Марьянка, купи мне в Киеве английские книжки, которых здесь нет. “Английские книжки для русских читателей” изд. Карбасников, 2 серия – все книжки, кроме Уайлда “Счастливый принц”. Сейчас спешим на игру. Марьянка, почаще балуй меня такими радостными письмами-улыбками, как это последнее.
7.12
2 часа ночи
Пришли сейчас из офицерского собрания, играли танцы для г.г. офицеров и их дам. Интересно наблюдать со стороны. Очень трогают те девушки, которые остались без приглашения на танцы. Нужно было видеть, как она расцвела, как заблестели ее глаза, когда ее наконец пригласил какой-то замухрышка-офицер. Хоть плохонький мужчина, а все же мужчина. Жалко ее было.
В начале вечера были танцы для солдат. Вот где приятно играть. Знаешь, что каждая нота входит в душу слушателей и потрясает до конца. С ними танцевали горничные, кухарки, барышни “в шляпках”. “Шляпка” для солдата – это барышня с претензией. С одной стороны, его тянет к ней, а с другой – он критически относится к ее шику. Не может выбрать между шляпкой и платочком.
Страшно захотелось почитать с тобой вместе, позаняться вместе.
Читал вчера по-французски Мопассана и решил отложить занятия до той поры, когда это можно будет с тобой вместе. Будешь меня учить хорошему выговору?
Иду спать. Досыпаю мои последние холостые ночи… Целую твои плечи. Яша
20.12
Дорогая Мариночка! Пишу в казарме, куда пошел за шоколадом и докторским хлебом.
Через несколько часов ты уедешь. У меня сильно скребет, но я крепко держу себя в руках.
Все же мы представляем из себя интересную пару: самую счастливую – и самую несчастную на свете. В счастливые минуты мы думаем о первой половине формулы, а в несчастные – о другой.
Сегодня мы несчастны, ни капли из былых счастливых минут уже нет…
КИЕВ
ЯКОВ – МАРИИ
30.12
Все как было, только странная
Воцарилась тишина…
И в окне твоем – туманная
Только улица страшна.
У меня даже и странная тишина не воцарилась. Все как было. Получил твое письмо, и снова завязалась старая милая бумажная связь между нами. Ты – письмо, я – письмо, письмо – сосуд радости, письмо – слеза грусти, – все как было!..
Все же много лучше, стал совсем спокойным и уверенным, как было в доброе старое время. Я никуда не спешу, я ничего не жду (о твоем приезде еще не думаю). Большая работоспособность. Пусть все это передастся тебе, мой друг!
…Детскость есть серьезное отношение к пустякам и к тем искренним переживаниям, которое пустяки возбуждают. Детскость есть чувство непременно бессознательное. Стоит взрослому в ту же минуту понять свою ребячливость и дальше продолжать ту же игру – и он мигом превратится в ломающееся неприятное существо. Но бессознательная ребячливость обворожительна. Смотришь на человека, когда он катается на коньках, или когда он с любопытством разглядывает замысловатую ручку зонтика (твой папа), или когда он просто по-иному, по-детски улыбается (мой папа), – тогда начинаешь понимать, что разыскал в хаосе обыденной жизни какие-то ценные самоцветные штрихи и любишь их…
…Сегодня была опять военная прогулка. На дворе очень холодно, но нет большего наслаждения этих веселых шествий. В пропавшем письме я писал, что прогулка – это целая симфония переживаний массы молодых здоровых тел. Это настроение перебрасывается от одного к другому и завладевает самыми мрачными душами. Когда заиграет музыка (это мы играем, это я играю), то все это настроение получает ритмическое воплощение. Изо всех ворот выбегают дети, кухарки в калошах на босу ногу, пересмеиваются с солдатами, а те смотрят, как стадо голодных волков.
Сегодня на прогулке продумал несколько мыслей о Чехове. Вот по какому поводу. В газете один скорбит по поводу того, что Москва теряет свой московский облик из-за беженцев (читай евреев), которые портят русский язык. Он пишет, что теперь уже говорят “зво́нят”, “я спа́ла”, как спадает, вероятно, вода после разлива. Я думаю, что всякие тоскливые слова об ушедшем, вроде Вишневого Сада, не имеют никакого жизненного обоснования. Остается только некоторый эстетический флер. Я не Лопахин, но Лопахин мне ближе всех остальных умирающих людей. Он единственный – живой. Но задуман был как комический герой! И вообще – комедия! Чехов видит обитателей имения как сатирические типы. Но если так, то Лопахин из них единственный деятель. Приговор прошлому, но в мягкой комедийной форме. А Станиславский драму разыгрывал. Красивый помещичий дом с колоннами, красивое страдание его высших обитателей. Чехов не смеется, он грустно улыбается уютному миру, к которому сам принадлежит, и это прощальная улыбка. Не потому, что он знает, что скоро умрет, а потому что понимает, что этот мир его не надолго переживет… Пусть рубят цветущие деревья – я знаю, вырастут на их месте кривые закоулки бедных домов, которые столпятся вокруг фабрики. Страдания увеличатся, семейный строй распадется, но будет сделан еще один шаг к сознанию, сознательности. Будет ли сделан следующий шаг к борьбе – это меня сейчас мало интересует. Самое главное зло – человечество бедное, грязное, некультурное, не понимает ничего. И за приобретение сознательности платят обыкновенно вековыми страданиями и большой кровью. Но это стоит такой цены. Мне кажется, Чехов это предчувствовал. Прошлый мир презирал, а будущего боялся. Страдание вишневосадцев – приукрашенное. Другое страдание – обнаженное, надорванное, голодное, но активное, действенное – преобразуется в нечто невиданно новое, что превзойдет все утопии первых социалистов от Томаса Мора до Томмазо Кампанелла, всё задолго до Маркса было придумано и продумано. Думаю, что через сто лет, когда культура человеческая разовьется до невиданного уровня, Чехова будут смотреть на театрах именно как высший памятник ушедшего мира. Но пьесы его – необходимая ступень к высшему и лучшему…
Эти дни мы много заняты. Каждый день ротный праздник. Офицеры приглашают своих, солдаты своих дам. Солдат усаживает своих приглашенных девиц и особенно горд хорошим платьем своей возлюбленной. Офицерские дамы презрительно оглядывают кухарок и с чувством большого достоинства усаживаются в первых рядах. Одна кухарка меня очаровала. Была она в белой кофте на выпуск и в помрачающей голубой юбке, может быть, нижней. Как она была счастлива! Такие фигуры встречаются только у кухарок – боже, что она со своим бюстом сделала! Умора! Веселье все было на галерке, где сидели солдаты без дам.
Мои занятия английским яз. идут очень успешно. Сегодня кончил “Счастливый принц” Уайльда. Очень мне нравится, я не враг хорошо задуманной моральной сентенции. Рекомендую тебе эту сказку. Она пригодится для занятий с детьми. Посылаю тебе две сказки (“Звериное дерево” Ремизова и “Непрощеное дерево” Тэффи), и вот для какой цели. Для самостоятельного сочинения сказок нужно хорошо ознакомиться со сказочными элементами, с оборотами речи, с примерами, аллегориями, комбинацией условий, которые во всех сказках одинаковы. Изменяется идея, основная тема, но сказочные элементы остаются неизменными. В этих сказках какие-то новые элементы встречаются. Особенно интересные элементы встречаются в восточных сказках, также у экзотических народов – у негров, китайцев, индусов. Но вообще – литературная сказка может существовать и по своим собственным законам, которые каждый автор сам создает, комбинируя с известными приемами.
Напиши мне, что удастся тебе сделать из них. Тибетскую ты можешь употребить целиком.
Целую тебя, моя родная!
31.12
Привет, Марьяна! Эти дни праздники у солдат ежедневно. Кому праздник, а нам – двойная работа. Но это приятная работа, смотрю, наблюдаю во все глаза, изредка удается подсмотреть что-нибудь занятное.
“Кум мiрошник, або сатана у бочцi”. Кумедия с танцями, спiвами и горiлкой. Горiлки нет, остаются только танцы и спiвы. Спiвы идут под аккомпанемент нашего оркестра. Я бурно радовался во время репетиции. Чувствовал себя артистом оперного театра. В казарме есть оборудованная сцена. Перед рампой расставили нам пульты, как следует. Посреди дирижер, справа флейта, кларнет, слева – медные. Как у людей, дирижер подавал вступления хору и артистам. Как и следует, те не попадали и врали нещадно. Кроме “Мирошныка”, балерина будет плясать для этих милых солдатиков. Сегодня была уже проба. Балерин две. Одна побольше и потолще, вторая – с крашеными волосами, в котиковом пальто, востроносая, кошачья немножечко. Танцуют хорошо, как обыкновенно, как все. Мазурка, лезгинка, русская. Офицеры на сцене увивались за ними, как увиваются за женщинами, на которых волшебные огни рампы набрасывают флер очарованья, перемешанного с надеждой о доступности.
Солдаты смотрели, как смотрят на хрустальный дворец. Красиво и бесконечно далеко от меня, почти неземное. Актеры и актрисы из “Мирошныка” жались по углам сцены. Капельмейстер иронически смотрел, как человек видавший виды.
Вчера был праздник 8 роты. Я был очень доволен им. Удивлен безмерно. Совсем праздник – по-иностранному, не по-нашему. Я радовался организации его, везде видел и оценивал продуманность мелочей. Все было предусмотрено и хорошо устроено. Порядок идеальный, кровати из казармы были убраны в один угол и задрапированы зеленым полотном, для гостей – раздевалка с вешалками, с номерками, с веревочным барьером. Небольшая эстрада из столовых столов, вместе сбитых и завешанных зелеными платками. Везде просторно, удобно, для каждого дела – назначенные люди, вероятно, репетировавшие свою роль. Концерт окончен, появились люди с молотками. В две минуты сцена была разобрана без стука, кто-то прибежал с тряпкой, вытер столы, кто-то ощупал края столов – нет ли гвоздей, и концертный зал превратился в буфет.
До 4 вчера играли, а сегодня опять всю ночь. Уже устаю немного. Завтра уже последний праздник. Все это отдает безумием, которое как будто никто не замечает. Я просмотрел вчера в библиотеке газеты за последние три месяца, статистики сколько-нибудь достоверной нет, но, по моим соображениям, война эта уже стоила не меньше пяти миллионов жизней, а про раненых – даже приблизительной оценки дать не могу. Думаю, вдвое больше. И при этом Антанта отклонила германское предложение о мире. Наша жизнь, единственная и так много нам обещающая, проходит на фоне великого мирового безумия…