Больше всего на свете мне хотелось позвонить лучшей подруге и услышать от нее, что все наладится.
Мне не хватает дыхания. «Успокойся, успокойся». Не помогло. Желудок болезненно сжимался, а воздух вообще исчез.
Ноги подкосились, и я осела на тротуар. Кое-как поднявшись, остановила такси и с трудом забралась внутрь.
– Больница Святого Сердца, – прошептала я.
В сумочке нашарила упаковку аспирина и проглотила таблетку – просто на всякий случай.
Когда мы доехали, я сунула таксисту двадцатку и ввалилась в приемный покой.
– Сердечный приступ! – крикнула я женщине за стойкой, и та сразу же всполошилась.
Доктор Грант серьезно смотрел на меня сквозь очки без диоптрий, какие в «Костко» продаются целыми упаковками. Бело-голубая занавеска у него за спиной обеспечивала нам то убогое уединение, какое возможно в приемном покое городской больницы.
– Талли, ради встречи со мной тебе вовсе не обязательно преодолевать такие расстояния. Я же дал тебе мой номер – достаточно было позвонить.
Не в настроении шутить, я откинулась на подушки.
– Ты тут что, единственный врач на всю больницу?
Доктор Грант подошел к моей койке.
– Если серьезно, Талли, то панические атаки – обычное дело во время предменопаузы и менопаузы. Гормональный фон перестраивается.
Казалось бы, куда хуже – но нет, возможно и такое. У меня нет работы и, похоже, уже не будет. Я жирная. Настоящей семьи у меня тоже нет, моя лучшая подруга умерла, а теперь еще и доктор Байкер явился с новостями, что я постепенно высыхаю изнутри.
– Я бы хотел, чтобы ты сдала анализы на гормоны щитовидной железы.
– А я бы хотела вести программу «Сегодня».
– В смысле?
Я откинула тонкую простыню и слезла с койки, не осознавая, что полы больничного халата на миг разошлись и доктор Байкер имел радость созерцать мою престарелую задницу. Я быстро повернулась, но слишком поздно – он уже все видел.
– Нет никаких доказательств, что у меня менопауза.
– Существуют тесты…
– Вот именно. И я их делать не стану. – Я мрачно улыбнулась. – У некоторых стакан наполовину пуст, у других наполовину полон. А я беру этот самый стакан, убираю в сервант и забываю о нем. Ясно, к чему я?
Он опустил блокнот.
– Плохие новости пропускаешь мимо ушей. Понятно, – он подошел еще ближе, – и как, успешно?
Господи, под его взглядом я ощущала себя одновременно и глупой, и жалкой, а хуже просто не бывает.
– Мне нужны ксанакс и амбиен. Раньше они помогали, а рецепт у меня давно истек.
Вранье. Мне следовало бы сказать ему, что за последний год я успела получить рецепты у самых разных врачей и что дозировку я превышаю. Но я промолчала.
– По-моему, идея так себе. Учитывая твой характер…
– Давай сразу определимся – ты меня не знаешь.
– Это верно, – он шагнул ко мне почти вплотную, и я с трудом поборола желание отступить, – зато я знаю, каким голосом разговаривает депрессия и как выглядит душевная травма.
Я вспомнила о его погибших жене и дочери. Похоже, он тоже подумал о них, потому что вид у него сделался бесконечно печальный. Он выписал рецепт и протянул мне.
– Тебя так ненадолго хватит. Обратись за помощью, Талли. Проконсультируйся со специалистом относительно депрессии и симптомов менопаузы.
– Знаешь, ни один из твоих диагнозов у меня не подтвержден.
– Знаю.
– Так где там моя одежда?
Для финальной реплики слабовато, но ничего лучше мне в голову не пришло, поэтому дальше я молча ждала, когда он уйдет. Потом я оделась и направилась в аптеку, где купила по рецепту лекарства и сразу же приняла две таблетки ксанакса, после чего пешком отправилась домой, хоть путь был и неблизкий.
Таблетки свое дело сделали, я словно обросла коконом спокойствия и уверенности. Сердцебиение пришло в норму. Я достала телефон и позвонила Фреду Рорбаху.
– Талли, – судя по голосу, новость о моем увольнении уже дошла до него, – надо было тебя предупредить.
– Прости, Фред.
– Не за что извиняться.
– Спасибо.
Я собиралась сказать еще что-нибудь, может, даже чуть-чуть поныть, но тут как раз дошла до книжного магазина и взгляд мой упал на книгу в витрине. Я остановилась как вкопанная. Как же я раньше не додумалась.
– Фред, мне пора. Спасибо еще раз. – И, не дожидаясь ответа, нажала на «отбой».
Ксанакс напрочь выбил у меня из головы все остальные мысли, и я сделала несколько попыток дозвониться до моего агента.
– Джордж! – воскликнула я, когда он наконец ответил. – Даже не поверишь, где я!
– Надеюсь, ты не стала второй ведущей низкобюджетного шоу на местном канале?
– Ты уже знаешь?
Он вздохнул:
– Знаю. Талли, такие предложения ты должна обсуждать со мной.
– Ой, да в жопу эту вашу Кендру. Вот уж дура-то. Ты лучше угадай, где я!
– И где же?
– Возле книжного магазина.
– И зачем мне это знать?
– Затем, что я сейчас смотрю на «Прослушивание», новую книгу мемуаров Барбары Уолтерс. Книга только поступила в продажу. Если мне не изменяет память, Барбаре заплатили за нее пять миллионов. И Джедженерес тоже отхватила приличный кусок – кажется, миллион за сборник эссе? По-моему, это лучшая моя идея за всю жизнь! Мне нужен договор на книгу.
– Ты хоть пару страниц мемуаров написала?
– Нет. Но разве это трудно? Я прямо сегодня вечером и начну. Что скажешь?
Джордж так долго молчал, что я не выдержала:
– Ну?
Он вздохнул.
– Давай забросим удочку и посмотрим, клюнет ли хоть кто-нибудь. Но, Талли, на всякий случай уточню: ты уверена? В твоем прошлом немало тяжелых страниц найдется.
– Конечно, Джордж. Найди мне издателя.
Что тут сложного-то? Ведь я журналистка, историю собственной жизни написать осилю. И она станет бестселлером – искренним и вдохновенным.
Домой я в кои-то веки пришла радостная. Переоделась в спортивный костюм, включила компьютер, налила себе чаю и, устроившись на диване, напечатала: «Второй акт».
Перенесла курсор на следующую строку и уставилась на экран.
Может, название так себе?
Я посидела за компьютером еще некоторое время – достаточно долго, чтобы решить, что для такой ситуации чай уж точно не очень. Без вина тут не обойтись.
Налив бокал вина, я вернулась на диван.
К темному монитору.
Наконец я отложила лэптоп в сторону и взглянула на часы. Оказывается, я «пишу» уже несколько часов, но безрезультатно. Я слегка расстроилась, но отогнала от себя печальные мысли.
Расследование.
Каждому писателю требуется изучить материал, это я знаю по опыту работы в журналистике. Я тоже была репортером, и за каждой новостью мне приходилось искать предысторию.
И моя собственная жизнь тут не исключение. Я нередко становилась героиней статей и телепередач и прекрасно справилась. По чайной ложечке я скармливала публике свою историю. Волшебство телевидения позволило мне превратить трудное детство в сказку о Золушке. Бедная Талли, брошенная порочной матерью, воплотила американскую мечту.
Публика жаждала сказки, и я подарила им ее. Мы живем в эпоху Диснея, а не братьев Гримм, сегодня зло превратилось в мультяшных львов и поющих осьминогов.
Этот новый сказочный формат будто нарочно для меня создан. Сколько раз я повторяла, что предательство стало для меня благословением? Лишенная материнской любви, я научилась не отступать – и этот урок усвоила хорошо. Меня – я не устану это повторять – спасло тщеславие.
В мемуарах мне в кои-то веки придется рассказать правду. Именно об этом меня и спрашивал Джордж. Ему я бездумно ответила «да», но получится ли это у меня? Получится ли рассказать правду?
Я должна. Возможно, я даже сама в этом нуждаюсь.
Не исключено, что такая книга-бестселлер вернет мне жизнь.
Вещей с моих юных лет у меня осталось мало, но то, что я сохранила, лежит в кладовке в гараже. В кладовку я не заглядывала много лет, а в коробки – и того дольше. Впрочем, не случайно, а вполне намеренно.
А вот сейчас я их открою и перетряхну содержимое. Но собраться с силами никак не получалось. Чтобы настроиться, я подошла к окну и, подливая себе вина, стала наблюдать за облаками, постепенно затягивающими небо.
– Действуй, – велела я своему отражению в стекле.
В гараж я отправилась, прихватив с собой ручку, блокнот и, разумеется, бокал вина.
Внизу я довольно долго искала свою кладовку, а отыскав, отперла металлическую дверь, зажгла свет и вошла внутрь, в каморку площадью двенадцать квадратных футов.
В кладовки других жильцов я ни разу не заглядывала, однако почти уверена, что чаще всего в них от пола до потолка громоздятся пластмассовые ящики и картонные коробки с надписями «Рождество», «Отпуск», «Зимнее», «Лето», «Детская одежда» и прочее. В таких коробках хранятся свидетельства чьей-то жизни, а сами коробки – словно вехи на пути к началу.
Моя же кладовка, считай что пустая, простаивает. В ней свалены лыжи, теннисные ракетки и снаряжение для гольфа – всеми этими видами спорта я когда-то пыталась заниматься, но бросила, однако по-прежнему не оставила мечты когда-нибудь снова начать. А еще тут хранится всякое ненужное барахло и антикварное зеркало, которое я купила во Франции и о котором напрочь забыла.
И две коробки. Всего две. Доказательства того, что я прожила достаточно лет, много места не занимают.
Я потянулась за первой коробкой. «Улица Светлячков», – написано на ней. На второй выведено: «Королевы Анны».
По спине пробежал холодок. В этих двух коробках сложены две половинки моей прежней жизни – моя бабушка и моя мать. Содержимого – каким бы оно ни было – я не видела уже несколько десятилетий. Когда мне было семнадцать, бабушка умерла, оставив меня душеприказчицей по завещанию. Я получила в наследство все: дом на улице Королевы Анны и недвижимость на улице Светлячков для сдачи в аренду. Одинокая, в очередной раз брошенная матерью и отправленная в службу опеки, я покинула дом на улице Королевы Анны, захватив с собой всего несколько предметов, уместившихся в одной-единственной коробке. В коробке с улицы Светлячков лежат вещи, которые мы с матерью успели нажить во время нашего непродолжительного совместного пребывания. С матерью вместе мы жили лишь в 1974 году, в доме на улице Светлячков, до тех пор, пока в один прекра