Эти два тарана стали переломным моментом боя. В действиях противника почувствовалась неуверенность.
Из восьми наших самолетов на аэродром вернулось пять, только три из них были невредимы, а летчики не ранены: Петров, Дмитрий Глинка и я. Дорого поплатился враг за гибель наших товарищей: из 30 его самолетов, участвовавших в бою, 13 было сбито и упало в расположение наших войск».
Об этом бое нам, молодым пилотам, постоянно рассказывали его участники. Это была жестокая схватка, символизировавшая боевое братство, доблесть и мужество советских воинов. И таких боев было немало. Поэтому наши летчики и завоевали в небе Кубани господство в воздухе и удерживали его до полной победы в небе Берлина.
В полку нас распределили по эскадрильям, а там, в свою очередь, — по звеньям. Петя Гучек попал ведомым к самому Борису Глинке, Женя Денисов — к командиру эскадрильи Микитянскому, Вася Можаев — к Шурубову. Им крупно повезло (так мы тогда все считали). Меня же ведомым определили к младшему лейтенанту В. Сапьяну, и я, откровенно говоря, поначалу был огорчен, думал, что виной всему — моя злополучная посадка. Но вскоре убедился, что лучшего ведущего мне не найти.
Василий был скромный, застенчивый, тихий, ко всем очень внимательный и серьезный. У него было редкое по нынешним энергичным временам, почти исчезающее качество — он умел слушать. Спокойно, не перебивая, думая над словами собеседника. Я сделал с Василием несколько первых боевых вылетов. И получилось так, что благодаря его умелому, бережному и вместе с тем требовательному вводу в строй впоследствии прослыл одним из лучших ведомых полка.
А на боевое задание первым из нас вылетел Иван Кондратьев. К этому времени в полку уже выработалась четко продуманная методика ввода молодых летчиков в строй. Какова бы ни была группа, больше одного новичка на боевой вылет в нее не включали, причем постоянно наблюдала за ним и оберегала его, порой в ущерб общему замыслу боя, вся группа.
Мы с нетерпением ждали ушедших на задание, чтобы от самого первого побывавшего в бою узнать; как оно там, в атаке… Но Иван Кондратьев из этого полета не вернулся.
Настроение резко упало: ведь Кондратьев по технике пилотирования был лучшим среди нашего выпуска. К тому же все «старики» вернулись невредимыми, даже одержали победы, а для Кондратьева первый полет оказался роковым…
Ведущим у Кондратьева был лейтенант Василий Бондаренко, который прибыл в полк всего несколькими днями раньше нас. Это был веселый, никогда не унывающий летчик. Вася неплохо играл на баяне и пел украинские песни, лихо отбивал чечетку. Своими рассказами о боевой работе он привлек к себе общее внимание, и даже Иван Бабак намеревался присмотреться к его хватке, поучиться воевать.
Для Бондаренко этот боевой вылет в нашем полку тоже был первым. Видимо, переоценил он свой в общем-то скромный опыт первых месяцев войны и не смог своевременно оказать помощь ведомому в сложной обстановке. К счастью, Иван Кондратьев остался жив. Он выпрыгнул с парашютом и к вечеру вернулся в расположение полка. Радости нашей не было предела!
Впоследствии они хорошо слетались парой, прекрасно понимали друг друга в воздухе и на земле. Василий Бондаренко стал Героем Советского Союза, а Иван Кондратьев прослыл храбрейшим летчиком полка.
Первый боевой вылет, первый воздушный бой, первая победа — эти события фронтовой жизни в подробностях помнятся каждому пилоту. В последующих боях, радость от побед не меркнет. Но счастье первых победных атак навсегда оставалось с нами. Не боясь показаться сентиментальным, скажу, что такое счастье, наверное, сродни чувству первой любви…
В июле в небе Кубани было сравнительно спокойно. Не каждый боевой вылет заканчивался воздушным боем, как это было в марте — апреле. Вот и мое боевое крещение оказалось, образно говоря, холостым. Но командир группы капитан Петров на этот раз разбор полета провел особенно тщательно. Остановившись на несоблюдении установленного боевого порядка в парах, он кивком указал в мою сторону. «Излишне много разговоров по радио» — это также относилось к нашей паре, вернее, к моему ведущему Сапьяну, который чересчур заботливо опекал меня.
В конце разбора ведущий группы совсем огорошил меня — приказал нам с Васей потренироваться на земле по системе «пеший по-летному». «Плохи мои дела, подумал я, — надо стараться». И старался. Ходили мы по аэродрому с Сапьяном, растопырив руки, — атаковали невидимого противника, сами уходили из-под атаки, в азарте нарушая боевой порядок, отчего мой олимпийски невозмутимый ведущий повышал голос и повторял маневр.
Эта нехитрая методическая форма тренировки в слетанности, в понимании выполняемых маневров и замысла предстоящего полета, так метко названная «пеший по-летному», до сих пор одна из лучших форм подготовки летного состава.
А с противником я не встретился и в трех последующих боевых вылетах. Гучек, Денисов, Караваев уже провели по воздушному бою. И мы подробно, втайне от «стариков» анализировали их до глубокой ночи. Правда, анализ этот был весьма относительный: мало еще разбирались ребята в динамике боя.
И вот мой пятый боевой вылет… В тот день ведущим группы был капитан Дмитрий Глинка. Еще задолго до вылета Василий Сапьян предупредил меня:
— Полетишь ведомым у ДБ.
Почему принято такое решение и кем — спрашивать не стал. Знал, что летать с Дмитрием почетно, хотя и нелегко. Это был прирожденный летчик-истребитель. Как и старший брат, Дмитрий Глинка был высокого роста, волевой взгляд из-под коротких бровей придавал лицу строгое, даже суровое выражение, и мы, молодые, откровенно побаивались этого взгляда. Мастер воздушного боя, Дмитрий очень метко стрелял с коротких дистанций, пилотировал с большими перегрузками, чаще всего не предупреждая о своем маневре по радио.
Долгое время ведомым Дмитрия летал Иван Бабак. Об этом воздушном бойце мы услышали задолго до того, как увидели его. А встретились — и немало удивились. Представляли себе сурового великана, а перед нами оказался симпатичный, несколько сутуловатый, лейтенант. Иван был невидным, но умное лицо и всегда изысканная опрятность делали наружность его довольно приятной. Честный и прямодушный, он отличался тонкостью, свойственной людям его профессии (до войны Бабак работал учителем). Откровенность его, совсем непритворная, была, однако же, не без расчета: он так искусно, шутливо, необидно умел говорить величайшие истины людям сильным, что их самих заставлял улыбаться. Словом, очень быстро и незаметно Иван стал среди нас «своим» — не бывалым «стариком», а скорее, опытным старшим братом. Теперь он уже сам водил пару. Ведомым к нему определили Валентина Караваева.
В моем пятом боевом вылете эта пара стояла в нашем звене, летевшем в качестве ударной группы. Вторую четверку возглавлял командир эскадрильи капитан Микитянский с ведомым Денисовым, который к этому времени успел совершить десять боевых вылетов и участвовал в двух воздушных боях. Ведущий второй пары старший лейтенант Лавицкий взял к себе ведомым Сапьяна.
Стоя в строю и слушая предполетные указания Дмитрия Глинки, я думал, что при встрече с пашей группой никаким гитлеровским эскадрам несдобровать, хотя на себя я не очень рассчитывал. Дмитрий, как всегда, был немногословен. Еще раз уточнив место и задачи каждой пары в боевом построении, а также время взлета, он обратился ко мне:
— Ну а ты, Горачий, будешь выполнять только одну задачу — держаться моего хвоста. Оторвешься — убьют. Немцы ждут одиночек, специально пары такие держат в воздухе, вроде охотников. Понял? — Заметив робость новичка, мой ведущий, уже уходя к самолету, на ходу добавил: — Да ты не дрейфь, Горачий, не дрейфь Г В обиду не дадим. Сзади нас Бабак, а еще выше Лавицкий о Микитянским. Это же во братва! — И показал большой палец.
Разумеется, каждый боец — характер на свой лад, со своими особенностями, но есть еще и фронтовое братство, которое, не стирая индивидуальности, придает новые силы, столь необходимые для того, чтобы перенести тяготы и скорбь трагических обстоятельств, неумолимо возникающих на войне. Эти силы — та нравственная чистота, которая не внушалась поучениями или приказами и возникала в сознании не по абстрактным кормам и застывшим рецептам, а формировалась во фронтовом братстве, проверялась жизнью и смертью…
Взлетели мы парами. Быстро собрались и в установленном боевом порядке эшелонированно по высоте и в глубину — с набором высоты пошли к линии фронта для прикрытия наших войск. Строго держал свое место: справа сзади и чуть выше самолета ведущего. Хотелось посмотреть, где остальные, но боялся оторваться. Слышал, Дмитрий докладывал на землю, что прибыли в район на работу, просил сообщить обстановку.
— Пока спокойно. Выполняйте задание, — ответила земля.
На солнце шли с набором, затем разворотом «все вдруг» от солнца со снижением и разгоном скорости. Чуть больше скосил взгляд влево — увидел пару Бабака. Ходили уже минут десять. Все тихо. И вдруг…
— ДБ, с запада большая группа! От вас на встречных на одной высоте смотрите! — передала наземная радиостанция.
— Пошли выше на солнце! Всем смотреть! — скомандовал Дмитрий.
И началось… Четкие, отрывистые команды — то Глинки, то Бабака, то Микитянского:
— Атакуем слева! Прикрой, Коля!
— Смотри снизу, отсекай!
Чаще всего слышались команды для меня:
— Крути влево, Горачий. Держись!..
Куда крутили, зачем — я понимал плохо и, кроме хвоста машины своего ведущего, ничего не видел. А перегрузки такие, что временами в глазах темнело. «Когда же все это кончится? — вкрадывалась мысль. — А может, никакого боя и нет? Может, это летчики меня тренируют да проверяют?» Но нет, судя по возбужденным командам и сложным стремительным маневрам, наверное, все-таки бой. Временами в поле зрения я все же замечал силуэты самолетов, но чьи машины — наши или противника — различить не мог.
Все как-то разом вдруг утихло. Последовала команда с земли, разрешавшая следовать на посадку, при этом была передана благодарность за работу. На аэродром вернулись попарно, с небольшими интервалами по времени. Мы с Глинкой сели последними. Зарулив и выключив мотор, заметил, что самолет несколько накренился вправо. Поспешно вылез из кабины. Увидел теплый, сочувствующий взгляд встречающего техника: