На рассвете пошла канитель с перегрузкой, — все вещи перетаскивай в другой поезд. Кочерыжка попрощался с Ленкой, с Волдырем и с Шуркой Фроловым — он оставался в Туапсе.
— Если брюхо подведет, — приду к вам подкормиться — ладно? — сказал он на прощанье.
Наконец, готово. Маленький товарный состав, нежась на солнце и попыхивая лиловыми дымками, лениво ползет вперед.
— Приготовьтесь к выгрузке, — говорит проводник, — поезд будет стоять только две минуты.
— Успеете за две минуты, ребята? — тревожится Катерина. Степановна.
— Ого! С гачком успеем!
Поворот. Из-за горы навстречу поезду выбегают два — три белых домишки. Поезд замедляет ход и останавливается.
Из вагона горохом сыплется мальчишье; дядя Сережа по одной снимает девочек, что поменьше. В вагоне остаются Николай Иваныч и десяток самых сильных ребят.
— Сперва матрацы — кричит Николай Иваныч.
Раз, раз, раз — летят матрацы.
— Оттаскивайте скорей от колес, — кричит Мишка Волдырь, кидая один матрац и хватаясь за новый.
— Теперь щиты.
Щиты падают друг на дружку с сухим стуком.
— Все щиты?
— Все.
Щит — концом в землю, концом в теплушку — сходни. По сходням — громыхают мешки с баками, прыгают упругие тюки с бельем, скользят тугие кули с пшеном и сахаром.
— Все вещи?
— Все.
Свисток. Поезд ушел. У полотна груда вещей. Куль с пшеном прорвался и потек: тетя Феня — с иголкой. Красные, потные ребята загнались в конец. Но они уже на месте, они приехали! Шурка Фролов, Ленка, Ерзунов пулей слетают с обрыва к морю — синему, светлому, пахучему морю.
Шурка губами к воде — пьет.
— Не пей, не пей, — кричит Ерзунов.
— Ребя, она соленая!
— Горькая!
— Тьфу, ее пить нельзя!
Все ребята уже внизу. Наверху, над обрывом, стережет вещи дядя Сережа. Он раскраснелся, все время отирает платком с лысины пот. Николай Иваныч, тетя Феня и Катерина Степановна пошли в Совхоз за волами.
— Дядя Сережа, что я нашел!
Александров несется с горы, что по ту сторону полотна, и что-то тащит в руках.
— Черепаха!
— Черепаха лежит на спине, барахтается, шевелит в воздухе толстыми короткими лапами.
— Ребя, черепаха!
Кто близко — подбегает смотреть.
— И у меня черепаха! — кричит Вера Хвалебова.
— А улиток здесь сколько!
Солнце жжет горячо и ярко.
— Дядя Сережа, можно искупаться?
— Дядя Сережа, минутку!
— Помыться-то вам не вредно, — говорит дядя Сережа, и сам тоже сбегает на берег. Круглые, плоские камни шуршат под ногами.
— Что ж, вода теплая — говорит дядя Сережа, трогая воду. — Полезайте!
Плюх! Плюх! Плюх! — запрыгали в воду ребята. С непривычки обдало холодом, все повыскакивали обратно. Но освежились, и усталость, как рукой сняло.
— Гляди, Мишка, как дядя Сережа плавает!
— Дядя Сережа, там глубоко?
— С ручками будет?
— Утонете!
— Ишь, как плывет!
— Матросы все так плавают, правда? — спрашивает Павлика Мишка Волдырь.
Едва дядя Сережа оделся, из-за белого домика, стоявшего недалеко от полотна, выкатилась повозка, запряженная парой огромных волов. Босой, загорелый парень в белой рубашке, с взлохмаченной головой, осторожно вел волов по крутой дороге, вниз, к полотну.
— Цоб-цобе! — кричал он, помахивая хворостиной.
Повозку нагрузили; в нее не уместилось и трети вещей.
— Цоб-цоб-цоб, цоб-цобе! — покрикивал парень, и быки спокойной медленно шли в гору, крепко влегая в ярмо.
— Ребята, потащим, что можно, сами! — предложила Верка Хвалебова, вскидывая на голову матрац.
Почти все нагрузились сундуками, ведрами, баками и пошли за повозкой.
Мишка Волдырь был внизу, у моря. Он нагнал ребят уже на шоссе, — на ровной, широкой, убитой камнями дороге, которая серою лентой прорезает густые леса, каменными мостами перепрыгивает через потоки и хитрой спиралью вьется вокруг крутых холмов. Лениво ступая широкими своими копытами, быки тащили повозку.
— Цоб-цоб-цоб-цобе! — подгоняли их ребята.
Повозка жалась к отвесному скату холма, чтобы не сорваться в пропасть. Холмы, точно громадные волны, ходили по небу. Из пропасти тянулись к свету деревья, порою она совсем скрывалась под густою завесой листвы; в глубине пропасти было совсем темно.
По сухим камням шоссе скользнула большая змея. Парень, отшвырнув хворостину, бросился наземь и разом схватил змею за хвост. Змея стала извиваться жгутом, свиваться в кольца, распрямляться, точно пружина, блестя зеленою, сероватою чешуей.
— Змея! Ужалит! — ахнули все.
— Эта не жалит. Это — глухарь, он только давит. Видишь, какой жилистый, точно плетка. Поймает мышь там, или птичку, сдавит кольцами и готово.
Мишка Волдырь перекинул матрац на левое плечо и тронул глухаря пальцем.
— Вьется-то как!
Он боязливо взял его в руку.
— Ишь, сильный! Даже удержать трудно!
Вот он, совхоз. Распахиваются красные деревянные ворота, и повозка, скрипя, въезжает в длинную аллею, по бокам которой в две гордых шеренги стоят кипарисы, стройные, как тополя. Вот дом, двухэтажный, с большим крытым балконом. На балкон ведет лестница с деревянными перилами, ступеней в пятнадцать. Перед домом площадка, а впереди нее — обрыв и хрустальный, звонкий ручей.
Ребята тащат вещи из повозки в дом.
А внизу, за двадцатью поворотами шоссе, у полотна, на груде вещей сидит дядя Сережа и маленькая Нюшка Созырева. Они ждут, пока снова вернутся волы. Нюшка Созырева щурит веселые глазки и спрашивает:
— Дядя Сережа, почему здесь все камни лепешкою? Они растапываются, а, дядя Сережа?
XIII. Вверх по ручью
Чуть свет Шурка Фролов вскочил с матраца, который лежал прямо на полу, потянулся и стал будить Мишку Волдыря. Он подергал его за руку, поднял и посадил; но это не помогло, — голова у мальчонки свисла, он что-то буркнул, но не проснулся. Тогда Шурка взял с окна кружку воды и плеснул Волдырю в лицо. Тот сразу прочухался.
— Идем на ручей, посмотрим, как ловится рыба.
— А у тебя крючки есть?
— А то нету?
Он гордо вытащил из-за пазухи пучок веревки и пробку, утыканную крючками.
— Идем скорей.
Проснулся Ерзунов.
— Ребя, и я с вами!
— Ладно, только живо.
Огольцы потихоньку спустились по скрипучей лестнице вниз, — мальчишек уложили наверху, внизу — девочек, — вытащили болт из дверей и припустили к ручью.
— Мне вчера Цоб-Цобе говорил, что у этого ручья нет начала, сказал Ерзунов. — Говорят, сколько вверх не иди, все течет и течет.
— Говорят, кур доят, — ответил Шурка, прикусывая узел на леске, чтобы крепче держался крючок.
Ребята сидели на камне у ручья и готовили снасти.
— А на что мы ловить будем? — спросил Мишка Волдырь.
— На мясо.
— А где ты мясо возьмешь?
— Где возьму! У меня уже есть.
— Да ну! Откуда?
— Э, брат, я уж захочу, так захочу. Я меткач рыбу ловить.
Шурка раскрыл кулак, — на ладони лежал почерневший желвачок мяса.
— Я его еще из Москвы берегу!
— Так оно ж завонялось!
— Ну, и что ж. Лучше рыба пойдет.
Покуда можно было, ребята шли посуху. Колючие прутья держи-дерева — ежевики, то и дело хватали их за ноги, за штаны, за рубахи.
Вода подошла под самые корпи кустов.
— Скидай сапоги, ребята!
Мелкая рыбешка шныряла под ногами.
— Сядем тут, — сказал Шурка, увидав местечко поглубже.
Солнце жарило все сильней.
— Я сымаю рубаху, — решительно сказал Мишка Волдырь, и разделся.
Шурка и Ерзунов тоже остались в одних трусиках.
Сидят ребята полчаса, час, — ничего.
— Клевать клюет, да рыбешка мала — ей крючка не проглотить, — говорит Шурка. Он даже помутнел весь.
— Тут сетка нужна, — решил Волдырь.
Раз, два — рукава рубашки завязаны узлом, ворот стянут бечевкой.
Мишка Волдырь взялся зубами за один край, другой завел в воду.
— Вон она сидит, вон она! — крикнул Шурка.
— Есть! — Мишка выкинул на берег не то рыбку, не то червяка — в полпальца длиной.
— Так у нас живо пойдет. И уха же будет!
Дело пошло в шесть рук.
— Есть!
— У меня сразу две!
Ушла, проклятая!
— Эх!
— Вон, вон, вон — туда заводи! Да скорей, скорей, удерет!
— Их, мамаша, толстенькая-то какая!
— Мы, знаешь, ее с тобою на пару поделим, — ладно? Тебе полпуда мяса будет, и мне полпудика, — зубоскалит Шурка Фролов.
Солнце жжет все жесточе и жесточе.
— Там, поди, уже пообедали, — говорит Ерзунов.
— Какой там! Еще, верно, и не почайпили!
— Гляди, там сразу четыре рыбешки под камнем сидят!
— Где, где?
— Вон, там.
— Чур, мне по первому ловить!
— Ну, и жарища же здесь, на ихнем Кавказе! Как в бане!
Мишка Волдырь отскочил от берега.
— Змея!
— Где?
Камни градом посыпались в траву. Серая змейка с белым брюшком и желтыми пятнышками на головке скрючилась и перестала шевелиться.
— Готово!
— Это, верно, медянка и есть!
— Она ко мне подбиралась, да? У, гад ползучий!
После этого рыба уже как-то не ловилась.
— Есть охота, — сказал Мишка Волдырь.
— И то ведь. Идем домой, — там, небось, работают.
— Дай-ко картуз, — протянул Шурка руку к: Волдырю, — Так это всего-то мы наловили? Только всего? — сказал он, потряхивая картуз с рыбешкой.
— А ты что думал? Тут песок, а не рыба, — ответил тот.
Пошли домой. Обуваться не стали, — и без того было жарко.
Волдырю надоело нести картуз.
— Возьми ты, Ерзунов, понеси.
— У меня змея.
Он нес змейку домой — похвалиться добычей.
— Ну, ты, Щурка, возьми.
Шурка понес немного, потом сказал:
— Из нее ухи все равно не сваришь. Бросим ее к черту.
И не дожидаясь, пока ребята ответят, вывернул картуз в воду. Рыбешка, перекатываясь в воде, блеснула белыми брюшками.
— А все-таки здорово жжет плечи, — сказал Шурка.