Северин завтракал на веранде, а Карри исполняла на сцене какую-то милую старую мелодию, знакомую и почти забытую.
Вот как, по какому принципу эта девушка выбирала эти музыкальные композиции? Ни с какой программой, занимающейся подборкой музыки, не сравнить способность Карри угадывать настроение своих слушателей.
Северин сидел в тени полотняного навеса, натянутого над верандой. Иногда, в коротких паузах между сменяющимися мелодиями, слышалось отдаленное гудение самолета в небе. «Сегодня. Сейчас, – допив кофе, буквально приказал себе Северин. – Я должен свести ее с Капитаном!»
– Карри, спасибо. Можно тебя на минуту? – позвал он девушку.
Карри легко сбежала со сцены, поднялась к нему на веранду. Положила скрипку со смычком на дальний край стола, села рядом, глядя куда-то вперед, словно и мыслями находилась сейчас далеко отсюда. Сегодня на Карри было короткое пестрое платьице, туфельки без каблука; длинные, чуть вьющиеся волосы распущены. Девушка-лето, вся соткана из солнечных лучей. И пахло от Карри какими-то луговыми цветами.
– Карри, ты всем довольна здесь? – спросил Северин, глядя на завиток волос на ее виске.
– Да, Северин.
– Ты здесь не скучаешь?
– Нет, Северин, – ответила она, продолжая смотреть перед собой.
– Ну как же ты не скучаешь, когда никого рядом и ты всегда одна тут, – не поверил Северин.
– Так я с тобой почти каждый день общаюсь, – Карри повернулась и посмотрела ему прямо в глаза. – Я не одна, я с тобой.
– Я тебе нравлюсь? – вдруг вырвалось у него.
Она ответила, даже не задумываясь:
– Да.
Сердце у Северина замерло, а потом забилось изо всех сил. Точно у мальчишки какого-то.
Он притянул Карри к себе, обнял так крепко, что Карри прижалась щекой к его груди. Спросил:
– Ты вспоминала, как мы летали с тобой? Как плавали потом в бассейне?
– Да. Каждый день, – прошептала она в ответ.
– А я все время думаю о тебе. Тогда что же нам мешает быть вместе?! – удивленно засмеялся Северин и поцеловал Карри.
Он не собирался этого делать, он планировал плавно перевести разговор на тему знакомства Карри с другими обитателями усадьбы, а потом увести ее в сектор, где обитал Капитан. Там пообщаться втроем, затем деликатно ускользнуть, оставив этих двоих вместе.
Но вместо этого Северин сейчас целовал Карри.
И мысленно ругал себя самыми последними словами за то, что не сдержался. Ведь не сдерживаются именно те, кто слишком долго прячет свои чувства под замком. Желание накапливается все сильнее, и наконец человек полностью растворяется в нем. Перестает собой владеть.
Если бы Северин позволил себе расслабиться тогда, у бассейна, в городе, и сделал бы Карри своей женщиной сразу, то он бы сейчас так не мучился. Оказывается, он все, все делал неправильно!
Казалось, что солнце свободно проникало на веранду сквозь полотняный полог, прожигало насквозь.
Ладно, если не тогда, то сейчас. Пусть все произойдет здесь и сейчас! Разве он, Северин, здесь не хозяин? Чего медлить, от кого скрываться? Никто не осмелится сюда прийти без его позволения, никто им не помешает.
И Карри сейчас хотела того же, судя по всему.
Северин, целуя ее, сжимая в ладонях ее грудь (как мило Карри то ли стонала, то вскрикивала едва слышно от каждого его прикосновения), и сам, плавясь в этом огне, который и его заставлять стонать, словно от боли – наконец, смог взглянуть в лицо девушки.
Щеки ее горели, ресницы дрожали, полуоткрытый рот ждал поцелуев.
Позволить себе влюбиться – это безумие, да, но кто говорит про любовь? Речь только о близости, обычной близости между мужчиной и женщиной – так сейчас решил для себя Северин.
– Погоди… нет, не здесь, – прошептала Карри.
– Какая разница…
– Нет!
– Тогда, в городе, помнишь – ты была смелее, – напомнил Северин, тихо смеясь. – Но как скажешь, дорогая, давай спрячемся от чужих глаз.
Он встал и, продолжая обнимать Карри, повел ее в дом. Северин в этот момент уже ни о чем не думал, он хотел только одного – сделать Карри окончательно своей.
Своей игрушкой.
Ее так и надо воспринимать – как игрушку.
Длинный пустой коридор. В конце, за поворотом – дверь, ведущая в сектор, где обитал Северин, и туда не всякий мог пройти, но разве что только Герман, у помощника имелся полный допуск в покои хозяина. Лаура, в принципе, тоже могла это сделать, но у нее с мужем была договоренность – никогда не беспокоить его, даже если возникнут на то веские причины. Все вопросы – сначала через Германа. И жена никогда не нарушала эти договоренности.
Северин с Карри свернули в следующий коридор, но тут произошло неожиданное. Карри вздрогнула и словно уперлась, не желая дальше сдвигаться с места.
Она увидела на стене картину.
На картине был изображен Северин, он стоял возле сидящей в кресле Лауры, а рядом с Лаурой, скрестив ноги, расположились на полу их дети – двое мальчиков. На тот момент им было лет семь, кажется – такие милые херувимы с идеальными лицами…
Северин ненавидел эту картину, нарисованную на заказ известным художником. Салонная пафосная живопись.
Но это был подарок Лауры, куда деваться.
Северин, разумеется, не разрешил вешать его в своих покоях, распорядился, чтобы портрет торжественно водрузили в коридоре, вроде как в старину украшали стены старинных замков портретами хозяев… Лаура придраться не могла, но и Северин тем самым был избавлен от постоянного лицезрения этой пошлости.
– Кто это? – спросила Карри, с мрачным ужасом глядя на картину. Отстранилась, скинула его руку с плеча. – Это твоя жена и дети, да?
– Да, – спокойно согласился Северин и попытался вновь обнять девушку.
– Я не знала… я не знала, что ты женат и у тебя есть дети.
– Почему это должно тебя волновать? – удивился Северин. Он уже понял, что продолжения не будет, момент потерян, магия желания разрушена, по крайней мере, на сегодня. Получается, Лаура все-таки помешала сегодня Северину. Нарушила договоренности, появилась третьей лишней – на свидании с Карри.
– Но это важно… Ты, оказывается, несвободен. Это очень важно! – шепотом закричала Карри.
И убежала прочь.
Северин остался один в коридоре. Посмотрел на свое изображение на картине.
Кажется, нарисованный Северин подмигнул ему. Или это у реального Северина невольно дернулся глаз, когда он понял, что его любимая игрушка внезапно потерялась?
Он женат. У него есть дети. А это значит, что отношения с ним невозможны.
Карри не была бы столь принципиальна, если бы история с изменой одного из супругов не коснулась ее собственной судьбы, не перепахала бы жизнь надвое, не разделила бы ее на «до» и «после».
Мама.
Все из-за мамы. Бросила их с отцом и уехала вслед за любовником. Не появлялась и не интересовалась, как живут те, кого она оставила, близкие ей люди – Карри и папа.
Карри не могла стать разлучницей по определению. И именно поэтому у нее самой до сих пор не было личной жизни. Ведь любимый человек может предать. Бросить. Второй раз оказаться в положении брошенной она не могла, наверное, именно поэтому Карри инстинктивно сторонилась любых отношений.
Когда она влюбилась в Северина (а она в него влюбилась, это надо признать), Карри теоретически предполагала, что и Северин может ее бросить. Да и вообще они слишком разные, чужие… Мезальянс – есть такое старинный термин, как раз подходит к подобной ситуации.
Словом, Карри изначально не надеялась, что их отношения с Северином разовьются во что-то серьезное, она ничего не загадывала, она просто плыла по течению.
Но вот о том, что Северин может оказаться несвободным, Карри не думала вообще.
Это типичная проблема людей без опыта, она не зависит от возраста. Не имеющие опыт в чем-то рассуждают в этой области чисто теоретически, думая, что «со мной такого случиться не может». И первое столкновение с реальностью становится для таких людей серьезным ударом.
Почти всю весну и начало лета, весь этот временной промежуток Карри ощущала нарастающую влюбленность. Она уже почти полюбила Северина, она чувствовала себя в полной его власти, она была уже готова идти за ним куда угодно.
И она пошла, пока ее путь не преградил тот семейный портрет. На котором, помимо Северина, была изображена красивая милая женщина, а еще эти красивые милые мальчики…
Карри в эту картину никак не вписывалась.
Но так странно… Вот только что она была влюблена – и вот уже она отдирает от себя эту влюбленность, почти приросшую к коже. Вместе с кожей, истекая кровью, испытывая боль, которую так старательно избегала годами.
Карри, почти ничего не видя от застилающих глаза слез, металась по коридорам. Сейчас они напоминали лабиринт, иные двери были закрыты, другие уводили в тупик.
Наконец Карри смогла выскочить из дома и оказалась в саду.
Здесь, в отличие от выстуженных кондиционерами коридоров и комнат, царило тепло и безмятежность, над цветами умиротворяюще жужжали пчелы, где-то в траве стрекотали кузнечики. Высоко в небе летел самолет, оставляя за собой тонкий белый след, и доносилось отдаленное, такое привычное гудение.
Мир, оказывается, не рухнул.
Некоторое время Карри стояла неподвижно, стараясь успокоиться, потом очнулась и обнаружила, что держит в руке скрипку со смычком. Так и не смогла с ними расстаться, на автомате захватила с собой.
Карри положила скрипку на плечо, прижала ее подбородком, взмахнула смычком и принялась играть ту мелодию, что пришла ей в голову первой.
И грустную, и веселую одновременно. Или к этой мелодии нельзя применять подобные определения? Есть же состояния человеческой души, которые вне слов. Так бывает, когда печаль вдруг налетает в солнечный теплый день… Или когда грустно, но сознание посылает сигнал о том, что все пройдет, что и эта, сегодняшняя печаль тоже когда-то растворится, растает, не оставив и следа. Это странное состояние, которое ощущается как та самая «невыносимая легкость бытия».