– Талли, – произнесла она.
Я удивилась – мало того, что голос прозвучал неожиданно сильно, так она еще и не назвала меня моим настоящим именем. Всю жизнь она звала меня исключительно Таллулой, а я это имя терпеть не могу.
– Привет, Дымка. – Я встала.
– Я теперь Дороти.
Надо же, и тут перемены. Ответить я не успела, потому что в дом вошел мужчина. Остановился рядом с матерью. Тощий и тоже морщинистый, кожа туго обтягивает скулы, в запавших глазах вся история их обладателя – и история эта не из приятных.
Мать опять обдолбанная, это уж наверняка. Впрочем, откуда мне знать, если другой я ее сроду не видала?
– Я так рада, что ты приехала. – Она неуверенно улыбнулась.
Я ей поверила, как, впрочем, всегда. Доверчивость – моя ахиллесова пята. Моя вера в нее столь же незыблема, как ее предательство. Какой бы успешной и самодостаточной я ни была, десять секунд рядом с ней – и я снова бедная малютка Талли. Живущая надеждой.
Нет уж, не сегодня. У меня нет ни времени, ни сил на эти американские горки.
– Это Эдгар, – сказала мать.
– Привет, – буркнул тощий тип.
Наверняка ее дилер.
– У тебя сохранились какие-нибудь семейные фотографии? – Я явно торопила события, но мне хотелось побыстрее убраться отсюда.
– Ты о чем?
– О моих детских снимках.
– Нет.
Я так надеялась, что не расстроюсь, и зря, потому что совсем упала духом.
– Ты меня в детстве вообще не фотографировала?
Мать молча покачала головой. Оправдания ей нет, и она это понимала.
– Расскажи о моем детстве. Кто мой отец и где я родилась?
Она побледнела.
– Слушай, дорогуша… – Тощий шагнул ко мне.
– Отвали! – рявкнула я и перевела взгляд на мать: – Кто ты такая?
– Лучше тебе не знать. – Судя по голосу, мать была напугана.
Я только зря тратила время. Для книги мне здесь ничего не найти. Эта женщина мне не мать. Может, она и родила меня, но на этом ее связь со мной заканчивалась.
– Ну что ж, – вздохнула я, – зачем мне знать, кто ты? Я не знаю, кто я сама такая.
Я подняла с пола сумку и прошла мимо матери к двери и через разрытую землю к машине.
Всю дорогу до Сиэтла я снова и снова прокручивала в голове этот нелепый разговор, пытаясь хоть за что-то зацепиться.
Я свернула к дому, припарковала машину.
Знаю, мне следовало бы подняться в квартиру и попытаться написать хоть абзац – возможно, сегодняшняя поездка все же станет отправной точкой.
Но подниматься в пустую квартиру не хотелось. Мне требовалось выпить.
Я позвонила Маре – голос у нее звучал сонно – и сказала, что вернусь поздно. Она ответила, что уже легла, и попросила не будить, когда я приеду.
Я направилась в бар, где позволила себе лишь два «грязных мартини», которые помогли мне немного прийти в себя. Почти в час ночи я наконец поднялась к себе.
Повсюду горел свет, бубнил телевизор.
Нахмурившись, я закрыла за спиной дверь. Прошлась по квартире, выключая свет.
Возле ее комнаты остановилась.
Из-под двери тоже пробивался свет.
Я осторожно постучала. Скорее всего, Мара просто заснула перед телевизором.
Не дождавшись ответа, я тихо приоткрыла дверь.
И остолбенела от изумления.
Мары в комнате не было. Там и сям банки колы, телевизор работал, постель разобрана, но Мары нет.
Час ночи. Мара сказала, что спит… Получается, она солгала?
Я металась по квартире, распахивала двери и разговаривала сама с собой или, может, с Кейт.
Я позвонила Маре, потом еще раз и еще, но она не отвечала.
«Где ты?» – написала я.
Может, позвонить Джонни? Или в полицию?
Десять минут второго. Трясущимися руками я схватила телефон и набрала 911, когда в двери повернулся ключ.
Мара, словно водевильный воришка, кралась по коридору. Даже из гостиной я увидела, что она еле на ногах держится. И она хихикала!
– Мара! – Впервые в жизни в голосе моем прозвучала материнская строгость.
Мара дернулась, ударилась о стену, снова захихикала, но тут же зажала ладонью рот.
– Прошти, – сдавленно пробормотала она. – Это не шмишно.
Я подошла к ней, взяла под руку, повела к ее комнате. Мара споткнулась и снова с трудом сдержала смех.
– Значит, – сказала я, когда она рухнула на кровать, – значит, ты напилась.
– Я тока два пив-ва выпила…
– Ну да, ну да.
Я помогла ей раздеться, отвела в ванную. Мара увидела унитаз и простонала:
– Меня сейщяс стош-ш…
Я едва успела подхватить ее волосы, как ее вырвало.
Когда позывы стихли, я отпустила ее, взяла зубную щетку, выдавила на нее пасту и протянула Маре. Она так и сидела на полу, смертельно бледная, руки повисли, точно у тряпичной куклы. Я подняла ее, довела до кровати, уложила, легла рядом и обняла. Мара прижалась ко мне и вздохнула:
– Ужасно себя чувствую.
– Считай, что это урок. Кстати, с двух бутылок пива такого не бывает. Что ты на самом деле пила?
– Абсент.
– Абсент? – Такого я точно не ожидала. – Он разве не запрещен?
Она хихикнула.
– В мои времена девчонки вроде Эшли, Линдси и Корал пили ром с колой, – озадаченно пробормотала я. Неужто я и правда настолько древняя, что не знаю, что сейчас пьет молодежь? – Я позвоню Эшли и…
– Нет!
– Почему?
– Я… я не с ними была.
Значит, и тут вранье.
– С кем же ты была?
Она покосилась на меня.
– С ребятами с терапии.
– Вот как, – нахмурилась я.
– Они на самом деле не такие отстойные… Талли, ну честное слово. Мы же просто выпили. Только и всего.
Выпили – это определенно. Она пьяна. Наркотики действуют иначе. А какой подросток хоть раз не возвращался домой навеселе?
– Помню, в первый раз, когда я сильно напилась, мы, ясное дело, были с твоей мамой. И нас поймали. Получилось некрасиво.
Я улыбнулась воспоминаниям. Был 1977-й, и как раз в этот день меня собирались отослать в приют. Вместо этого я сбежала – отправилась к Кейт и убедила пойти со мной на вечеринку. Полицейские нас поймали и посадили в разные камеры.
Посреди ночи в камеру ко мне вошла Марджи. «Если хочешь жить с нами, тебе придется соблюдать правила» – вот что она мне тогда сказала. Благодаря ей я узнала, что такое семья, пусть и ненадолго.
– Пэкстон такой крутой, – пробормотала Мара.
– Это тот гот?
– Зря ты так. И вообще других зря судишь. – Мара сонно вздохнула. – Иногда он рассказывает о сестре, о том, как он по ней тоскует, – и я даже плачу. И как мне плохо без мамы – это он тоже понимает. Не требует, чтобы я притворялась. Когда мне грустно, он читает стихи, пока у меня настроение не улучшится.
Стихи. Печальный образ. Ясное дело, Мару такое притягивает. И я прекрасно ее понимаю. Я читала «Интервью с вампиром»[8] и помню, что Тим Карри в «Шоу ужасов Рокки Хоррора»[9] показался мне невероятно сексуальным – блестящие туфли на каблуке, корсет и прочие прибамбасы.
Вот только Мара совсем юная, и доктор Блум предупреждала, что девочка сейчас особенно ранима.
– Только если у вас большая компания…
– Конечно, – пробормотала Мара, – и мы ведь лишь друзья, Талли. В смысле, мы с Пэксом.
У меня от сердца отлегло.
– Не рассказывай папе, ладно? Просто ты-то крутая, а до него просто не дойдет, как можно дружить с такими, как Пэкс.
– Хорошо, что вы просто друзья. И пускай так оно и остается, ладно? К чему-то более серьезному ты пока не готова. Кстати, сколько ему лет?
– Столько же, сколько мне.
– А-а, ну ладно. По-моему, хоть раз в жизни любая девушка западает на мрачного поэта. Помню, однажды я полетела на выходные в Дублин. Было это в… Ой, нет, такое тебе рассказывать нельзя.
– Талли, мне можно обо всем рассказывать. Ты моя лучшая подруга.
Этих слов достаточно, чтобы я растаяла, я так люблю Мару, что сердце щемит от боли. Однако обманываться нельзя, моя цель – защитить ее.
– Твоему отцу я про Пэкса не расскажу, иначе он взбесится. Ты права. Но и врать я не стану, поэтому не заставляй меня. Договорились?
– Договорились.
– И вот еще что, Мара. Если я в очередной раз вернусь ночью домой, а тебя нет, то сперва позвоню твоему отцу, а потом в полицию.
Улыбка сползла с ее лица.
– Ладно.
После того ночного разговора с Марой во мне что-то изменилось.
Ты моя лучшая подруга.
Не уверена, но, возможно, мы пытались обрести друг в друге замену Кейт. Но чудесное солнечное лето слепило мне глаза и мешало разглядеть истину. Мара меня любит, а я люблю ее – вот та ниточка, за которую я хваталась. Впервые в жизни я по-настоящему кому-то нужна, и мои собственные чувства изумляли меня. Никогда прежде не испытывала я такого желания помочь кому-то. Даже Кейт я любила иначе – по правде говоря, Кейт особо во мне не нуждалась. У нее были любящие родные – муж носил ее на руках, а родители в ней души не чаяли. Она ввела меня в круг семьи и полюбила, но я нуждалась в этом больше, чем она. Сейчас же сильная я – или, по крайней мере, притворяюсь такой.
Ради Мары я находила силы отыскать в себе свои лучшие черты. Я распрощалась с ксанаксом, снотворным и выпивкой. По утрам я вставала пораньше, готовила Маре завтрак и заказывала ужин, а после садилась за книгу.
После неудачной встречи с матерью я решила вообще не касаться неизвестных мне глав собственной предыстории. Нет, мне не плевать, предыстория эта меня по-прежнему очень тревожила. Мне отчаянно хотелось узнать побольше и о себе, и о матери, однако я смирилась с реальностью. В мемуарах придется задействовать только известные мне факты. И вот в один прекрасный июльский день я просто села за компьютер и стала писать.
Вот ведь в чем дело. Когда в детстве ты брошенный ребенок без прошлого, то цепляешься за каждого, кто, как тебе кажется, тебя любит. По крайней мере, со мной все происходило именно так. Эта жажда любви, стремление цепляться за других, проявилась довольно рано. Но в любви я нуждалась всегда – в безусловной, пусть даже незаслуженной. Мне требовалось, чтобы кто-нибудь говорил мне, что любит меня. Не хочу давить на жалость, но мать никогда мне такого не говорила. Да и бабушка тоже.