Теперь между нами оказалось шагов двадцать. Я наконец подумал, что можно удрать — схватить одежду и рвануть в гущу леса! Птица не догонит меня среди зарослей.
Но она же не делала мне зла. Она стояла и ждала (а птенец все пищал). Она смотрела на меня так умно, будто человек. И я даже застеснялся перед ней, как перед человеком, что совсем раздетый. Натянул на себя все, кроме майки.
А майку понес к птенцу.
В пяти шагах от птицы я сказал ей:
— Ты не думай, я ничего плохого ему не сделаю. Просто заверну, чтобы поднять в гнездо. Ладно?
Она — вот умница! — шагнула в сторону. Словно хотела сказать: делай, что надо, не бойся.
И я почти перестал бояться. Приподнял птенца и начал заталкивать в майку. Он был очень теплый и какой-то жидкий — как полиэтиленовый пакет с горячим киселем. В этом киселе отчаянно стучало твердое сердечко. Птенец пискливо орал, неумело щелкал клювом и царапал меня когтистыми лапами. Кожа была мокрая, а прорастающие перья кололи ладони. Не очень-то приятно было, но что делать. Наконец я упихал этого скандалиста в майку — так, что ноги его торчали из ворота, а сам он барахтался, как в мешке.
Теперь привязать к майке лиану, взять ее конец в зубы — и марш на дерево.
— Все, птица, — сказал я. — Скоро все будет в порядке...
Она стояла от меня в трех шагах (конечно, это были ее громадные шаги) и слушала. Внимательно так. И вдруг на меня просто озарение нашло!
— Слушай, птица, — воскликнул я. — Тебе же это совсем легко! Возьми майку в клюв и лети в гнездо! Понимаешь меня, птица?
Я был уверен, что она понимает, и даже не удивился, когда она шагнула ко мне и склонила голову.
Я протянул птице майку с дрыгающимися лапами. И она — хоть верьте, хоть нет — осторожно зажала в клюве трикотажный подол. Потом так взмахнула великанскими крыльями, что меня откинуло ударом воздуха.
Птица поднялась и через две секунды оказалась в гнезде.
Она совсем скрылась, только пышный короткий хвост из темных перьев иногда выглядывал из-за края гнезда.
Гнездо качалось, в нем слышалась шумная возня и писк. На меня сыпалась труха и упало несколько веток. Потом птица высунула голову и рассыпчато пощелкала клювом.
— Ну что, птица, все в порядке? — спросил я.
Она опять коротко потрещала.
— Вот и хорошо. Только отдай мне майку. Понимаешь, птица? Майку. А то как же я пойду? Вечером холодно будет, и комары заедят.
Птица скрылась. Я опять услышал возню и писк. «Ну и характерец у этого младенца», — подумал я. Это мама так говорила, если я начинал упрямиться: «Ну и характерец...»
Птица опять выглянула — с майкой в клюве. Я решил, что она бросит мне майку, и вытянул руки. Но птица с шумом слетела, шагнула поближе и опустила майку к моим ногам.
А потом она осторожно положила мне на плечо свою тяжелую голову — так, что могучий клюв оказался у меня за спиной. Совсем рядом я увидел круглый черный глаз в оранжевом ободке. В глубине глаза я разглядел желтую искорку и крошечное отражение своего лица.
Это был добрый, умный глаз, хотя и не человечий.
— Какая ты хорошая, Птица, — шепотом сказал я. Теперь я называл ее Птицей как бы с большой буквы — словно это было имя.
Птица еле слышно прошуршала клювом.
Я уже ни капельки ее не боялся. Я понял, что она говорит мне спасибо. Еще бы! Любая мать, любой отец будут благодарны тому, кто выручит из беды их ребенка. Я вдруг вспомнил родителей Юльки Гаранина. Вот бы они радовались, если бы кто-нибудь спас их сына!.. И тут же подумал о маме и папе. Если не попаду домой до их приезда, сколько горя они хлебнут! А если совсем не вернусь?
От этих мыслей и оттого, что Птица была такая ласковая, у меня намокли ресницы... Но нет, нельзя раскисать! Я вернусь! Надо идти к берегу, искать лодку, ждать юго-западного ветра!
Я погладил Птицу по упругим шелковистым перышкам на шее.
— Прощай, Птица. Меня ждут... дома...
Она подняла голову на пятиметровую высоту. Я взял с травы майку, поправил под резинкой кинжал. Вздохнул и пошел.
На краю поляны я оглянулся. Птица стояла на прежнем месте. Громадная, стройная. Раньше она казалась мне похожей на страуса, но теперь я понял: ничего подобного. Больше всего Птица походила на фламинго. На фламинго-великана, только не розового, а серовато-синего.
Впрочем, трудно говорить о цвете: он все время менялся. То отливал сталью, то словно отражал небо, то делался почти сиреневым. Вдруг Птица шевельнулась... и пропала! Это солнечные лучи отскакивали от блестящих перьев так, что Птица словно растворялась в воздухе.
Так вот почему она появилась будто из пустоты! Она умела становиться невидимой! Ну, правда, не совсем невидимой. Ярко-желтый клюв, сероватовые ноги, темный хвост и черную оторочку крыльев можно было разглядеть. Но только если сильно присмотреться. В общем, Птица исчезла, как исчезают изображения у картинок-переливашек на карманных календариках.
Но исчезала Птица или появлялась, она по-прежнему смотрела на меня. Я помахал ей рукой и шагнул в лесную тень.
Куда идти, я не знал и пошел на северо-восток — так, чтобы солнце светило в правую щеку. Почему-то казалось, что эта дорога до моря будет самой короткой. Да и лес в этой стороне был реже...
Трава была высокая, но не густая, и шел я легко. Кругом стояли узловатые могучие деревья — не то старые вязы, не то ясени. Я раньше таких не видел: вокруг нашего городка лес был сосновый вперемежку с березой и осиной, а на улицах росли тополя да клены. А здесь — как в сказке про Красную Шапочку или в балладах о Робин Гуде...
Прошло, наверно., минут десять. Я услышал сзади шаги, торопливые и тяжелые. Бросился к ближнему дереву. Но пугаться не стоило: меня догоняла Птица.
Зачем я ей понадобился?
Она подошла, согнула шею. В клюве ее был зажат шнурок с ключом. С моим ключом от дома!
До чего же я обрадовался! Я совсем забыл про ключ, а она как-то догадалась, нашла, догнала меня...
— Спасибо, Птица! Значит, я еще попаду домой, да?
Она весело покивала, щелкнула клювом и пошла назад.
Я опять помахал ей и тоже зашагал. Шел и разглядывал ключ. Мне показалось, что в трубчатый стержень попал мусор. Я дунул в трубку. Нет, ключ был чистый: из него вырвался звенящий свист. Совсем как в те дни, когда мы с ребятами играли в футбол. Таким свистом я давал сигнал к началу матча.
Я вспомнил наших ребят, вспомнил Толика, вздохнул и дунул еще раз. И сразу же услышал шаги Птицы. Она догоняла меня снова!
— Что, Птица? Что случилось?
Она переступила тонкими своими трехпалыми ногами и посмотрела как-то нерешительно. Опустила голову и осторожно тронула носом ключ. Потом отошла и оглянулась.
Я начал догадываться. Отвернулся, отошел, прижал ключ к нижней губе и свистнул. Птица тут же подбежала и выжидающе склонилась надо мной.
— Ты решила, что я звал тебя? Нет, Птица, — сказал я, — это нечаянно. Извини. Я просто так свистнул... Не сердись, Птица.
Тогда она снова положила мне голову на плечо, и я опять погладил ее шелковую шею.
И мы разошлись...
ИСКАТЕЛЬ ИСТИНЫ
Я долго шел через лес. Иногда идти было нетрудно: попадались ровные лужайки, а порой я натыкался на полуза-росшие тропинки. Но случалось, что путь загораживали частые кусты и лианы. Приходилось продираться. Сворачивать я не хотел, старался идти прямо на северо-восток.
Через несколько часов я совсем измотался. Стояла душная жара. Кожа у меня горела от всяких ядовитых колючек. Был я такой исцарапанный, что квартальный воспитатель номер восемь, наверно, при виде меня грохнулся бы в обморок.
Часто попадались прохладные ручейки, и жажда меня не мучила, но зато ужасно хотелось есть.
Когда же кончится этот проклятый лес? Утром он казался мне добрым, ласковым, а сейчас был как враг.
Я выбрался на полянку и упал в траву. Просто ноги уже не держали. Я лежал, уткнувшись лицом в пахучую зелень, и думал: «Хоть бы ягод каких-нибудь найти...» И вдруг услышал легкие шаги. Совсем не похожие на шаги Птицы.
Конечно, я испугался. Но убегать и прятаться не было сил. Я посмотрел через траву. По лужайке шел сгорбленный старик в длиннополом сером халате. Халат был подпоясан жгутом, скрученным из сухой травы.
Старик шел прямо ко мне. Когда я это понял, то собрал последние силы и встал.
Старик посмотрел на меня водянистыми глазами и сказал:
— Мир тебе в этом лесу. Ты устал?
— Да, — прошептал я.
— Если хочешь, пойдем ко мне. Поешь и отдохнешь.
Он повернулся и зашагал, не оглядываясь. Не очень резво, но и не тихо. И трава будто сама собой расступалась перед ним.
Я подумал, что могу попасть в руки врагов. Но, постояв секунду, я поспешил за стариком: очень уж хотелось есть.
Скоро мы оказались у лесной хижины. Три стены ее были сложены из замшелых камней, а передняя сплетена из веток. В плетеной стене была дверь и небольшое оконце. На пороге старик оглянулся и сказал:
— Входи в мой дом...
Я вошел. Было просторно и полутемно. В дальнем углу возились какие-то животные — не то овцы, не то козы. Пахло сухой травой и дымом.
— Садись где понравится, — предложил старик.
Я оглянулся, увидел топчан, покрытый тряпьем, и сел. Прислонился к бугристой каменной стенке. Камни сквозь майку холодили спину. Старик молча поставил рядом со мной глиняную миску, положил кусок хлеба и деревянную ложку.
Я взялся за еду. Это была теплая сладковатая каша, не знаю, из какой крупы. Когда я выскреб донышко, старик дал мне кружку холодного молока.
«Позвал в дом, кормит, — подумал я. — А знает ли он, кто я такой?» Будто в ответ на эти мысли, старик сказал:
— Ложись, отдохни. В этом доме тебя никто не тронет.
И я перестал бояться. Да и что оставалось делать, когда глаза сами закрывались от усталости? Я скинул сандалии и свернулся калачиком на тряпках...
Когда я проснулся, в оконце синели сумерки. Старик возился у очага. Его жидкие седые волосы казались золотыми от огня. Не оглянувшись, он проговорил: