Надо поговорить с матерью.
Додумавшись до этого, я открыла сумочку и нашарила маленькую оранжевую пилюльницу. У меня осталась всего одна таблетка ксанакса. Я проглотила ее, не запивая, а потом медленно взяла мобильник и позвонила управляющему банка.
– Привет, Фрэнк, это Талли. Моя мать по-прежнему обналичивает чеки каждый месяц?
– Хорошо, что ты позвонила. Я оставлял тебе сообщения, но ты ни на одно не ответила. Надо обсудить твое финансовое положение…
– Да, разумеется. Но сейчас я звоню выяснить кое-что о матери. Она обналичивает чеки?
Фрэнк попросил меня подождать, а спустя некоторое время ответил:
– Да. Каждый месяц.
– И где она сейчас живет?
Снова пауза.
– В твоем доме в Снохомише. Уже несколько лет. Мы отправляли тебе уведомление. По-моему, она туда переехала, когда твоя подруга болела.
– Мама живет в доме на улице Светлячков?
И мне об этом сообщали?
– Да. А теперь давай обсудим…
Я нажала на «отбой». Переварить информацию я не успела – из кабинета доктора Блум вышла Мара.
Тут я снова заметила рядом того парня в черном. В его черных волосах буквально светились розовые и зеленые пряди, мочки ушей оттягивали тяжелые булавки. На шее вытатуированные слова, «безумие» или что-то вроде, больше я ничего не разглядела.
Увидев Мару, парень встал. И улыбнулся. Взгляд, которым он смотрел на мою крестницу, мне не понравился.
Я поднялась, обошла журнальный столик, поспешила навстречу Маре и, взяв ее за руку, вывела из приемной. По пути я обернулась – парень смотрел нам вслед.
– Доктор Блум советует мне на работу устроиться, – сказала Мара, когда дверь у нас за спиной закрылась.
– Да, конечно, – рассеянно бросила я, мысли мои были заняты матерью. – Это она отлично придумала.
Весь вечер я расхаживала по квартире и обдумывала, как поступить.
Мать живет в одном из двух домов, которые я унаследовала от бабушки. Этот дом у меня не хватило духу продать, потому что напротив – дом семьи Маларки. Значит, встречаться с матерью мне придется там, где мы познакомились с Кейт, где однажды звездной ночью, когда мне было четырнадцать, изменилась вся моя жизнь.
И Мара либо со мной поедет, либо вынуждена будет одна остаться. Ни то ни другое меня не устраивало. Я с нее глаз сводить не должна, но тащить ее на встречу с матерью мне не хотелось. Уж слишком часто такие встречи оканчивались унизительно или печально.
– Талли?
Я повернула голову. Наверное, Мара уже несколько раз меня окликала.
– Что, милая?
Интересно, мой внутренний раздрай со стороны заметен?
– Мне Эшли написала. Девчонки из школы сегодня на пляж идут – пикник хотят устроить и на водных лыжах покататься. Можно мне с ними?
Меня захлестнула волна радости. Мара впервые попросилась увидеться со школьными подругами. Я так ждала этого звоночка! Она становится прежней, ее душа смягчается. Я обняла ее и улыбнулась. Может, зря слишком ее опекаю?
– Шикарно придумали! А во сколько ты вернешься?
Она помолчала.
– Хм. Мы потом еще в кино хотели. На «Валли». Он в девять начинается.
– Значит, дома ты будешь…
– Часов в одиннадцать?
По-моему, разумно. И у меня время освободится. Вот только почему меня неотступно грызет ощущение, будто что-то не так?
– А тебя кто-нибудь до дома проводит?
Мара рассмеялась:
– Ну конечно.
Я явно перегибаю палку. У меня нет совершенно никаких причин переживать.
– Ладно. У меня все равно кое-какие дела есть, так что я почти на весь день уеду. Но ты все равно осторожнее.
К моему удивлению, Мара крепко обняла меня. Так чудесно меня уже много лет никто не благодарил, и ее объятья наполнили меня силой, необходимой для дальнейших свершений.
Я должна увидеться с матерью. Впервые за долгие годы – даже десятилетия – я задам ей важные вопросы и, пока не услышу ответов, не уйду.
Снохомиш – один из крохотных городков в Западном Вашингтоне, который со временем сильно изменился. Когда-то жизнь здесь, в зеленой долине между Каскадными горами, на берегах серебристых речушек Снохомиш и Пилчак, держалась на фермерстве, но потом городок превратился в один из многих спальных пригородов Сиэтла. Старые уютные домики снесли, и на их месте выросли просторные каменные и деревянные виллы, жителям которых повезло любоваться из окна видом на горы. Фермерские угодья скукожились до лужаек вдоль новых дорог, ведущих в новые школы. Думаю, теперь босоногая девчонка в подвернутых шортах, которая скачет на лошади вдоль дороги, – зрелище здесь редкое. Сейчас вокруг новенькие машины, и дома, и молоденькие деревья, посаженные ровно на тех местах, откуда выкорчевали старые. Перед воротами чистенькие газоны и аккуратные живые изгороди ровно такой высоты, чтобы видеть добрых соседушек.
И все же через новую оболочку местами проглядывает прежний городок. Кое-где на стыке районов нет-нет да и заметишь старую ферму – упрямо стоит в окружении полей и заросших высокой травой пастбищ.
Вот наконец и улица Светлячков. Этого заасфальтированного аппендикса на окраине городка, неподалеку от реки Пилчак, перемены если и коснулись, то лишь слегка.
День выдался теплый, но солнце играло в прятки между стремительными облаками. По одну сторону дороги лениво скатывались к воде зеленые пастбища, по другую выстроились гигантские деревья. Вытянув ветви, они укрывали тенью собравшихся под ними коров.
Сколько же лет я сюда не приезжала? Четыре? Пять? Похожее на укол напоминание, что порой время летит чересчур быстро, а по пути собирает утраты.
Я свернула к дому Маларки, где возле почтового ящика торчала табличка «Продается». Экономическая ситуация в стране плачевная, поэтому неудивительно, что пока на дом никто не позарился. В Аризоне Марджи с Бадом живут в съемном жилье, а собственным обзаведутся, как только продадут этот дом.
Их дом выглядел в точности как и прежде – беленький и ухоженный. По периметру терраса, участок обсажен кедрами, стволы уже обросли мхом.
Шины зашуршали по гравию, я остановила машину и посмотрела на окно Кейти на втором этаже. Всего миг – и мне снова четырнадцать, одной рукой я придерживаю велосипед, а другой кидаю в окно Кейти камушки.
Воспоминания вызвали у меня улыбку. Бунтарка и пай-девочка – так, наверное, казалось вначале. Кейт повсюду за мной следовала, или, по крайней мере, в моих глазах это так выглядело.
В ту ночь мы в темноте гоняли на великах по холму Саммер-Хилл. Парили над ним. Взлетали, раскинув в стороны руки.
Лишь потом, когда стало слишком поздно, я поняла, что это я следовала за ней. Это у меня не хватает сил ее отпустить.
От дома Кейт до моего я доехала меньше чем за минуту, но будто совершила межгалактическое путешествие.
В моих воспоминаниях старый дом, который бабушка и дедушка сдавали, выглядел иначе. Сейчас же палисадник раскурочен, вместо клумб зияют провалы. Прежде дом заслоняли заросли можжевельника, но теперь кто-то выкорчевал кусты, а вместо них ничего не посадил, оставив черные ямы.
Страшно представить, что внутри. За тридцать с лишним лет взрослой жизни я виделась с матерью всего несколько раз. В конце восьмидесятых, когда мы с Джонни и Кейти, словно три мушкетера, трудились в KVTS, я обнаружила мать в Йелме, среди последователей Джей Зи Найт, домохозяйки, объявившей, что в нее вселился дух возрастом тридцать тысяч лет по имени Рамта. В 2003-м я собрала съемочную группу и снова двинулась ее искать, наивно полагая, что времени прошло немало и что, возможно, мы способны начать сначала. Тогда я отыскала мать в ржавом трейлере, она была в жутком состоянии, я такой никогда ее не видела. Я забрала мать к себе домой, меня переполняли надежды, что отныне все пойдет иначе.
Она сбежала, прихватив мои украшения.
Последняя наша встреча состоялась в больнице. На мать напали, избили и оставили умирать. На этот раз она улизнула, когда я задремала в кресле возле ее койки.
И вот теперь я приехала к ней в дом бабушки и дедушки.
Я остановила машину и вышла. Прижимая лэптоп к груди, словно щит, пробралась через раскопанные клумбы, перешагивая через брошенные ржавые лопаты и мешки из-под семян газонной травы. Деревянная входная дверь поросла зеленоватым мхом. Я медленно вдохнула и постучала.
Ответа не последовало.
Не иначе мать, в стельку пьяная, кемарит где-нибудь на полу. Бывало, вернусь из школы – а она с бонгом в руке в отключке на диване храпит, да так, что мертвый проснется.
Я подергала ручку. Не заперто.
Ну разумеется.
Я с опаской приоткрыла дверь и вошла внутрь.
– Эй!
В доме темно и мрачновато. Выключатели верхнего света пощелкали впустую. Я прошла в гостиную, отыскала настольную лампу, включила.
Под рваным ковролином проглядывал потемневший деревянный пол. Мебель семидесятых годов исчезла, вместо нее одно-единственное продранное кресло и приставной столик у стены, явно купленный на распродаже. В углу еще один столик, карточный, рядом два складных стула.
Я почти готова была уйти. В глубине души я понимала, что ничего путного из этой затеи не выйдет, если я что и получу, так это от ворот поворот. Но почему-то так и стояла. Несмотря на прошедшие годы, несмотря на ее предательства, несмотря на всю ту боль, что она мне причинила, я не могла уйти. Все мои сорок восемь лет я мечтала о любви, которой мне так и не дали. Сейчас, по крайней мере, у меня хватит ума не ждать никакой любви.
Я уселась на колченогий стул и стала ждать. Кресло выглядело вполне удобным, но уж очень замызганным, так что я предпочла раскладной металлический стул.
Ждать пришлось несколько часов. Лишь в девятом часу с улицы донесся шорох шин, и я напряглась.
Дверь открылась, и я впервые за три года увидела свою мать. От многолетних скитаний и злоупотребления всем подряд она выглядела древней старухой. Лицо морщинистое, серое. Пальцы какие-то скрюченные. Наверное, когда цепляешься за жизнь, так оно и бывает.