне детство. Родители мои приехали с Карибов в начале 60-х, и, когда мы были детьми, вся семья возвращалась туда раз в пару лет повидаться с родней, оставшейся на островах. Но там я чувствовала себя не в своей тарелке, дом мой был, скорее, в Англии, – тот единственный дом, что я когда-либо знала, хотя дети в школе и даже некоторые учителя не задумываясь применяли ко мне расовые эпитеты.
Мы вышли в гостиную с бокалами вина, и я подступила к этажерке у кресла, в котором мама читала, на ней она держала библиотечные книги, – и, пробегая взглядом по названиям, я с удивлением обнаружила среди них “Город и столп” Гора Видала.
– Смотри, – сказала я, показывая тебе обложку, и ты глянул на нее и улыбнулся.