Тот день тоже был субботой, и Дэниэл все утро дулся; я списал его обиду на то, что ему тринадцать лет и у него начинается период полового созревания. В последнее время он меня довольно сильно раздражал, и двух-трех грядущих лет я ожидал с ужасом.
Тогда я ходил в редакцию “Разсказа” закончить кое-какую работу, а затем, не в восторге от мысли, что нужно возвращаться домой к угрюмому подростку, отправился в “Анжелику” на показ “Полночи в Париже”. После фильма у меня поднялось настроение, и когда я вышел из подземки по пути домой, то заглянул в местную харчевню навынос и взял с собой кое-какой еды. То был его любимый ресторан, могу добавить, не мой.
Когда вернулся домой, однако, я, удивившись, обнаружил, что квартира пуста. Устроена она была таким образом, что спальня Дэниэла располагалась на одном ее конце, неподалеку от входной двери, а моя вместе с кабинетом – на другом, и два эти крыла разделялись общим жилым пространством и кухней. Я открыл дверь к нему в комнату, но его не было и там – и он не валялся на диване, и не читал, и не смотрел телевизор, поэтому я предположил, что он ушел из дому. Может, позвонил кто-нибудь из его школьных приятелей и они отправились в кино или куда там еще ходят мальчишки в их возрасте, когда рядом нет взрослых, которые им это запретят. С избытком вопросов я к нему обычно не лез. Дэниэл был вполне ответственным мальчиком, и поэтому я с готовностью предоставлял ему свободу.
Лишь после того, как я сложил еду в холодильник, чтобы ее потом можно было разогреть, и вернулся в гостиную, я услышал звуки, доносившиеся из другого конца квартиры. Дэниэл редко туда заходил, и я поэтому сразу же растерялся и немного встревожился. Прошел по коридору, открыл дверь в свой кабинет и, оторопев, обнаружил, что сын сидит за моим компьютером. По-моему, я никогда его раньше здесь не видел, поскольку Дэниэл знал, что пользоваться им ему в явном виде запрещено.
– Что ты делаешь? – спросил я.
Он не ответил – и даже не обернулся. Внимание его целиком и полностью сосредоточилось на экране перед ним, и лишь когда я повторил свой вопрос, он медленно повернулся и посмотрел на меня. Такого лица у него я прежде не видел ни разу – разочарование, страх и ненависть.
– Я уже говорил тебе, Дэниэл, – произнес я, слегка обескураженный всем этим, и услышал собственный голос, который звучал отнюдь не так строго, как я надеялся. – Мой кабинет не для тебя ни в какое время – и никаких исключений. У тебя есть собственный компьютер. Пользуйся им.
– Он поломался, – произнес Дэниэл, и тон у него был довольно ровный, как будто он едва мог заставить себя мне ответить. – Я его уронил, и теперь он не работает.
– Тогда мы его починим, – сказал я. – Или в понедельник можем сходить и купить тебе новый. Но моим пользоваться не нужно, хорошо? Это мой рабочий компьютер. Мне не нравится, когда в нем возится кто-то еще.
Он долго на меня взирал, и, несмотря на то что ему исполнилось всего лишь тринадцать, я не мог не чувствовать, что в такой ситуации ребенок из нас двоих – я.
– Идит была моя мама? – наконец спросил он, и я помедлил, словно шахматист, просчитывающий несколько ходов вперед, – задумался, как сын отзовется на любой мой ответ, и что я ему скажу после этого, и как он откликнется на это. Я перевел взгляд на экран перед ним. Там был открыт текстовый документ, но я не мог разобрать какой.
– Где ты услышал это имя? – спросил я, и мне пришло на ум, что я никогда не разговаривал с ним о своем браке. Вроде как с чего бы: Идит была уже мертва, перед тем как я познакомился с итальянской горничной. Дэниэл знал только себя и меня, а копаться в прошлом особого смысла не было.
– Я прочел твою книгу, – сказал он. – Первую часть, во всяком случае. Все, что ты написал о своей жизни.
Голос его задышливо прерывался – он был очевидно расстроен и потянулся к своему ингалятору, лежавшему перед ним на столе, быстро пшикнул себе в рот, чтобы прочистить легкие.
– Идит не была твоей матерью, – сказал я.
– Но ты же был на ней женат. Здесь так написано. – Он показал в сторону открытого файла.
– Она была моей женой, да, но матерью тебе – нет. Она умерла за несколько лет до того, как ты родился. К тебе она вообще никакого отношения не имеет.
– Здесь написано, что ты ее убил, – произнес он, и голос его сорвался от чувства, а по лицу потекли слезы, и он еще раз быстро нажал на ингалятор. Слова вылетали частой дробью, слоги ломались между резкими ахами.
– Это же просто роман, Дэниэл, – сказал я, приближаясь к нему. – Это не правда. Ты же понимаешь разницу между художественной литературой и действительной жизнью, верно?
– Но ты пишешь свое имя, – стоял на своем он, и голос его стал теперь громче. – Там везде Морис то и Морис сё. И ты говоришь про “Двух немцев”. И я поискал Идит Кэмберли в интернете, и там говорится, что она тоже написала книгу. И этот человек Эрих, – продолжал он. – Тот файл я тоже прочитал. И про другого человека. – Он сглотнул – вид у него был такой, будто его разрывало между стыдом и ужасом. – Ты занимался сексом с мужчинами? Ты что – гей?
– Что ты знаешь о сексе? – спросил я, стараясь посмеяться и забыть.
– Ты написал, что убил ее, – сказал он, поворачиваясь и скользя пальцем по верху мыши, подтаскивая курсор к тому месту, где я пересказывал нашу с ней жизнь в Норидже, когда я ощущал себя евнухом Идит. – Тут написано, что ты столкнул ее с лестницы.
– Не говори глупостей, – произнес я, стараясь держать себя в руках. Я уже видел, что и он расстраивается сильнее с каждой минутой. Дыхание у него в горле делалось все более отрывистым, и по опыту я знал, что, когда он так заводится, ему нужно все больше и больше его “Вентолина”. – Она оступилась, только и всего. И упала. Несчастный случай.
– Ты пишешь, что столкнул ее. Она узнала, что ты скопировал ее книгу и продал как свою, и…
– Это роман, Дэниэл, – упорствовал я. – Не более того. Ну что ты, ей-богу!
– А вот и нет! – крикнул он, и слезы уже катились по его лицу ручьями, а слова трудно было разбирать. – Я все это прочел. Я прочел все, что ты тут написал. Ты даже свои книжки не сам писал. Ты их все украл!
– Это неправда, – сказал я, уже начиная паниковать, потому что никогда раньше настолько расстроенным его не видел, – да и сам не был настолько близок к провалу. – Я написал в них каждое слово.
– Но то были не твои мысли! Ты врешь!
– Нет, не вру, – сказал ему я. – Послушай, тебе здесь вообще быть не полагается. Ты влез в мой личный компьютер и…
– Идит… моя… мама?.. – снова спросил он, и слова были совершенно оторваны друг от друга, поскольку он пытался перевести дух. Я глянул вправо. Его синий ингалятор “Вентолин” лежал между нами. – Ты… убил… мою… маму?.. – крикнул он.
– Конечно же, нет, – воскликнул я. – За кого ты меня принимаешь?
– Убил!.. – взревел он. – Ты… убил… мою… маму!.. И… украл… ее… книгу!..
Он уже едва мог дышать и потянулся за своим “Вентолином”, а я, совершенно ни о чем не думая, тоже двинул к нему руку и успел схватить раньше – и зажал его в кулаке, отступая к дверям в комнату.
– Отдай… – просипел он, и я велел себе протянуть приборчик ему, но отчего-то не смог. Я знал своего сына, знал, насколько он честен, до чего упорен, – и я знал, что он никогда не оставит этого, пока не докопается до истины. – От… дай… пап!.. – крикнул он, вставая, слова – как сломанные слоги у него в глотке, пока он сипел это, его тело делало все от него зависящее, чтобы вцепляться в крохотные глотки воздуха и прочищать все более забивавшиеся легкие.
– Не могу, – сказал я. Взгляд у меня метнулся к часам на стене моего кабинета. На пол Дэниэл рухнул в восемь минут третьего, рука прижата к груди, тело билось на полу в агонии. И в тот миг я слишком уж отчетливо понял: здесь либо он, либо я. Если я ему помогу, моей карьере настанет конец, а я не мог – я не желал – позволить этому случиться. Слишком уж долго и слишком усердно работал я, чтобы так просто взять и выпустить ее из рук. Я же писатель, блядь. Я родился быть писателем. Никто у меня никогда этого не отнимет.
– Значит, ты просто бросил меня умирать? – спросил Дэниэл, и я поднял перед собой пинту и сделал долгий глоток, позволяя алкоголю влиться мне в кровоток, сделать так, чтобы все, кажется, стало в порядке, после чего вновь установил ее на стол.
– Я бросил тебя умирать, – признал я.
– Я умолял тебя вернуть мне ингалятор. Ты не хотел мне его давать.
– Ты б рассказал всем. Я не мог этого позволить. Мне жаль.
– Но тебе ж не жаль, правда? На самом деле ничего тебе не жаль.
– Я сделал то, что должен был, – сказал ему я. – Ты не знаешь, каково это – желать чего-то всю свою жизнь и вечно недотягивать.
– Конечно, не знаю. Я умер в тринадцать лет. Я просто не успел.
– Господи.
Я поднял взгляд, осмотрелся. Все вокруг расплылось, но теперь уже постепенно прояснялось. Я сидел в “Ключах накрест”. Как я сюда попал? Помню, вышел из дому, но как пришел сюда, восстановить в памяти не мог. Сколько я уже здесь сижу?
– Дэниэл? – тихонько спросил я, но напротив меня сидел не Дэниэл. То был Тео.
– Свою жену? – произнес он. – Своего собственного сына? Я знал, что вы мразь, но такое…
– О чем вы говорите? – спросил я. Я ощущал ту же потерянность, какую чувствуешь, проснувшись после дневной дремы, не понимая, какое сейчас время суток, не уверенный, где ты, не снишься ли ты сам себе – или же ты часть действительности.
– Я считал вас просто лжецом. Манипулятором. Пройдохой и плагиатором. Но вот это? Я и не подозревал…
– Вы это с кем, по-вашему, говорите? – спросил я, подаваясь вперед, и все тело мое теперь уже трясло от смятения. – Нельзя со мной так разговаривать, гаденыш мелкий.
Он кивнул на свой телефон и постукал по экрану. В центре его видна была крупная красная кнопка.
– У вас не получится вести себя так, будто вы этого не говорили. У меня все здесь.