Я залезла на свою огромную кровать и свернулась прямо поверх серебристого покрывала. Оно впитывало слезы так, будто их и не было. Помню, что течение времени я отмечала по тому, что происходило за окном, – вот небо затянулось чернильной пеленой, в окнах небоскребов загорелся свет. Время от времени я глотала очередную таблетку ксанакса. Посреди ночи я съела то немногое, что нашлось в холодильнике, после чего переключилась на запасы в кладовке. Потом добрела до ванной, и меня стошнило съеденной пищей и ксанаксом. Вскоре силы меня покинули и я отключилась.
Разбудил меня телефонный звонок. Я очнулась, начисто обессиленная, не понимая, где я и что со мной. По мне словно грузовик проехал. А затем я вспомнила все разом.
Я с трудом встала, добрела до гостиной, нашла надрывавшийся телефон.
– Алло? – через силу выговорила я.
– Привет.
– Марджи, – прошептала я.
Как же жаль, что она живет в Аризоне. Как же мне ее не хватало.
– Привет, Талли. – В голосе холодок.
– Ты уже знаешь?
– Знаю.
Меня снова чуть не вывернуло.
– Я все испортила.
– Ты должна была заботиться о ней.
А ведь я считала, что и правда о ней забочусь, вот что самое ужасное.
– Как же мне теперь все исправить?
– Не знаю. Может, когда Мара вернется…
– А вдруг она не вернется?
Марджи вздохнула, и я подумала: сколько же горя способна вынести одна семья?
– Она вернется, – сказала я, но сама в это не верила.
Разговор не принес мне облегчения, лишь усилил боль.
Заснуть мне помог амбиен.
Погода в следующие две недели выдалась как раз под стать моему настроению. Черные набухшие тучи плакали вместе со мной.
Я сознавала, что погружаюсь в депрессию, она обволакивала меня, но, как ни странно, несла покой. Всю жизнь я бегала от своих чувств. А сейчас, одна в квартире, отрезанная от всех, я лелеяла мою боль, погружалась в ее теплое нутро. Я даже не делала вид, будто работаю над книгой. Снотворное, которое я принимала по вечерам, утром откликалось звоном в ушах и заторможенностью, однако, даже несмотря на таблетки, спала я плохо, то обливаясь по́том, то трясясь от озноба.
А потом наступил канун Рождества. С того дня в общежитии прошло тринадцать дней.
В то утро в голове у меня сложился план. Я вылезла из постели и доплелась до ванной, где из зеркала на меня посмотрела немолодая женщина с красными глазами и вороньим гнездом вместо волос.
Я достала из пачки две таблетки ксанакса – я собиралась выйти из квартиры, и при одной мысли об этом меня охватывала паника.
Надо бы принять душ, но сил не хватало.
Я отыскала подарки, которые купила еще несколько недель назад. До того, как все случилось. Сложив подарки в большую серую сумку, побрела к двери и внезапно остановилась. Я не могла дышать. Боль сдавила грудь.
Какая же я убогая, почему я две недели не выходила из квартиры? Ни разу. Когда я разучилась открывать дверь?
Преодолевая панику, я взялась за дверную ручку, та обожгла, словно раскаленная. Я дернулась, застонала и попыталась снова – медленно, осторожно. Дверь открылась, и я вышла в коридор. Дверь за спиной с мягким шорохом закрылась, и я с огромным трудом подавила желание немедленно вернуться в квартиру.
Это смешно. Смешно, я знаю. Я ни на что не гожусь. И все же у меня есть план. И сегодня Рождество. День семьи и всепрощения.
Я медленно выдохнула – долго я, интересно, удерживала дыхание? – и решительно направилась к лифту. Пока я преодолевала пятнадцать футов мраморного пола, сердце едва не выскакивало из груди, останавливалось и снова неслось вскачь.
Спуск на лифте превратился в настоящую проверку на прочность. Добраться до машины, сесть за руль, завести двигатель – каждое из этих простых действий было как преодоление страшной преграды.
Улицы Сиэтла запорошило снегом. В каждом окне рождественские украшения. Сейчас, в четыре часа вечера в сочельник, единственными покупателями на торговой улице были насупленные мужчины в теплых пальто с поднятыми воротниками – в последний момент вспомнили про подарки.
Я свернула на Коламбия-стрит. Снегопад превратил эту спрятанную за эстакадой улицу в тоннель. Здесь было совсем пустынно, я словно ехала в черно-белом фильме.
Я заехала на паром, заглушила двигатель и решила посидеть в машине. Паром – его неспешное покачивание и редкие гудки – баюкал, погружая меня в оцепенение. Я смотрела на открытый нос парома, на падающий снег, на исчезающие в серой воде белые хлопья.
Я еду просить прощения. Если надо, то брошусь перед Джонни на колени и буду умолять его простить меня.
– Прости меня, Джонни! – проговорила я, вслушиваясь в собственный дрожащий голос.
Как же мне этого хотелось. Как я в этом нуждалась. Так, как сейчас, в невыносимом одиночестве, с гнетущим чувством вины, жить дальше нельзя.
«Кейт тебе этого не простила бы».
На Бейнбридже я медленно съехала с парома. Редкие многоквартирные дома в Уинслоу сверкали рождественскими огоньками, которые перемигивались с уличными фонарями. Над Мэйн-стрит горела красная неоновая звезда. Сейчас, когда сверху сыпал липкий снег, все вокруг напоминало картину Нормана Рокуэлла.
Я проехала по улице, которую знаю как свои пять пальцев, но снег сделал ее незнакомой. Чем ближе к дому Райанов, тем сильнее нарастала паника. На последнем повороте сердце снова начало сбоить. Я свернула к дому и притормозила, чтобы принять очередную таблетку ксанакса. А когда я принимала предыдущую? Не помню.
Возле дома стоял белый «форд». Наверное, машина Бада и Марджи, арендованная. Я медленно, дюйм за дюймом, продвигалась вперед. Свет гирлянд на карнизе пробивался сквозь снежную пелену, я видела желтые прямоугольники окон. За окнами, внутри, на елке горели фонарики, а вокруг темнели фигуры людей.
Я остановила машину, выключила фары и представила, что будет дальше. Я подойду к двери, постучусь, и откроет мне Джонни.
«Прости меня, – скажу я, – прости, пожалуйста».
Нет.
От ужаса я буквально окаменела. Он меня не простит. С какой стати? Его дочь сбежала. Бросила его. Из-за меня она сбежала с опасным типом.
И я с кучей подарков останусь стоять на пороге. Нет, нельзя, чтобы меня снова унизили, такого я точно не вынесу.
Задом я выехала на улицу и вернулась на паром. Не прошло и часа, и вот я снова в городе. Улицы совсем опустели, на мокрых тротуарах ни единого прохожего. Магазины закрылись, проезжая часть покрылась льдом. Я сбросила скорость.
По щекам ползли слезы. Я не чувствовала, как ко мне подкралась боль, как она окружила со всех сторон, но внезапно я зарыдала в голос. Я пыталась вытереть слезы и успокоиться, но не получалось. Тело налилось свинцовой тяжестью. Сколько таблеток ксанакса я приняла?
Я пыталась вспомнить, когда позади замигали красные огни.
– Черт.
Я включила поворотник и свернула на обочину.
Позади моей машины остановился полицейский автомобиль. Гребаная мигалка угомонилась.
За окном появился полицейский. Он постучал в стекло. До меня не сразу дошло, что следует его опустить.
Лучезарно улыбнувшись, я нажала на кнопку.
– Добрый вечер, офицер, – поприветствовала я его, дожидаясь, когда он меня узнает: «Ой, мисс Харт! Моя жена-сестра-дочка-мать обожает ваше шоу!»
– Права и техпаспорт, будьте любезны.
Ах да. Те дни уже в прошлом. Но я по-прежнему улыбалась.
– Офицер, вы уверены? Я Талли Харт.
– Будьте любезны, права и техпаспорт.
Я потянулась за сумочкой и вытащила водительское удостоверение, а из бардачка достала техпаспорт. Когда я передавала документы полицейскому, рука у меня дрожала.
Полицейский сперва посветил фонариком на документы, а потом направил луч на меня. Такой резкий свет редко кого красит, и это меня встревожило. Полицейский пристально вгляделся в мои глаза.
– Мисс Харт, вы употребляли алкоголь?
– Нет. Ни капли, – ответила я. Ведь так оно и есть, верно? Разве я сегодня что-нибудь пила?
– Выйдите, пожалуйста, из машины. – Он отступил к задней дверце.
Руки у меня затряслись сильнее, сердце принялось отплясывать необузданную самбу, во рту пересохло. Да уймись уже.
Я вышла из машины и, сцепив руки, встала рядом.
– Мисс Харт, будьте любезны пройти сорок футов по прямой в ту сторону. Вес переносите с пятки на носок.
Мне хотелось сделать ровно так, как он описал, – пройтись легко и быстро, но равновесие удерживать не получалось. Я шагала чересчур широко, да еще и нервно хихикала.
– С координацией у меня всегда было… не очень, – сказала я.
Правильно, координация? Это вообще так называется? От переживаний в голове у меня помутилось. Зря я приняла целых два ксанакса. Тело меня не слушалось.
– Спасибо, достаточно. Пожалуйста, встаньте вот здесь, передо мной. Откиньте назад голову, вытяните руки в стороны и дотроньтесь пальцем до носа.
Я раскинула руки и тут же потеряла равновесие, но полицейский подхватил меня, так что упасть я не успела. Я собрала волю в кулак и попыталась заново.
И ткнула себе в глаз.
Полицейский протянул мне алкотестер:
– Пожалуйста, дуньте.
Я действительно не пила, в этом я не сомневалась, но, честно говоря, на собственную память полагаться было трудно. Мысли разбредались, однако я помнила, что если все же я выпила, то в трубку дуть нежелательно.
– Нет, – тихо отказалась я, глядя на полицейского, – я не пьяная. У меня панические атаки, и рецепт тоже есть.
Полицейский взял меня за запястья и застегнул наручники.
Наручники!
– Подождите! – выкрикнула я, пытаясь сообразить, как ему все объяснить, однако полицейский уже вел меня к своей машине.
– У меня есть рецепт! – испуганно пискнула я. – Это из-за панических атак!
Он зачитал мне мои права и сказал, что я арестована, а затем взял мое водительское удостоверение, сделал в нем прокол, а меня усадил на заднее сиденье машины.
– Ну пожалуйста, – взмолилась я, когда он сел за руль, – не надо. Пожалуйста. Сегодня же Рождество!