глаз зрелищами, ласкала слух россыпью звуков. Каждую пятницу с полудня и до пяти вечера эта оживленная ярмарка занимала небольшой пятачок всего в паре кварталов от исторического центра городка. Словно шапки мороженого, белели здесь крыши киосков, а под ними раскидывались прилавки с фруктами и орехами, ягодами, травами, овощами, поделками и медом. В увядающем осеннем свете это лоскутное ярмарочное одеяло играло всеми красками.
Товаров в маленьком киоске Дороти практически не осталось. Стол, длинный и низкий, она застилала газетами – сегодня, например, воскресными иллюстрированными приложениями, – а поверх ставила ящики с урожаем, который успела собрать за неделю. Тут были ярко-красные яблоки, сочная поздняя малина, а также корзинки с травами и овощами – зелеными бобами, помидорами, брокколи и кабачками. Корзинки и ящики почти опустели, разве что несколько одиноких яблок да пригоршня бобов.
Под голубым безоблачным небом, которое любовалось сверху на ярмарочную кутерьму, Дороти собрала ящики и отнесла их в сарай, принадлежащий ферме «Водопад».
Владелец, корпулентный лохматый мужчина с крючковатым носом, улыбнулся ей:
– А у тебя, Дороти, похоже, неплохой денек выдался.
– Просто отличный, Оуэн. Еще раз спасибо, что прилавок выделил. Малину прямо за секунду разобрали.
Оуэн погрузил ее ящики в багажник своего ржавого грузовичка – позже завезет их Дороти домой.
– Тебя точно до дома не подбросить?
– Нет, спасибо. Справлюсь сама. Передавай Эрике привет. Увидимся!
Дороти вернулась к прилавку. Струйка пота сползла у нее по спине. Она расстегнула поношенную клетчатую рубаху – практически униформу, у Дороти их было штук шесть, не меньше, – сняла и повязала ее за рукава на талии. Красная футболка под рубахой потемнела от пота, но тут уж ничего не поделаешь.
Дороти шестьдесят девять лет, волосы длинные и седые, кожа словно высохшее русло реки, а в глазах все горести, которые ей выпали в жизни. Пахнет ли от нее по́том, волнует ее в последнюю очередь. Дороти потуже завязала на голове бандану, замотала ногу эластичным бинтом и оседлала скрипучий велосипед, свое единственное средство передвижения.
Жить одним днем – вот принцип ее новой жизни.
За последние пять лет Дороти вывернула жизнь наизнанку, сократила все лишнее, избавилась от ненужного и сохранила лишь необходимое. Теперь она практически не оставляла углеродного следа: мусор уходил в компост, еду для себя и на продажу она выращивала сама, причем только органическую – фрукты, орехи, овощи и злаки. Красоту Дороти давно растеряла, сделалась тощей и жилистой, как бобовые плети в ее огороде, но ей не было до этого дела. На самом деле ей даже нравилось, что лицо ее несет следы всего того, через что она прошла.
И теперь она совсем одна. Так, наверное, и должно быть. Ведь отец много раз говорил ей: «Ты, Дотти, холодная, как ледышка. Если не оттаешь, то так одиночкой и останешься». Как же несправедливо, что спустя бог знает сколько лет в голове у нее по-прежнему звучит его голос.
В корзинке на руле погромыхивала коробочка с деньгами. Машины сигналили Дороти, проносились вплотную, но она не обращала внимания. Она давно усвоила, что старых хиппи никто не любит, а уж старых хиппи на велосипеде – и подавно.
На углу Дороти вытянула вбок руку и свернула на Мэйн-стрит. Она теперь неукоснительно соблюдала правила, даже такие незначительные, и это приносило ей радость. Да, звучит странновато, большинство не поймет, вот только Дороти всю жизнь прожила в прериях анархии, и спокойствие, которое несли с собой правила, было таким упоительным.
Дороти оставила велосипед на стоянке возле аптеки. Теперешние новые жители, модные обыватели, перебравшиеся в этот когда-то сонный городок, потому что отсюда всего миль тридцать с небольшим до центра Сиэтла, приматывали свои велосипеды к стойке ярко-красными тросами и запирали на затейливые замки. У Дороти такая забота о вещах вызывала улыбку. Однажды, если повезет, они поймут, за что стоит цепляться, а что не жалко и отпустить. Затягивая потуже бандану, Дороти двинулась по потрескавшемуся, в колдобинах, тротуару, в который уже раз поражаясь количеству людей. Между антикварными лавочками, которые теперь кормили Снохомиш, сновали туристы. Магазины на этой улице, когда-то единственной в городке, где с одной стороны плоской лентой тянулась река Снохомиш, а по другую сторону начинались новые районы, сохранили свой былой вид.
Дороти вошла в ярко освещенную аптеку. С полок на нее смотрели всякие милые вещицы – разноцветные заколки, чашки с мудрыми высказываниями, открытки, но Дороти знала, что чем меньше приобретаешь, тем больше имеешь. К тому же деньги у нее только от продажи фруктов и овощей, чек от Талли в этом месяце еще не приходил.
– Привет, Дороти, – поприветствовал ее аптекарь.
– Привет, Скотт.
– Как сегодня рынок?
– Прекрасно. Я для вас с Лори мед отложила. Завезу при случае.
Аптекарь протянул ей лекарство, когда-то изменившее жизнь Дороти.
– Спасибо.
Она расплатилась, сунула оранжевый пузырек в карман, вышла на оживленную улицу и, сев на велосипед, преодолела три отделявшие ее от дома мили.
Как обычно, подъем на Саммер-Хилл дался нелегко, и до вершины она добралась взмокшая и тяжело дыша. Наконец она свернула к дому, велосипед покатил по траве. Листок, белевший на двери, она углядела издалека. Дороти нахмурилась, слезла с велосипеда и опустила его на землю. Когда в последний раз ей оставляли записки?
Д., Талли в болнице Святого Сердца. Джонни говорит, приезжай быстрей. Деньги на такси под ковриком. Палата 426. М.
Дороти наклонилась и приподняла резиновый черный коврик. На бетонном крыльце, которое облюбовали мокрицы, лежал грязноватый белый конверт. Внутри оказалась стодолларовая банкнота.
Дороти поспешно вошла в одноэтажный дом, когда-то принадлежавший ее родителям, а теперь – дочери. Много лет назад молодая Дороти жила здесь с четырнадцатилетней Талли – единственное место, где им довелось пожить вместе.
За последние годы Дороти удалось слегка привести дом в порядок, но бежевые стены требовалось перекрасить, мох на крыше никуда не делся. Под вытертым ковролином обнаружился прекрасный деревянный пол, который Дороти собиралась когда-нибудь заново отполировать. Стены в кухне сохранили тошнотворный розовый цвет, выбранный в начале семидесятых кем-то из жильцов, но от полосатых драных занавесок она избавилась. И спальню преобразила – выкинула покосившиеся ставни, содрала золотистое, все в пятнах, ковровое покрытие и выкрасила стены в спокойный кремовый.
Открыв пузырек, Дороти достала таблетку и запила ее теплой водой из-под крана. На кухне она взяла старомодный проводной телефон – настоящий динозавр в эпоху мобильников, – открыла справочник, отыскала номер и вызвала такси. Принимать душ времени не было, поэтому она лишь наскоро причесалась и почистила зубы. Заплетая непослушные седые волосы, Дороти вошла в спальню и взглянула на себя в овальное зеркало над комодом.
Вылитый Гэндальф после попойки.
На улице просигналило такси, Дороти схватила сумку и выскочила из дома. Лишь усевшись на велюровое сиденье, она обнаружила, что одна нога у нее по-прежнему до колена перебинтована.
Такси выехало на дорогу, и Дороти проводила взглядом свою ферму. Более четырех лет назад, когда она в конце концов согласилась полностью изменить свою жизнь, это место ее спасло. Дороти часто казалось, будто овощи у нее так хорошо растут, потому что щедро политы ее слезами.
И спасибо лекарствам – они окутывали мир вокруг тонкой пеленой, смягчали его углы. Совсем немножко, и все же достаточно, чтобы успокоить ее чувства, угомонить скачки настроения. Без лекарств – Дороти это знала – она бы уже снова скатилась вниз, во тьму, где провела почти всю жизнь.
На нее навалились воспоминания – настырные, упрямые, и вскоре она уже не слышала ни сопенья таксиста, ни гула мотора, ни уличного шума.
Время повернуло вспять, и у Дороти не было сил сопротивляться. Она сдалась, поддалась, и на миг мир замер, окаменел.
Она услышала, как лает собака, как звенит натянутая цепь, и поняла: на дворе 2005-й. Ноябрь. Ей шестьдесят четыре года, она называет себя Дымкой, а ее дочь – телезвезда. Дымка живет в старом трейлере в грязном трейлерном парке неподалеку от Итонвилля. Сейчас она плавает в душно-сладком…
…запахе марихуаны. Дымка обкурилась, но этого было недостаточно. В последнее время травы не хватало.
Вдруг получится догнать выпивкой? Пошатываясь, она поднялась с просевшего кресла с замасленной обивкой, наткнулась на пластмассовый столик. Боль пронзила бедро, пивные банки со звоном разлетелись по полу.
Дымка осторожно пробиралась по трейлеру, прикидывая, пол это перекосился еще больше или просто она обдолбалась сильнее, чем думала. На кухне остановилась. Зачем она сюда пришла?
Дымка ошалело огляделась, заметила на плите гору грязной посуды. Надо бы ее перемыть, пока Трак не вернулся, он терпеть не может, когда у нее не прибрано… А мухи откуда? На коробки из-под пиццы налетели?
Дымка открыла холодильник. Лампочка осветила несколько заветрившихся сэндвичей, упаковку пива и зеленоватое молоко в бутылке. Дымка захлопнула дверцу, открыла морозилку и обнаружила початую бутылку водки. Она протянула было дрожащую руку, но тут донесся рев двигателя.
Черт.
Надо бы срочно прибраться, но Дымку трясло. Собаки возле трейлера заходились в лае. Дымка слышала, как они, натягивая длинные цепи, рвутся к нему.
Надо встретить его. Она запустила дрожащие пальцы в спутанные волосы. Когда она в последний раз принимала душ? Неужто от нее воняет? Он такое ненавидит.
Дымка поковыляла к двери, открыла. Сперва она видела лишь серый воздух, от которого пахло дизелем, собачьими экскрементами и мокрой землей.
Она заморгала и присмотрелась.
Возле поленницы стоял большой красный грузовик, из кабины вылез Трак. Нога, обутая в ботинок со стальным носом, опустилась прямо в лужу. Огромный, с всклокоченными каштановыми волосами и квадратным лицом, он обладал животом, который вплывал в комнату первым.