Строчки расплывались перед глазами, плясали и прыгали, но я с ними справилась.
Женщинам, привыкшим ко всеобщему вниманию, стареть бывает нелегко, но особенно трудно пришлось Талли Харт, бывшей звездной ведущей некогда популярного ток-шоу «Разговоры о своем». В редакцию «Стар» обратилась крестница миссис Харт, Мара Райан. Мисс Райан рассказала, что в последнее время пятидесятилетняя Талли Харт безуспешно борется с недугом, который преследует ее многие годы. По словам мисс Райан, Талли Харт «стремительно набирает вес» и злоупотребляет наркотиками и алкоголем. Когда-то у Талли Харт было все, о чем только можно мечтать, но сейчас стареющую звезду ток-шоу, бездетную и незамужнюю, которая в открытую рассказывала зрителям о своем трудном детстве, явно сломили неудачи. Доктор Лорри Мулл, психиатр из Беверли-Хиллз, не являющийся лечащим врачом телезвезды, так комментирует случившееся: «Мисс Харт ведет себе как человек, имеющий зависимость. Совершенно очевидно, что она теряет контроль над собой».
Большинство зависимых личностей…
Я разжала пальцы, и журнал полетел на пол. Боль, которой я противостояла все это время, захлестнула меня с такой мощью, что сопротивляться я уже не могла, меня стремительно затянуло в самое черное, самое беспросветное одиночество.
Я встала, вышла из гостиной, а потом и из квартиры, прихватив по пути ключи от машины. Куда я иду, я не знала. Прочь. Подальше.
Жить так больше нельзя. Я пыталась существовать в одиночестве – видит бог, пыталась. Однако мир такой огромный, а я чувствую себя такой крошечной… Я – словно набросок углем, портрет той женщины, какой когда-то была, вот только остались от меня лишь темные линии и белые провалы. Нечеткий силуэт. Этого удара моему сердцу не вынести. Вокруг меня одна лишь пустота. Внутри меня одна лишь пустота.
Ничто меня больше не держит. Достаточно порыва ветра – и меня сдует. И ладно. Не хочу больше быть сильной. Хочу исчезнуть. Я нажала на кнопку первого этажа. Шагая по парковке, достала из сумочки ксанакс и проглотила две таблетки.
Я села в машину, завела двигатель и выехала на улицу. На Фёрст-стрит я свернула, даже не взглянув налево. Слезы и дождь смазывали видимость, превращали знакомый город в неведомый пейзаж – уродливое нагромождение небоскребов, неоновых вывесок и фонарей, все сливалось в одно размытое нигде. Мое отчаянье стирало мир вокруг. Я крутанула руль вправо, объехала кого-то – пешехода, велосипедиста или плод собственного воображения – и увидела прямо перед собой бетонную опору старой эстакады.
Я смотрела на огромную приближающуюся махину и думала: положи этому конец.
Решение такое простое, что у меня дух захватило. Может, я уже давно его вынашивала? Вертела его в подсознании, обдумывала? Не знаю. Знаю лишь, что вот оно, передо мной, соблазнительное, точно поцелуй во мраке.
Мне больше не придется терпеть боль. Надо лишь чуть поддать газу.
Глава двадцать пятая
– О господи, – хочу объяснить я Кейт, – ведь в последнюю секунду я попыталась повернуть, чтобы не врезаться в опору.
Знаю.
– На миг у меня мелькнула мысль: ведь всем плевать! И я надавила на газ, но потом повернула. Просто… опоздала.
Смотри.
Я снова вижу больничную палату. Она залита светом, вокруг моей койки целая толпа.
Я смотрю на них сверху.
Джонни, скрестив на груди руки и поджав губы, расхаживает от стены к стене. Тут же, прижимая к губам платок, плачет Марджи, а моя мать выглядит совершенно потерянной. Еще тут близнецы – стоят почти вплотную друг к другу, бок о бок. У Лукаса на глазах слезы, а Уиллз сердито вскинул подбородок. Мальчишки кажутся мне какими-то ненастоящими, будто частично стертыми из реальности.
Они уже и так немало помотались по больницам, а из-за меня снова сюда вернулись. От этого мне делается невыносимо.
Мальчики мои, вспомнят ли они меня?
Нежность в голосе Кейти заставляет меня забыть обо всем остальном.
Этот вопрос прозвучал совсем тихо, словно у меня в голове. А может, я прочла ее мысли, как это случается с лучшими друзьями?
– Хочешь, поговорим об этом?
Как мои мальчишки будут расти без меня? Нет.
Она покачала головой, и серебристо-светлые волосы колыхнулись. Разве скажешь тут еще что-то?
Неожиданно в повисшей тишине раздалась песня, она доносилась из айпода на тумбочке, но совсем тихо, едва слышно.
«Здравствуй, темнота, мой давний друг»[20].
А потом я услышала голоса.
– Пора… Хотя надежды мало…
– Температура нормальная… Отключайте аппарат искусственной вентиляции…
– Шунт мы убрали, но…
– Посмотрим, сможет ли она сама…
Голос у мужчины в белом почти угрожающий, и я вздрагиваю, когда он задает вопрос:
– Готовы?
Они говорят обо мне, о моем теле, о том, чтобы снять меня с аппарата искусственного жизнеобеспечения. И все здесь – мои друзья и родные – пришли посмотреть, как я умру.
Или умрешь, или начнешь дышать самостоятельно. Пора решать. Ты хочешь вернуться?
И я наконец поняла. Вся моя жизнь вела меня к этому моменту, просто я не понимала, не хотела понять.
Я увидела, как в палату вошла Мара, худая, вид болезненный. Встала рядом с Джонни, и он обнял ее за плечи.
Ты ей нужна. И мальчишкам моим тоже нужна.
Я пообещала Кейти присмотреть за ее детьми и не сдержала слова. И моя боль – тому доказательство. Я чувствую, как где-то в глубине меня снова поднимает голову возмездие – моя тоска, – расправляет крылья.
Они любят меня. Даже отсюда, сквозь несколько миров, я вижу это. Почему я не замечала этого, когда была рядом с ними? Возможно, мы видим ровно то, что ожидаем увидеть. Мне хочется исправить все, что я наделала, стереть этот ужасный эгоистичный поступок, получить шанс стать другой. Стать лучше.
Я же люблю их. С чего я решила, будто не способна любить, почему думала так все эти годы?
Я обернулась, чтобы сказать это Кейт, и она улыбнулась мне, моя лучшая подруга с длинными спутанными волосами и густыми ресницами, – улыбнулась такой улыбкой, от которой где угодно делается светло.
Лучшая часть меня. Девочка, которая много лет назад взяла меня за руку и не отпускала до тех пор, пока у нее не оставалось выбора.
В ее глазах я увидела всю нашу жизнь: вот мы танцуем под нашу музыку, катаемся на велосипедах, сидим на пляже, болтаем и смеемся. Она – мое сердце, она – та, кто поднимает меня ввысь и удерживает на земле. Неудивительно, что без нее я с ума сходила. Кейти – клей, который удерживает нас вместе.
Попрощайся со мной.
Как же тихо она это произнесла.
В больничной палате, которая сейчас совсем далеко, кто-то – врач – спросил:
– Кто-нибудь хочет что-то сказать?
Но я слушаю только Кейт.
Я с тобой навсегда. Навсегда, Тал. Друзья, несмотря ни на что. На этот раз верь, не бросай верить.
Я и правда разуверилась – в ней, в себе самой, в нас. Во всем.
Когда кто-нибудь подтолкнет тебя в бок или скажет, чтобы ты не важничала, или когда заиграет наша музыка, замри на миг – и ты услышишь в этом меня. Я живу в твоих воспоминаниях.
Она права, я знаю. Возможно, всегда знала. Кейти покинула нас. Я давно ее потеряла, просто не понимаю, как отпустить. Разве отпустишь часть себя? Но надо… Ради нас обеих.
– Ох, Кейти… – Глаза защипало от слез.
Вот видишь, ты прощаешься со мной.
Она придвинулась ко мне, и я ощутила исходящее от нее тепло. А в следующий миг меня словно опалило – ее кожа прикоснулась к моей[21].
Пора расставаться, Джек, сочини новый план, Стэн.
Музыка. Музыка навеки.
– Я люблю тебя, – тихо сказала я, и этого наконец-то достаточно. Любовь – это навсегда. Теперь я это поняла. – Прощай.
Я погрузилась в темноту.
Я будто наблюдаю за собой откуда-то издалека. Голова болит так, что я ничего не вижу.
Двигайся.
Знакомое слово, из какой-то прежней жизни, и вот оно вернулось ко мне. Передо мной черный бархатный занавес. Наверное, я за сценой. Где-то неподалеку огни.
Нужно двигаться. Встать… Сделать шаг.
Я устала. Как же я устала. Тем не менее я пытаюсь. Встаю. Каждый шаг откликается болью в спине, но я не останавливаюсь. Там, на сцене, свет. Словно луч маяка, он пробивает тьму, показывает мне дорогу и снова гаснет. Я двигаюсь, двигаюсь, ковыляю вперед. «Пожалуйста!» – умоляю я, но мысли путаются, да и не знаю я, к кому обращаюсь. А потом внезапно из мрака вырастает холм, он растет и растет, нависает надо мной.
Я не могу.
Откуда-то издалека доносится голос:
– Талли, очнись, пожалуйста.
Обрывки песни, почти знакомой, что-то про сладкие сны.
Я пытаюсь сделать еще шаг, но легкие горят от напряжения, все тело – один сгусток боли. Ноги слабеют, я падаю на колени. Так и кости недолго переломать.
– Кейти, у меня не получится.
Я почти готова спросить у нее, зачем все это, почти готова в отчаянии выкрикнуть этот вопрос.
Впрочем, я знаю зачем. Ради веры.
Которой прежде не было. А сейчас есть. Теперь я верю.
– Талли, возвращайся.
Я цепляюсь за голос крестницы. В этом черном мире он сверкает, словно тонкая осенняя паутинка, где-то очень близко. Я тянусь к нему, следую за ним. А потом делаю болезненный вдох и стараюсь подняться.
– Готовы? – спросил доктор Беван. – Возможно, кому-нибудь хочется сперва что-то сказать?
Мара даже не кивнула. Зря они это. Лучше уж пускай ее крестную не отключают от аппаратов, пускай она дышит. Потому что иначе вдруг она умрет?
Мама Талли подошла поближе. Ее потрескавшиеся, бледные губы складывались в неслышные Маре слова. Здесь, возле больничной койки, собрались все: папа, дедушка с бабушкой, близнецы и мать Талли. Сегодня утром на пароме папа рассказал Маре и мальчишкам о том, что собираются сделать врачи. Они повысили температуру тела Талли и частично перестали вводить ей лекарства. Сейчас они хотят отключить ее от аппарата искусственной вентиляции легких. Осталось надеяться, что она очнется и будет дышать самостоятельно.