сный день мать просто не исчезла. В разговорах с окружающими я всегда называла то короткое время благословенным, и так оно и есть, ведь именно в том году у меня появилась лучшая подруга. Да, это было благословенное время. Но тогда же мать снова меня бросила.
Я расстелила старый коврик, опустилась на колени и открыла коробку с надписью «Королевы Анны». Руки у меня дрожали, а сердце колотилось так же стремительно, как стиральная машинка в режиме отжима. Дыхание перехватило. В последний раз я стояла на коленях перед этой коробкой в моей спальне в доме бабушки. Тогда ко мне приехала сотрудница службы опеки и велела «собираться». Вещи я собирала старательно и, даже несмотря на все ужасные годы с матерью, ждала, что она примчится на помощь. Думаю, это оттого, что мне было лишь семнадцать. Брошенная и одинокая, я ждала мать, которая и не собиралась меня спасать. Все повторялось.
Я заглянула в коробку и первым делом наткнулась на старый альбом для вырезок.
О его существовании я совершенно забыла.
Альбом большой, но тонкий, а на обложке Холли Хобби, чье лицо почти закрыто большим чепцом. Я провела пальцем по обложке. Бабушка подарила мне этот альбом на одиннадцатилетие. Довольно скоро и пьяная мать объявилась без предупреждения. Она забрала меня и увезла в центр Сиэтла.
Я так и не поняла, зачем ей понадобилась. Знаю лишь, что она притащила меня на антивоенный митинг на Пайонир-сквер и усадила на ступеньку, где и оставила.
«У твоей мамы немало… трудностей», – сказала бабушка потом, когда я уже дома уселась на пол и расплакалась.
«Поэтому она меня не любит?»
– Прекрати, – оборвала я себя. Ни к чему сейчас крутить эту старую, заезженную пластинку.
Я открыла альбом и сразу увидела свою фотографию. Мне одиннадцать, но, наклонившись к торту и готовясь задуть свечи, я уже позирую.
На следующей странице – первое из сотен писем, которые я написала матери и так и не отправила. «Дорогая мамочка, сегодня у меня день рожденья, мне одиннадцать лет». Я захлопнула альбом. Я в него едва заглянула, а мне уже намного хуже. Эти слова воскрешают ее – ту, прежнюю меня, которая всю жизнь убегала, девчонку с разбитым сердцем.
Будь рядом Кейти, я бы перебрала вещи из этой коробки, вывернула наизнанку собственную боль и дотошно изучила ее. А Кейти бы воскликнула: «Твоя мама – просто неудачница! Ой, ты только посмотри, какая ты на этой фотке хорошенькая!» – и другие слова, которые мне так необходимо услышать. Без Кейти сил у меня недостает.
Я медленно поднялась, осознав, что явно перебрала.
Ну и ладно.
Оставив коробку открытой, я вышла из кладовки и даже запереть ее не удосужилась. Может, повезет и кто-нибудь успеет украсть эти коробки до того, как я вернусь к ним. Когда я была на полпути к лифту, мне позвонила Марджи.
– Привет, Марджи! – тут же ответила я, благодарная за возможность отвлечься.
– Привет, Талли. Я сейчас готовлюсь к нашей общей поездке в Лос-Анджелес. Как там называется твой любимый ресторан? Хочу столик забронировать.
Я улыбнулась. Как же я забыла? На выходных у Мары школьный выпускной! Я целых два дня пробуду с Маларки и Райанами. За такой подарок полагается награда. Возможно, я даже попрошу Джонни посодействовать мне в поисках работы.
– Не волнуйся, Марджи. Я уже все забронировала. Ресторан «Мадео», в семь часов.
Глава четырнадцатая
На выходных я вернусь к себе прежней. Сделаю вид, будто жизнь у меня совершенно обычная и ничего не изменилось. Буду смеяться с Джонни, обниматься с Марой и играть в икс-бокс с мальчишками.
В их новом доме я не стану смотреть лишь на пустые кресла и вспоминать тех, кого рядом нет. Я окружу заботой живых. Стану черпать силы в том, что осталось, – как в стихотворении Вордсворта. Но, выйдя из такси на заставленной «уберовскими» машинами парковке в Беверли-Хиллз, я запаниковала. Под натиском страха моя решительность пошатнулась.
Ну и дом. Кейт от него в ужас пришла бы.
Ксанакс слегка унял тревогу. Я вышла из машины, подхватила чемодан, прошла по заасфальтированной дорожке к двери и позвонила. Не дождавшись ответа, я открыла дверь, вошла внутрь и позвала хозяев. По широкой гранитной лестнице ко мне скатились близнецы – точь-в-точь щенки дога, они наскакивали друг на дружку и громко хохотали. В девять с половиной лет у них были непослушные каштановые вихры и широкие белозубые улыбки. Увидев меня, мальчишки завопили, и не успела я ахнуть, как они уже повисли на мне.
– Я же говорил, что она приедет! – ликовал Лукас.
– Все ты врешь, – засмеялся Уиллз и, обращаясь уже ко мне: – Что ты Маре подаришь?
– Небось «феррари». – Из гостиной вышел Джонни.
За несколько секунд перед глазами бурной рекой прошлого пронеслась вся история нашего с ним знакомства. Мы оба, я это знаю, думали о женщине, которая покинула нас, и о разделившей нас пропасти.
Джонни подошел ко мне, и я, не зная, что сказать, легонько толкнула его бедром. Пока Джонни собирался с ответом, меня окликнула Марджи, и через несколько минут вокруг меня уже топтались Марджи, Бад и Джонни с мальчишками. Все они галдели и смеялись. Потом близнецы, слава богу, утащили бабку с дедом наверх, сыграть в какую-то «крутейшую игру», и мы с Джонни остались одни.
– Как у Мары дела? – спросила я.
– Отлично. По-моему, неплохо, – ответил Джонни, но его вздох говорил сам за себя. – Ты как? Я иногда пересматриваю «Разговоры о своем», чтобы тоску разогнать.
Удачный момент настал. Сейчас самое время рассказать о моей погибшей карьере и попросить совета.
Но я не могла. Возможно, причина – его горе, или моя гордость, или и то и другое. Одно я знала точно: плакаться Джонни о моих страданиях нельзя. После всего, что он пережил, – нет. И жалость его мне не нужна.
– Прекрасно, – бросила я, – пишу мемуары. Джордж говорит, что у меня наверняка бестселлер получится.
– Значит, у тебя все неплохо…
– Да, супер.
Он кивнул и отвел взгляд. Чуть позже, даже посреди безграничного счастья от того, что я рядом с самыми дорогими мне людьми, я все время вспоминала собственное вранье и боялась, что у меня все так же «прекрасно», как и у Мары.
Дела у Мары и правда шли не особенно прекрасно, и этот урок обошелся нам дорого. В субботу, прямо перед выпускным, мы ждали Мару в гостиной. Когда она спустилась, вид у нее был жуткий, она смахивала на привидение – бледная и тощая, с поникшими плечами. На лицо падали тусклые, спутанные волосы.
– Помогите, – прошептала она и подняла окровавленную руку.
Я бросилась к ней, а следом за мной – и Джонни. Мы снова с ним сцепились и наговорили друг другу гадостей, но важно было лишь одно: Маре надо помочь, а я обещала Кейти всегда быть рядом. Я поклялась Джонни, что в Сиэтле присмотрю за ней и отведу на прием к доктору Блум.
Джонни не хотел отпускать дочь со мной, но разве у него был выбор? Я сказала, что знаю, как ей помочь, а он и понятия не имел, с какой стороны подступиться. Потому в итоге он отпустил ее на несколько дней, а позже и позволил остаться на лето у меня. Хоть и вопреки своему желанию – это он дал мне понять.
В июне 2008-го Мара переехала в мою квартиру. Стоял чудесный летний день, из тех, когда жители Сиэтла надевают футболки, которые не доставали из шкафов с прошлого года, и выбираются на солнышко, гле подслеповато, словно кроты, моргают и щурятся, силясь вспомнить, куда же задевали солнечные очки.
Я светилась от гордости: обещание, данное Кейти, я выполнила. Да, у меня самой бывали времена и получше, паника нередко подстерегала меня и, неожиданно выскакивая из засады, вонзала в меня когти. И да, с выпивкой я тоже перегибала палку и ксанакс принимала чаще, чем следовало бы. Без снотворного я вообще перестала засыпать.
Впрочем, на мне теперь ответственность за дочь Кейти, все остальное ерунда. Я помогла Маре разложить вещи, а после, в наш первый вечер вместе, мы сидели в гостиной и болтали о Кейти, точно та вышла в магазин и вот-вот вернется. Я знала, что это обман, но мы обе в нем нуждались.
– Ну что, готова к понедельнику? – наконец спросила я.
– К сеансу с доктором Блум? Скорее, нет.
– Я постоянно буду рядом, – пообещала я. Что еще сказать, я не знала.
Пока Мара находилась в кабинете доктора Блум, я нетерпеливо расхаживала по приемной.
– Вы сейчас дыру в ковре протопчете. Может, пора ксанакс принять?
Я замерла и обернулась.
На пороге стоял парень, одетый в черное, с накрашенными ногтями и кучей нелепой бижутерии, которой хватило бы на целый магазин на Бурбон-стрит. Однако, несмотря на готические побрякушки, парень был по-настоящему красив. Расслабленно, ну вылитый Ричард Гир в «Американском жиголо», он прошел мимо и опустился в кресло. В руках у него была книга.
Чтобы занять себя хоть чем-нибудь, я уселась рядом с ним. От парня пахло марихуаной и благовониями.
– Ты давно ходишь к доктору Блум?
Он пожал плечами:
– Типа того.
– И она тебе помогает?
Он улыбнулся.
– А кто сказал, что мне надо помогать? «Все грезы, явь, чем жизнь полна, – лишь сон внутри другого сна»[7].
– Эдгар По, – сказала я, – заезжено до ужаса. Вот процитируй ты Рода Макьюэна – тогда я б и правда впечатлилась.
– Кого-о?
Я улыбнулась. Это имя я уже много лет не вспоминала. В детстве мы с Кейти зачитывались мудрыми оптимистичными стихами Рода Макьюэна и Халиля Джебрана, а «Дезидерату» вообще выучили наизусть.
– Рода Макьюэна. Ознакомься, рекомендую.
Ответить он не успел – дверь распахнулась, и из кабинета вышла Мара, еще более бледная, чем обычно, и явно растерянная. Как Джонни умудряется не замечать, насколько она исхудала? Я бросилась к ней:
– Ну как?
Следом за Марой появилась доктор Блум и пригласила меня в кабинет.
– Погоди, я сейчас.
– Я бы хотела работать с ней два раза в неделю, – сказала доктор Блум, – по крайней мере, до осени, пока она учиться не начнет. Еще у меня есть сеансы подростковой групповой терапии – возможно, они тоже помогут. Группа собирается по средам, в семь вечера.