В первые дни ты навещал меня часто и очень хорошо разыгрывал безутешного мужа. Иногда, если мы оставались наедине, ты садился со мною рядом, брал меня за руку и говорил спокойным голосом, который, как ни странно, меня очень расслаблял.
– Университет звонит мне все время, – рассказывал ты. – Очень они заботливые. Отчаянно хотят как-то помочь, но, конечно, что уж тут теперь. В какой-то момент я подумывал, не спросить ли у них, не желают ли они, чтобы взял на себя твои занятия, но потом решил, что они сочтут это странноватым.
В другой раз ты работал с гранками “Соплеменника”, сидя у моей кровати, и всякий раз говорил мне, когда менял какую-нибудь мою фразу на свою собственную. Должна признать, твои исправления были по большей части хороши.
Я подслушала разговор между тобой и Сестрой 2 как-то вечером, она говорила, что по-настоящему восхищается, до чего стойко ты держишься. Не все так могут, сказала она тебе. Некоторые бывают сломлены начисто, другие устраивают скандалы больнице, как будто врачи и без того не стараются изо всех сил. Ты ей ответил, что выбора просто нет, ведь я наверняка слышу каждое слово, какое ты говоришь, а если я буду знать, как сильно ты меня любишь, я приду в себя. Ты сказал, что говорил мне это недостаточно часто до несчастного случая – это ты так его назвал, не я – и что об этом ты жалеешь больше всего. Затем ты принялся всхлипывать, она обняла тебя, а я услышала, как визжу – буквально визжу, как банши, – у себя в голове. Только в палате, конечно же, царила тишина.
Однажды ты положил руку мне на живот, вполне себе нежно, и сказал мне, что я была беременна, но ребенок падения не пережил. Я это и так знала, не стоило мне сообщать. Она б тоже жила, если б тогда ты меня потянул к себе, а не столкнул. Иногда я ощущаю ее дух, но никакой связи меж нами не зародилось. Покамест, во всяком случае. Скоро – возможно.
Несколько вечеров назад ты пришел еще с кем-то. Палата была тогда темным мазком, и я не сумела определить, кто это. Со временем я поняла, что это молодая женщина. Она нагнулась надо мной и зашептала со знакомым европейским акцентом.
– Только не просыпайтесь никогда, Идит, – сказала она. – Вообще никогда не просыпайтесь. Без вас тут все просто безупречно.
Скоро я вычислила, что это была Майя Дразковска. Вы с ней теперь пара? Воображаю, вести себя вам нужно очень по-тихому, иначе тебе перестанут сочувствовать, если узнают, что ты ебешь одну мою студентку, пока я застряла в больнице, не проявляя ни малейшего признака выздоровления. Странный она для тебя кандидат, но, я воображаю, ты от нее избавишься, как только выйдет роман и ты вернешься в литературный оборот. Тебя ждут гораздо более значительные уловы. Майю мне почти жаль. Почти что.
Но, разумеется, навещаешь меня не только ты. Каждые несколько дней из Лондона приезжает мама и старается быть сильной, но все равно дело заканчивается слезами. Она вновь и вновь говорит мне, как меня любит, и пересказывает счастливые истории из моего детства. Я хочу сказать ей, что я ее тоже люблю. Временами она привозит с собой кого-то, кто-то обнимает ее рукой за плечи и говорит что-нибудь вроде:
Она хорошо выглядит, в общем и целом, правда? и
По пути домой остановимся где-нибудь перекусить? Я б треску с картошкой прикончила.
Жизнь, наверное, продолжается.
Ребекка приезжала всего раз. Начала с того, что разгладила простыни и убрала все с прикроватной тумбочки. Не знаю, зачем ей это понадобилось.
– Здравствуй, Идит, – произнесла она обычным голосом, как будто мы с нею неожиданно столкнулись где-нибудь на улице. – Я принесла винограду. Мне его здесь оставить?
Зачем, ради всего на белом свете, она принесла винограду, для меня загадка. Мне хотелось заорать: Я в коме, глупая ты блядская сука, и я это заорала – у себя в голове, по крайней мере. Она села и оглядела палату, твердо держа руки на коленях. Думаю, ей не хотелось трогать здесь никаких поверхностей, чтобы не подцепить стафилококк.
– Ну что, последние сплетни хочешь послушать? – спросила она.
Нет, подумала я.
– Арьян приехал в Л.-А. и начал сниматься. Он это обожает. Уже очевидно, что сериал будет очень ударным. Я ему посоветовала, чтобы он подписывался пока на два сезона, потому что после этого кинокомпании захотят снимать его для большого экрана. А если он застрянет в долгосрочном контракте с телесериалом, это нам может все испортить. Так и было с тем актером, который Магнума играл. Как его звали? Не могу вспомнить.
Том Селлек, подумала я.
– Ой, ну ничего, вернется. В общем, с ним так и было…
Том Селлек, вновь подумала я.
– Ему предложили роль Индианы Джонса, а он не смог, его этот контракт по рукам и ногам связывал, поэтому роль вместо него досталась Кевину Костнеру.
Харрисону Форду, закричала я.
– А я не хочу, чтобы с Арьяном так же получилось. В общем, мы с мальчиками летим в следующий четверг – ты представляешь? Я! В Голливуде! Ты-то небось думала, что сама там окажешься из-за своих романов, а вот и нет, это я! Буду писать оттуда, конечно, однако вряд ли в каком-то обозримом будущем сюда вернусь. Думаю, как только окажусь в Л.-А., Англия станет казаться мне такой убогой.
А Роберт? Как же Роберт? – было интересно мне.
– Скажу тебе кое-что на ушко, – сказала она и нагнулась поближе, а голос понизила. – Очень трудно без Арьяна даже несколько дней. Сексуально, в смысле. Вот честно, Идит, я никогда ничего подобного не знала. Да и ты наверняка, в этом я могу поклясться. Он, конечно, молод, а мужчины в таком возрасте могут всю ночь без передышки. С Робертом всегда была одна короткая возня, и все, отбой. Я на самом деле думала, что это нормально, – ну, вероятно, это и есть нормально, да только у нас с Арьяном все не так. Вот бы ты выкарабкалась и навестила нас, когда мы переедем. Ты просто вся позеленеешь от зависти!
И тут, уже перед самым уходом, она склонилась ко мне и поцеловала меня в лоб – и что-то влажное упало мне на нос. Слеза? Должно быть.
– Постарайся проснуться, Идит, – сказала Ребекка. – Нам всем тебя не хватает.
И на какой-то миг я подумала, что она это от души.
Вскоре после меня навестил и сам Роберт. При этом случилась некоторая суета, потому что приехал он, когда в отделении был ты, Морис, – и ты не хотел его впускать. Дверь ко мне в палату была открыта, и я слышала, как вы с ним препираетесь в коридоре.
– Послушай, она моя свояченица, – говорил Роберт. – И мы с нею всегда ладили, сам же знаешь. Я просто хочу с ней посидеть немножко, вот и все.
– Знаю, – сказал ты, и по твоему голосу я могла определить, что хоть ты покамест и не уверен, разрешить визит или нет, все же склоняешься к тому, чтоб не разрешать. – Но штука в том, что она тебя все равно не слышит, поэтому смысла на самом деле никакого нет. И вряд ли тебе стоит быть здесь, пока у тебя в жизни происходит все остальное. Вот честно, Роберт, мне кажется, Идит бы очень расстроилась, узнай она, в чем тебя обвиняют.
– Нет у нее для этого причин, – сказал он. – Я ничего плохого не сделал.
– Детская порнуха – едва ли “ничего плохого”.
– Клянусь тебе, я не знаю, как она туда попала.
– Но так же все говорят, разве нет? Что загрузился вирус или кто-то взломал им компьютер. Я все это уже слышал.
– Но в моем случае это правда! Я никогда… Меня никогда даже отдаленно такое не интересовало. Ни на миг.
– Вообще-то, Роберт, – сказал ты, – если быть с тобой до конца откровенным, мне все это похер. Делай что хочешь, мне-то целиком до лампочки.
– Я просто пытаюсь объяснить…
– Но объясняешь ты не тому человеку. Это ты судью убеждать будешь, не меня. Когда у тебя вообще суд?
Повисла долгая пауза, а когда Роберт заговорил снова, прозвучало так тихо, что я с трудом его расслышала.
– Через много месяцев, – ответил он. – Еще месяцев семь ждать.
– Это долго – с учетом того, сколько висит у тебя над головой все это время.
– Работу свою я тоже потерял. И мне не разрешают выходить в интернет, поэтому найти другую я практически не в силах. А если б даже и мог, как мне убедить какого бы то ни было работодателя принять меня в моей нынешней ситуации?
– Понимаю, – сказал ты, а я видела как наяву, что ты пожимаешь плечами или смотришь на часы, надеясь, что Роберт просто уйдет. – Но это на самом деле не моя печаль, правда?
– Идит бы мне поверила, – произнес Роберт.
– Сомневаюсь, – сказал ты. – Вообще-то она бывала до крайности недоверчивой иногда.
– Это как? – спросил он, и ты отступил. Как будто сказал это для незримой публики – меня, – но предпочел не развивать тему. – Я просто хочу немного побыть с ней, – жалобно продолжал Роберт. – Поговорить про мальчиков.
– А ты их видел?
– Нет, мне не дают. По крайней мере, наедине. У меня встреча под присмотром за день до того, как они улетят в Штаты, но на этом и все. Полчаса. Их тоже опрашивали, знаешь. Какой-то специалист. Чтоб выяснить, я когда-либо… ну, в общем…
– Господи, – произнес ты с отвращением в голосе. – Как по мне, я бы в такое нипочем не поверил про тебя. Я видел тебя с ними. Я знаю, как сильно ты их любишь. Если тебе нужно, чтобы я об этом заявил, я заявлю.
– Спасибо, – сказал Роберт, и я расслышала, как он заплакал. – Это очень мило с твоей стороны, Морис. Потому что я б никогда… ни за что на свете…
Тут я очень постаралась проснуться. По-настоящему. Захотела слезть с кровати и рассказать Роберту правду, сообщить ему, как его подставила Ребекка. Уму непостижимо, как он сам не понял, но это было таким чудовищным поступком, для кого угодно, что он, вероятно, даже не мог себе такого вообразить. Да и ты не мог. Но у тебя, впрочем, никогда не было воображения.
– Прости меня, – сказал ему ты, отводя подальше от двери ко мне в палату. – Но послушай, пока со всей этой неразберихой не будет покончено, я бы предпочел, чтоб ты сюда больше не приходил.