Сколько радости и гордости испытал Михеев в эту минуту! Его детская мечта осуществилась: он летит над тем же самым аэродромом, над которым летали и Россинский, и Уточкин, и Габер-Влынский — старые авиаторы, герои его детских лет. Он вспомнил, как бегал сюда по вечерам после тяжелого трудового дня, как, забыв об ужине, стоял и наблюдал за самолетами.
Оглянувшись, он увидел "болвана". "Болван" злорадно улыбался чему-то… И вспомнились снова зуботычины царской казармы, окопы, слово "сволочь", произнесенное когда-то офицером с такими же погонами, как у "болвана". Как это было давно!
Вдруг мотор снова сдал. Михеев грубо и неловко повернул к аэродрому, и чуть было не соскользнул на крыло. С большим трудом он дотянул до окраины аэродрома, кое-как спустился и стал осматривать мотор. Завязав изолировочной лентой протекавшую трубку бензинопровода, он снова запустил мотор. Но в этот момент заметил, что к нему бегут Поляков и другие товарищи.
"Мне не позволят больше летать!" подумал он с испугом, дал скорей газ и взлетел над их головами, заметив, что Иван Климентьевич показал кулак. Потом выяснилось, что они просто хотели помочь Михееву, и он напрасно испугался.
Во время второго полета мотор работал великолепно. Михеев уверенно и спокойно летел над аэродромом.
Поляков встретил его молча. Михеев принял это за плохое предзнаменование. Но неожиданно Поляков подошел к нему, обнял и сказал прерывающимся от волнения голосом:
— Поздравляю с первым самостоятельным полетом. Молодец, хорошим летчиком будешь!
Немного помолчав, он перешел к разбору полета и указал на ошибки, допущенные Михеевым.
Друзья Михеева бурно поздравляли его с первым самостоятельным полетом и долго качали.
Больше скрывать было: нечего. К вечеру о полете Михеева знала уже вся школа и ее начальник товарищ Левин. Он вызвал Михеева, долго расспрашивал его, дал выговор за то, что Михеев не поделился с ним своим планом, и в заключение разрешил продолжать учебные полеты, но только рано утром — до начала общих полетов.
Михеев без единой поломки прошел на своем "моране" всю летную учебу и стал летчиком.
В ТЕ ДНИ…
После первого успеха Михеев вновь с головой ушел в работу. Он детально ознакомился со всеми машинами, имевшимися на аэродроме, а потом начал летать на них. В нем проснулось желание стать военным летчиком, и он успешно овладел самым трудным для молодого летчика самолетом — истребителем "ныопором".
Для того чтобы быть летчиком-истребителем, надо уметь вести бой в воздухе с самолетом противника, а для этого надо знать фигурные полеты. Летчик-истребитель должен обладать исключительно высокой техникой полета. Все это и привлекало Михеева.
Молодые летчики московской школы при всякой погоде вылетали на тренировку. То замыкая петлю за петлей, то переворачиваясь через крыло, то ввинчиваясь с огромной скоростью в воздух, летали они. Бурно приливала к голове кровь, темнело в глазах, дрожали уставшие мускулы — от систематического недоедания почти все страдали малокровием.
Но не только в этом заключались трудности летной службы того героического времени. Летчикам приходилось летать на устарелых, миллион раз чиненных самолетах, которые они добродушно-презрительно называли "гробами". Обойдет бывало летчик свою машину, посмотрит на нее с недовернем и скажет товарищам:
— Ничего себе гробик… Правда, гудит в полете, что твой орган, и довольно заносчив, но в общем не хуже других…
Однажды в теплый зимний день, закончив полеты, Михеев стоял у ангара, наблюдая за репетицией воздушного боя. В прозрачном мартовском воздухе весело кружились два самолета. Михеев видел, как один из них, окончив бой, удалился в сторону, а летчик другой машины стал тренироваться в приемах высшего пилотажа. Одну за другой начертил он несколько петель и снова, набрав высоту, поставил свой самолет боком, совершая переворот через крыло. В этот момент правое крыло самолета внезапно отделилось, и, как показалось с земли, взмыло куда-то вверх. Самолет понесся вниз. Через несколько секунд до слуха Михеева донесся отзвук тяжелого удара.
Он вскочил в автомобиль и вместе с товарищами домчался к Москве. У поворота к Боткинской больнице они увидели людей, бегущих к месту катастрофы. В двух метрах от каменного больничного корпуса в огромном снежном сугробе торчали обломки самолета, запутавшиеся в толстых электрических проводах. Летчика среди них уже не было.
В приемной больницы Михеева встретил врач. Оказалось, что летчик уже лежал на операционном столе; его оперировал профессор Розанов.
— Ваш товарищ будет жив, — заверил Михеева врач.
— Он упал с полутора тысячи метров и остался жив? — удивился Михеев.
— У него сломана нога и два ребра.
Санитар рассказывал;
— Стою я на крыльце, свертываю "козью ножку". Вдруг как засвистит вверху! Поднял я голову — мне снегом глаза так и залепило. Смотрю кабеля электрические — их всех шестнадцать — порваны. И прямо в кучу снега машина воткнулась. А снег мы этот ночью сгребли — на вчерашнем субботнике с крыши его сбросили, высокая груда. Вот, думаю, парень ловко угадал. Как раз куда нужно… Смотрю и глазам не верю: поднялся из обломков человек, погрозил кому-то вверх кулаком, выругался… А потом упал!
Провода и куча снега спасли летчика, упавшего с огромной высоты на землю. Через неделю, сидя на койке в палате Боткинской больницы, он рассказал Михееву о своем падении:
— Лечу камнем, верчусь. Думаю, сейчас-капут. Но решил не сдаваться без боя. Начал работать рычагами управления, но понял, что тросы порваны. Взглянул направо, смотрю — нет крыла. На всякий случай выключил мотор, чтобы не сгореть при ударе; увидел на альтиметре цифры: пятьсот… четыреста… и в этот миг последовал удар…
Через два месяца Михеев узнал, что уехавший в отпуск "счастливец" заразился по дороге сыпным тифом и умер в железнодорожной больнице.
В тяжелых условиях жили летчики того времени. Окруженная кольцом фронтов страна голодала. Пайки были ничтожны, а работать приводилось по четырнадцать-шестьнадцать часов в сутки: время военное! Особенно трудно приходилось семейным. Они вставали на рассвете, кололи дрова, таскали воду, бегали к вокзалам, чтобы достать пуд картошки или выменять ковригу хлеба для ребят. А потом летали, тренировались сами, учили молодых летчиков. И так каждый день.
Зачастую с московского аэродрома поднимался самолет и уходил в необычайный рейс: летчик летел в деревню за продуктами. Езда по железной дороге требовала много времени, поэтому обходились "своими средствами". Однажды и Михееву пришлось принять участие в таком полете.
?
Иван Климентьевич Поляков давно уже собирался слетать за продуктами. Друг и товарищ Михеева — Игорь Попов, с которым они жили вдвоем в небольшой комнате около аэродрома, предложил полететь в деревню к его. родителям. Его предложение было принято.
При взлете сильный порывистый ветер так подбросил самолет, что Михеев едва усидел на месте, а у Полякова ветер вырвал из рук карту. Полетели без карты.
В пятидесяти километрах от Москвы мотор закапризничал. Нужно было садиться. Выбрали в. лесу подходящую полянку, но ветер не давал подойти к земле, отбрасывая легкий самолет в сторону леса. При третьей попытке сесть шквал чуть не перевернул самолет на высоте двухсот метров от земли, Полякову едва удалось уже перед самой землей вывести машину из смертельного скольжения. Мотор наконец взял. Словно поняв опасность, управляемый опытной рукой Полякова "верблюд" послушно: взмыл к облакам, закрывавшим горизонт. Обрадованные летчики решили продолжать полет. Скоро в "окно" между облаками показалась деревня.
Ветер все усиливался и переходил в бурю. Но, тем не менее, садиться было нужно, и самолет осторожно планировал па небольшую лесную полянку. Поляна росла, мчалась навстречу. Оба чувствовали себя уже на земле, как вдруг раздались треск и звуки, похожие на выстрелы. Это рвались тросы. Потом все смолкло.
Вылезая из-под перевернувшегося самолета, летчики увидели подбегающих деревенских ребятишек.
— Попали!.. — печально суммировал Иван Климентьевич.
— Да, брат, такие самолеты и в мастерских не чинят, — ответил в тон ему Михеев.
Обсудив положение, все же решили самолет чинить: слишком позорно возвращаться в Москву в поезде.
Ночью Михеев отправился на ближайшую железнодорожную станцию и послал своему другу Попову телеграмму c просьбой срочно привезти пару колес.
Михеев вернулся только к утру. Поляков уже был за работой. Он достал досок, гвоздей, кровельного железа, раздобыл пилу. К вечеру следующего дня, когда прибыл Попов, друзья уже успели замелить сломанные части крыльев новыми и перебрали мотор. Но все же отремонтированный столь кустарным способом, видавший виды "верблюд" вызвал возмущение Игоря:
— Это что же, в насмешку, что ли, вы заставили меня тащиться за пятнадцать верст от станции? К чему вам колеса? Неужели вы полетите на этой машине?
Однако с помощью Игоря ремонт был закончен, и на третий день "приёмная комиссия", состоявшая из трех приятелей, испытала самолет в воздухе.
— Ничего, до Москвы долетим, — заключил Иван Климентьевич.
Провожаемые Игорем, оба летчика взяли курс на Москву.
Михеев рассказывал потом, что никогда еще испытывал такого беспокойства. Какие-то тяжелые удары все время потрясали ветхую машину, но он никак не мог определить происхождение этих ударов.
При спуске на аэродром они имели несчастье подрулить прямо к начальнику школы товарищу Левину. Удивленно взглянув на самолет, начальник быстро подошел к ним. Иронически осмотрев заплатанный самолет, он сделал вид, что не замечает коровьей ноги, высовывавшейся из-под сиденья Ивана Климентьевича и рассыпанного на сидении Михеева пшена. Он закусил губу, чтобы не рассмеяться, и сказал:
— Сфотографировать как образец полевого ремонта и… сдать на кладбище.
Вечером приятели варили кашу и ели необычно вкусный борщ, но… без хлеба: две огромные ковриги так и остались на лесной поляне. Оба долго смеялись над своим беспокойством по поводу ударов, потрясавших самолет в воздухе. Оказалось, что по всей длине фюзеляжа во время полета перекатывалась огромная тыква — единственная жертва этого перелета: тыква разбилась.