После этого мотор закрывают теплым чехлом, а самолет прочно привязывают к кольям, вмороженным в лед.
Радист вынул аккумулятор из самолета и, тщательно осмотрев радиоприборы, бережно закрыл их ватными чехлами.
Солнце скрылось за горизонт, и очертания далекого маяка резко вырисовывались в оранжевом пятне заката.
Усталые после тяжелого полета, промерзшие в оглушенные ревом мотора, летчики сразу же легли спать.
?
Пятый день завывает шторм. Сильный норд-ост набрасывается на маленький домик, где живут летчики, завывает в антенне радиостанции, ломает лед у берегов. С океана движутся льды па Колгуев, на Канинскую землю, на Моржовец, и загромождают их берега. В воздухе стоит грозный гуд моря.
Наступает вечер.
В теплом уютном домике Совторгфлота семь человек: летчики Бабушкин и Михеев, механик Грошев, штурман Крюков, радист и двое научных работников.
За маленькими оконцами полыхают огни северного сияния. В ушах звучит "Кармен" из Московского Большого театра. Но достаточно повернуть ручку приемника — и Михеев легко ловит звуки заграничной музыки или человеческую речь из Барселоны, Берлина, Парижа.
Радио — единственное развлечение. Оно скрашивает однообразную жизнь и дает много радости.
Штурман Крюков играет целый вечер на гитаре.
Под аккомпанемент гитары механик Грошев щелкает на счетах и ругается:
— Что за чертовщина! Тринадцать бидонов в Архангельске, три на Кийской базе, двадцать семь здесь..
Где же остальные два?
Так он считает каждый вечер
Выведенный из терпенья Бабушкин хватает счеты и сам начинает щелкать костяшками. Итог получается верный. Грошев смущенно улыбается.
— Плохой ты бухгалтер, Федя, — говорит ему Бабушкин.
Все смеются.
Потом начинается чаепитие.
В этот вечер Михеев читал дневник Томашевского о полетах на зверобойке. Вот что писал он в 1926 году:
…Уже целый месяц, как я за полярным кругом, на острове Моржовец.
Этот остров — двенадцать километров в длину и восемь километров в ширину. Десять — двенадцать мужчин — все его население. В качестве аэродрома мне служит покрытое льдом озеро, а летаю я на сухопутном самолете.
Многих конечно удивит, почему самолет, предназначенный для полетов над океаном, не имеет поплавков, то есть не приспособлен для посадки на воду. Объясняется это просто: сезон зверобойных промыслов совпадает с периодом штормов и с преимущественными северными ветрами, набивающими к береговой полосе Моржовца груды крупноколотого плавающего льда, кромка которого уходит далеко в чистую воду. Озера во время этой полярной весны еще покрыты толстым слоем льда. Добраться по рыхлому льду на берег с чистой водой, где мог бы остановиться самолет, невозможно. Другой базы, более подходящей для самолета, поблизости к району промыслов нет. Вот почему самолет для разведки зверя и хода льдов поставлен на лыжи.
В весенний период море покрыто на две трети, а иногда и больше, плавающими льдами, но редко встречаются льдины, на которые была бы возможна посадка самолета. Льдины почти постоянно находятся в движении. Течением и ветром сжимает и давит льды и ломает их на мелкие куски. Скорость течения прилива и отлива, повторяющихся два раза в сутки, достигает двенадцати километров в час, а при попутных ветрах эта скорость увеличивается еще больше.
Резкие перемены погоды и то обстоятельство, что летать приходится на сухопутной машине, делают наши полеты в Горле Белого моря и зачастую над Ледовитым океаном особо опасными. Нам приходилось иногда садиться на ледяные поля, с которыми нас относило на двадцать и более километров. Иногда мы садились по собственной воле, иногда по воле мотора. Зачастую, поднимаясь с нашего случайного ледяного аэродрома, мы наблюдали сверху, как льдина, на которой мы только что были, крошилась и расходилась в воде.
Сильные туманы и низкая облачность заставляли нас летать буквально в нескольких метрах от воды, что было большим риском для самолета и наших жизней".
В тот момент, когда Михеев перечитывал эти строки, обычная тишина была резко нарушена криками и лаем собак па улице.
Минуту спустя в комнату ворвался радист в оленьем малахае, покрытом мокрым снегом. Он в возбуждении размахивал палкой, которой только что отбивался от собак.
— Ребята!.. S0S с Иоконги! — закричал он.
И прочел радиограмму:
"Семнадцать норвежских зверобойных судов затерты льдами, шторм и течение носят их по Ледовитому океану. Они прибиты к Канин- кой земле. Многие уже сдавлены льдами. Некоторые разбиты. Уцелевшая часть команды одного из погибших судов по льдам добралась до радиостанции Иоконги".
Три дня уже продолжался шторм. Металлические крылья самолета, крепко привязанные к кольям, содрогались от бешеных порывов ледяного ветра.
Команда воздушного судна сидела над морской картой и строила планы спасения норвежских коряков.
В это время норвежский министр торговли обратился к правительству СССР с просьбой о помощи. Наркоминдел отдал по радио приказание Мурманскому порту, а через день радист принес копию телеграммы, посланной из Мурманска на ледокол "Малыгин:
"Желательно обследовать… найти с помощью самолета норвежские суда, терпящие бедствие где-то между Канинской землей и Колгуевом… если это не грозит опасностью для экипажа самолета".
Сразу взялись за дело.
Предстоял исключительный по трудности перелет: сухопутный одномоторный самолет должен был пройти около тысячи километров над океаном.
Механик Грошев сбросил с себя обычную веселость и сосредоточенно осматривал мотор.
На другой день утром внезапно, как это обычно бывает в полярных областях, шторм стих. Погода установилась ясная, морозная.
С большим трудом удалось разогреть мотор и вернуть его к жизни.
Лететь на розыски норвежских моряков вызвался Михеев. Бабушкин внимательно следил за приготовлениями. Но вот все готово. Улетающие прощаются с остающимися на земле товарищами.
Грошев заботливо, оглядывает пилотскую рубку, аэронавигационные приборы и наконец дает знак: все в порядке
Взвыл, взревел мотор, зашлепали лыжи по снегу, и сразу подъем. Выше и выше — над льдами, над морем.
Ветер поддал с левого борта, ударил, поднял крыло, подбросил машину кверху. Выправилась и снова зарылась в густой массе встречных потоков воздуха, задрожала металлическая птица. Остров Моржовец закрылся сизой дымкой и уплыл назад.
В пассажирской кабине — штурман Крюков и ученый Фрейман. Крюков ведет исчисление по морской карте, компасу и часам и передает записочки с курсами летчику. Фрейман с помощью самолетной радиостанции разговаривает с ледоколом "Малыгин".
Через час, закончив очередную разведку, самолет уже над "Малыгиным". Фрейман заканчивает свой радиодоклад о пройденном участке пути, о движении ' льдов, о погоде и наконец сообщает:
— Идем на разведку.
— Каков запас продуктов? — спрашивают с ледокола.
— На неделю.
— Мало! — ошарашивает ледокол. — Надо было взять больше.
И сразу все сидящие в самолете уясняют, какой риск представляет этот полет. Но нужно спасать терпящих бедствие моряков, надо лететь!
Ледокол скрылся позади. Курс — на южное побережье Канинской земли, к устью реки Кии. Там база для самолета.
Внизу покрытое льдом море. То и дело радио сообщает на ледокол:
"Слушай, слушай, слушай!.. Говорит самолет, говорит самолет! Нахожусь в квадрате 273…273…
Направление норд. Под нами чистая вода до горизонта… Сжатый лед… лед на расплавах".
Изредка ледокол важно буркает в ответ:
"Принято… принято… принято".
Скоро и Канинская земля. Самолет с трудом пробивает себе путь в белой полосе пурги. Но вот пурга уходит назад, и внизу неожиданно четко вырисовываются черные массивы камня и полосы снега. Место для посадки самолета здесь только одно — узкая долина реки Кии.
Безлюдная, пустынная страна! Чахлые, стелющиеся по земле полярные березки, несколько домиков да радиостанция на Канином носу — вот и все!
Словно гигантская каменная преграда, поставленная югом в защиту от севера, Канинская земля принимает на себя осенние и зимние могучие водопады, низвергаемые океаном на ее берега.
Мохнатые собаки встретили самолет громким лаем, а ребятишки прыгали и кричали от радости.
Летчики вышли из самолета и направились в избу. Сзади веселой ватагой потянулись дети. Оказалось, что все население Кии состоит сейчас из ребятишек и одной женщины.
— А где мужики? — интересуется Грошев.
— Ушли тюленя промышлять, — отвечает хозяйка. — А молодайка с мальцом в гости пошла.
— Это куда же в гости? — любопытствует штурман, знающий Канинскую землю.
— Далеко, батюшка мой, чуть не на Никулин мыс. К родственникам на именины.
— Ничего себе кусочек — сто восемьдесят километров… В гости! — хохочет штурман.
Стоянка у Кии коротка. Наспех попили чаю, пока Грошев осмотрел мотор и запасся бензином для безостановочного шестичасового полета. И вот уже на высоте тысячи метров самолет летит через Канинскую землю к Колгуеву.
Утомительно-однообразно тянется время. Внизу — белесая зыбь тумана. Сверху и с боков — мрачные свинцовые тучи. В ушах шум и звон от рева мотора. Кажется, будто прошли века с тех пор, как самолет отделился от земли и несется с огромной скоростью в воздухе.
Но вот тучи начинают бледнеть. Они словно раздвигаются, и впереди, в точно положенное по расчету штурмана время, показывается ярко освещенный океан и голубое, давно невиданное таким небо.
Неожиданно настал ясный весенний день.
Через час пути впереди показались снежные горы Колгуева, Они блестели на солнце ослепительно белой полосой. Но и там чистая вода без льдов. Следовательно, норвежские суда находятся где-нибудь западнее. Михеев поворачивает назад.
В это время мотор самовольно сбавил обороты и стал сдавать. Тяга пока была достаточная, скорость с попутным ветром доходила до ста семидесяти километров в час, однако механик и летчик были не на шутку встревожены.