– Где я? Умерла? Или жива? Или где-то посередине? Кейт, ты где была?
Уходила, а теперь вернулась.
Меня теплом накрыла волна облегчения:
– Кейти…
Открой глаза.
У меня что, глаза закрыты? И поэтому вокруг так темно? Я медленно открыла глаза – это все равно что проснуться на раскаленной солнечной поверхности. Блеск и жар такие сильные, что я ахнула. Глаза у меня не сразу приспособились к этому сиянию, а привыкнув, я поняла, что нахожусь в больничной палате, в своем теле.
Там, внизу, полным ходом идет операция. Вокруг операционного стола столпилось несколько человек в халатах. На серебристых подносах поблескивают скальпели и другие инструменты. И повсюду медицинская техника – пищит, гудит, жужжит.
Смотри, Талли.
– Не хочу.
Смотри.
Превозмогая себя, я двигаюсь. Меня сковывает ледяной ужас. Он хуже, чем боль. Я знаю, что ждет меня на этом аккуратном столе внизу.
Я сама. И в то же время не я.
На столе – мое тело, накрытое голубой простыней, окровавленное. Медсестры и врач переговариваются, кто-то бреет мне голову.
Без волос я выгляжу маленькой и беззащитной, как ребенок. Человек в халате мажет мою лысую голову зеленкой.
Я слышу жужжание, и желудок у меня сжимается.
– Мне тут не нравится, – говорю я Кейт, – уведи меня отсюда.
Мы тут всегда будем, но ты пока закрой глаза.
– С удовольствием.
На этот раз внезапная темнота напугала меня. Не знаю почему. Вообще-то это странно, потому что хоть моя душа – пристанище самых разных темных чувств, страха среди них нет. Я ничего не боюсь.
Ха! Ты любви боишься! В мире не сыскать того, кто боится ее сильнее, чем ты. Поэтому ты и отталкиваешь людей. Открой глаза.
Я послушалась. Мрак рассеялся не сразу, но немного погодя из непроницаемой темноты посыпались оттенки. Похожие на компьютерные коды из «Матрицы», они объединялись в цепочки бус. Сперва обозначилось небо, безоблачное и безупречно синее, затем цветущие вишневые деревья – пучки розовых цветов лепились к веткам и трепетали на ветру. На этом фоне появляются здания – розовые готические силуэты с крыльями и башенками, а под конец зеленые газоны с заасфальтированными дорожками. Мы в Вашингтонском университете. Настоящее буйство красок. Повсюду парни и девушки – деловито направляются куда-то с рюкзаками за спиной, пинают мячик и, валяясь на траве, читают. Где-то надрывается магнитофон, хрипящий «Я никогда не была собой». Господи, терпеть не могу эту песню.
– Все это не по-настоящему, – догадалась я, – верно?
Настоящее относительно.
Неподалеку от нас на траве устроились две девушки, брюнетка и блондинка. На блондинке парашютные штаны и футболка, перед ней лежит открытая записная книжка. Вторая девушка… ладно, это я. Я помню, когда зачесывала волосы назад и носила массивный металлический ободок, и помню коротенький белый свитерок, оголявший одно плечо. Мой любимый свитер. Девушки – то есть мы – такие юные, что я невольно улыбнулась.
Растянувшись на спине, я чувствую, как травинки щекочут голые руки, вдыхаю сладкий, знакомый травянистый аромат. Кейт вытягивается рядом. Мы снова вместе, смотрим в бездонное голубое небо. Сколько раз за четыре года в университете мы вот так лежали? Вокруг все залито волшебным светом, прозрачным и искристым, точно бокал шампанского на солнце. Этот свет наполняет меня умиротворением. Здесь, особенно когда рядом Кейт, моя боль превращается в далекое воспоминание.
Что случилось сегодня ночью?
Вопрос застал меня врасплох, и умиротворение чуть пошатнулось.
– Не помню.
Удивительно, но это правда. Я не помню.
Помнишь. Просто не хочешь вспоминать.
– Может, у меня на то причина есть.
Может, и так.
– Кейт, зачем ты здесь?
Ты же меня сама позвала, забыла, что ли? Я пришла, потому что нужна тебе. И чтобы тебе напомнить.
– О чем?
Мы – это наши воспоминания, Тал. Это ноша, которая всегда с нами. Любовь и воспоминания надолго, поэтому перед смертью перед глазами у тебя проносится твоя жизнь, это воспоминания, которые ты взяла с собой. Как вещи, собранные в дорогу.
– Любовь и воспоминания? Ну тогда я дважды в пролете. Я ничего не запоминаю, а любовь…
Слушай!
До меня донесся чей-то голос: «А когда она придет в себя, то полностью восстановится?»
– Ой, – удивилась я, – это же…
Джонни.
С какой любовью и какой болью произнесла она имя мужа…
– Придет ли она в себя, сказать тяжело. – Мужской голос, незнакомый.
Стоп. Это же они мою смерть обсуждают. И еще чего похуже – жизнь, если мой мозг не оправится от травмы.
В голове нарисовалась картинка: я прикована к постели, из тела торчит целый лес трубок, ни говорить, ни двигаться я не могу.
Я сосредоточилась и снова перенеслась в палату.
Возле койки, глядя на меня, стоял Джонни, а рядом с ним – незнакомец в голубом халате.
– Она верующая? – спросил этот человек.
– Не сказал бы. – Джонни произнес это с такой грустью, что мне – несмотря на все, что между нами произошло, а может, именно поэтому – захотелось взять его за руку.
Он сел у изголовья моей койки.
– Прости, – сказал он мне, хоть тело мое его и не слышало. Как же долго я ждала от него этих слов. Но почему же так получилось? Теперь я видела: он меня любит. Я видела это в его влажных глазах, понимала по тому, как дрожат его руки и как он склоняет для молитвы голову. Нет, он не молится, это я точно знала, – он наклонил голову, признавая свое поражение.
Несмотря ни на что, он будет по мне скучать.
А я по нему.
– Борись, Талли.
Мне хотелось ответить ему, подать знак, что я его слышу, что я рядом, но ничего не получалось.
«Открой глаза, – приказала я телу, – открой глаза и тоже извинись».
А потом он запел – хрипло, сдавленно:
– Девушка из деревеньки, в этом мире совсем одна…
Господи, обожаю его!
Сколько любви в этих словах Кейт.
Джонни добрался до середины песни, когда в палату вошел крепкий мужчина в дешевом коричневом пиджаке и синих брюках.
– Детектив Гейтс, – представился он.
«Автомобильная авария». Когда я услышала эти слова, перед глазами тут же замелькали картинки: дождливая ночь, бетонная опора, мои руки на руле. Почти воспоминания. Я чувствовала, что картинки связаны, они что-то означают, но не успела выстроить цепочку, как меня ударило в грудь, да так сильно, что тело отбросило к стене. Меня пронзила дикая, мучительная боль.
СРОЧНОДОКТОРАБЕВАНА
– Кейт! – выкрикнула я, но она исчезла.
Палату заполнил чудовищный шум – грохот, эхо и писк. Дыхание перехватило. Боль в груди убивала меня.
РАЗРЯД
Словно тряпичную куклу, меня подбросило на кровати, и я запылала огнем. Когда все закончилось, я снова поплыла к звездам.
Кейт взяла меня за руку, и мы не упали, а полетели вниз. На землю мы опустились мягко, точно бабочки, прямо на старые деревянные кресла на берегу моря. Вокруг темнота, но электрически яркая: белая-белая луна, бесконечные звезды, свечи в светильниках на ветвях старого клена.
Веранда в ее доме. В доме Кейт.
Здесь удары боли отдаются лишь далеким эхом. Слава богу.
Рядом я слышу дыхание Кейт. В нем запах лаванды и еще чего-то – возможно, снега.
Джонни тебя бросил.
И я вспомнила, на чем мы остановились, – мы говорили о моей жизни.
Этого я от него не ожидала.
– Мы все разбрелись в разные стороны (вот она, печальная правда), ты, как клей, удерживала нас вместе. Без тебя… – Повисло долгое молчание. Может, Кейт вспоминает свою жизнь и тех, кого любила? Каково это – знать, что кому-то само существование без тебя невыносимо?
Что с тобой происходило после того, как он переехал в Лос-Анджелес?
Я вздохнула.
– Можно я просто уйду в этот гребаный лучший мир и забудем про все?
Ты меня позвала. Забыла? Ты сказала, что я тебе нужна. Я здесь. И вот почему: ты должна вспомнить. Вот так-то. Поэтому выкладывай.
Я откинулась на спинку кресла и посмотрела на пламя свечи в пузатом светильнике. Светильник, привязанный грубой бечевкой, болтался на дереве, время от времени ветер подталкивал его, и тогда свет выхватывал из темноты нижние ветви клена.
– После твоей смерти Джонни с детьми переехал в Лос-Анджелес. Это случилось очень быстро. Твой муж просто решил переехать – а в следующую секунду их с детьми тут уже не было. Помню, в ноябре 2006-го мы с твоими мамой и папой стояли тут, возле дома, и махали им вслед. После я отправилась домой и забралась…
…в кровать. Я знала, что надо возвращаться на работу, но сил не хватало. Честно говоря, на меня при одной мысли об этом накатывала усталость. Собраться с духом и начать жизнь заново, без лучшей подруги, не получалось. От тяжести утраты я закрыла глаза. Тут ведь кому хочешь взгрустнется, разве нет?
Куда-то подевались целые две недели. Впрочем, никуда они не девались, мне известно, где они и где я. Я – точно раненое животное в темном логове, выгрызала застрявшую в лапе колючку, потому что помощи ждать было неоткуда.
Каждый вечер в одиннадцать я звонила Маре – знала, что ей тоже не спится. Лежа в кровати, я выслушивала ее жалобы на отца, которому взбрело в голову переехать, и повторяла, что все будет хорошо, вот только ни одна из нас в это не верила. И еще я обещала поскорее приехать к ней в гости.
В конце концов я не выдержала. Я вылезла из постели и принялась ходить по квартире, зажигая повсюду свет. Я впервые за долгое время увидела себя: волосы грязные и спутанные, взгляд остекленевший, а одежда мятая и бесформенная.
Вылитая мать. До чего я докатилась – и как быстро! Вот стыдобища-то.
Пора выбираться отсюда.
Вот именно. Теперь это моя цель. Нельзя круглые сутки валяться в постели, тосковать по лучшей подруге и горевать по тому, чего больше нет. Нужно оставить это позади и жить дальше. А выгребать я умею – всю жизнь только этим и занимаюсь.