— «О партийности вернувшегося из плена кандидата в члены ВКП(б) младшего лейтенанта Дольникова Г. У.». Товарищи, вы все знаете, — продолжал Кузьмин, что товарищ Дольников, вернулся из плена, сохранив кандидатскую карточку. Прятал он ее в сапоге под стелькой, отчего карточка практически пришла в негодность — попрела, надписи расплылись. А главное, товарищ Дольников не платил взносы почти полгода и формально выбыл из кандидатов в члены ВКП(б). Есть предложение послушать товарища Дольникова.
Я встал, кратко рассказал все, что касалось моей жизни в связи с пленом, о чем присутствующие хорошо знали, и попросил членов бюро оказать доверие возвратить мне кандидатскую карточку.
Выступившие члены партийного бюро Иван Бабак, Михаил Петров, а в заключение и Михаил Кузьмин дали положительную оценку моей боевой работе, охарактеризовали меня как хорошего товарища, дисциплинированного, пользующегося авторитетом в полку летчика и постановили: «Ввиду того что тов. Дольников Г. У. по прибытии в полк в течение двух месяцев показал себя полностью с положительной стороны во всех вопросах, провел 29 боевых вылетов, провел 11 воздушных боев, сбил 5 самолетов противника лично, ходатайствовать перед политотделом 9-й гвардейской иад о возвращении товарищу Дольникову кандидатской карточки».
Сразу после заседания, как только мы вышли на улицу, Иван Бабак сердечно поздравил меня и с теплотой в голосе сказал:
— Я теперь и в члены партии был бы рад дать тебе рекомендацию, но еще не имею права. Да за тебя любой поручится!
Я горячо поблагодарил своего боевого друга, пообещав, что ему за меня краснеть не придется.
Прошел сильный дождь. По раскисшей дороге бежали ручьи. Яркое летнее солнце весело светило в просветы между облаками. Пахло луговыми травами… Хотелось побыть одному…
А через несколько дней меня назначили командиром звена. В полку произошли и другие перемещения. Братским 16-м истребительным авиаполком ушел командовать гвардии капитан Б. Б. Глинка, лейтенант В. С. Сапьян стал заместителем командира эскадрильи, на должность командира звена назначили моего земляка Петра Гучека. И после объявления нового боевого расчета командир полка майор С. И. Лукьянов поставил задачу готовиться к перебазированию.
Войска 1-го Украинского фронта готовились к крупной наступательной операции на львовском направлении. Фронт пополнялся людьми, техникой. В середине июня 1944 года наша дивизия и весь авиакорпус перебазировался на Украину, и мы вошли в состав 2-й воздушной армии, которой командовал генерал С. А. Красовский.
И вот первая посадка на площадке Прежена. Здесь в течение двух недель мы усиленно тренировались, готовясь к предстоящему наступлению. Тренировались в полетах на малых высотах, на предельную дальность с посадкой на незнакомый аэродром. На одном из них у меня произошла неожиданная встреча со старым товарищем.
Зарулив после посадки, группа наших летчиков отправилась искать столовую. Навстречу — такая же группа, но пилоты все незнакомые. Поравнявшись с ними, я заметил, однако, среди весело и темпераментно объяснявшихся бойцов, по-видимому только что вернувшихся после вылета, знакомое лицо. Никак, Володин? На всякий случай крикнул:
— Володин, ко мне!
Тот обернулся в недоумении, но, встретив мой взгляд, кинулся навстречу:
— Да тебя разве узнаешь, черт бородатый!
Времени у нас обоих — считанные минуты. Но я узнал, что воюет мой однокашник храбро, два ордена получил. Запевала нашего отряда по Батайской школе старшина звена Анатолий Володин летал в эскадрилье, командиром которой был тоже наш батаец — Николай Скоморохов, о котором уже писали во многих газетах…
Вскоре был получен приказ о срочном перебазировании нашего полка на полевой аэродром Михайловка. Задачу ставил Дмитрий Глинка. Он предупредил всех, что аэродром посадки Михайловка (Броды) расположен в восьми километрах от линии фронта, что возможен даже обстрел артиллерией противника.
И тут Синюта перебил:
— Раз уже нас под мишени приспосабливают, то мы выдержим. Вот жаль, что самолеты побьют. Придется тогда в конницу подаваться.
— А тебя, Гриша, все в конницу тянет. Ты и во сне видишь, как в красных лампасах, с буркой внакидку в атаку несешься, — поддел Синюту Сапьян.
Дмитрий Глинка дал высказаться пилотам и спокойно продолжил:
— Мишенями мы действительно можем стать. Проще всего подставить свои дурные головы, а вместе с ними и самолеты под дула артиллеристов. К счастью, начальство наше в отличие от некоторых думать умеет. Поэтому слушайте и запоминайте… Мы должны перебазироваться в Михайловку скрытно, при полном радиомолчании, на предельно малой высоте. Это — личное распоряжение Покрышкина. Поэтому летным эшелоном пойдут только опытные пилоты. После посадки самолеты замаскировать…
Казалось бы, задача как задача, но приземлиться на незнакомую площадку, ничем не напоминающую аэродром, да еще рядом с линией фронта — дело весьма сложное. А кроме того, лететь и производить посадку приказано с высоты не более ста метров…
На следующий день мы принялись тренироваться в заходе на посадку с малой высоты: с первого раза на полосу попадали не все. Затем тщательно изучили по картам крупных масштабов подходы к Михайловке.
И вот на рассвете началось перебазирование. Тренировка сыграла свою роль: все летчики перелетели и успешно приземлились на новом полевом аэродроме.
Когда же самолеты замаскировали, определить наше нахождение было нелегко даже опытным разведчикам. Нас не обстреливала артиллерия, не бомбили ни в первый день, ни в последующие. Немцы старательно отрабатывали по сорока ложным аэродромам, которые в полосе фронта были подготовлены нашими специальными командами. Горький опыт начала войны всесторонне учитывался.
13 июля началась Львовско-Сандомирская наступательная операция 1-го Украинского фронта. Мы впервые так близко слышали раскаты артиллерийской канонады и видели огромный поток наших бомбардировщиков, штурмовиков, истребителей, многие из которых шли прямо через наш аэродром на запад. В воздухе уже в первый день операции разгорелись ожесточенные бои. Наши летчики одерживали нелегкие победы, были и неудачи.
В этот день после ужина ко мне подошел Леня Бога-шов и с некоторой неловкостью, стесняясь, сказал:
— Поговорить бы надо.
— Как тебя понимать, Леня? — удивился я и попытался отшутиться. — Может, секрет какой хочешь раскрыть?
— Понимай как хочешь, но выручай, — серьезно продолжал Богашов. — Тебе-то что! Ты летаешь, командир звена уже, а ведь мы в полк вместе пришли. Почему-то вот я все больше хвосты самолетов заношу. Не берут меня на задания, а уже дорога на Берлин проглядывается.
— Так как же тебя, Леня, выручу? — спросил я, действительно не понимая, к чему этот разговор.
— Слушай, возьми завтра к себе ведомым. Поверь, не подведу, — неожиданно попросил Богашов.
Я смотрел на Леню, и мне стало откровенно жаль его. Еще совсем недавно в Закавказье он был первым во всем. Подтянутый, аккуратный, яркий блондин с вьющимися густыми волосами, Леонид покорял не только девушек — умел расположить к себе каждого. Я иногда даже завидовал его общительности, словоохотливости, начитанности. Но по прибытии на фронт Богашова словно подменили. Возможно, первые неудачные бои надломили его незакаленную натуру. Леня скис, стал чуждаться товарищей, замкнулся. Мы долго проговорили в тот вечер, и я пообещал с разрешеиия командира эскадрильи взять его с собой на задание.
Наутро я обратился к капитану Шурубову с просьбой лететь на задание с Богашовым. Комэск наш удивился:
— У тебя же ведомый Щепочкин! Опыт есть, слетались, а Богашов неустойчив, особенно в сложной обстановке… Не пойму тебя.
— Вместе с Богашовым мы в полк пришли, а он все на одном месте. Вон Щепочкин, Образцов, Белоконь, Патрушев намного позже летать начали, а уже на хорошем счету. Богашову-то обидно…
— Жалеешь? Жалость-то иногда дорого стоит! Но раз пообещал — возьми, посмотрим… — ответил Шурубов.
Нельзя сказать, чтобы я очень обрадовался этому разрешению. Меня мучила мысль о Щепочкине: надо же как-то объяснить, почему не беру его в пару…
Задачу на вылет ставил комэск Шурубов. Лететь предстояло большой группой! Шурубов — Щепочкин, Гучек — Цявловский, Дольников — Богашов, Шкатов — Жигалов и Сапьян — Образцов. Стоявший рядом Петя Гучек удивленно спросил:
— Ты что, с Богашовым летишь?
— Попросился.
— Обстановка не для эксперимента, — твердо сказал Гучек.
К самолетам я шел вдвоем с Богашовым, умышленно резко поворачивая то вправо, то влево или назад, как будто забыл что-то. Богашов шагал сзади, не отставая.
— Вот так и в воздухе, Леня. Больше я от тебя ничего не хочу. Только вместе. Одиночек всегда бьют, — как бы подвел я итог, садясь в машину.
После взлета в район прикрытия мы шли в пеленге звеньев, рассредоточенно. В заданном районе облачность стала десятибалльной, с высотой нижней кромки 2000 метров. Шурубов передал по радио:
— Моей группе занять боевой порядок «фронт». Петрову — сзади, справа на видимость…
С командного пункта станции наведения нас информировали, что рядом с нами на разных высотах постоянно барражируют группы фашистских истребителей. Бомбардировщики же противника действуют большими группами. Сейчас в районе прикрытия вражеских самолетов не наблюдается, поэтому надо быть особенно бдительными. Я во все глаза всматривался в переднюю полусферу. Богашов уверенно держался в строю — все шло, как продумали на земле.
Вдруг в эфире раздался голос Гучека:
— На встречных — «фоккеры»!
Действительно, чуть справа от нас показались четыре черные точки. Они прижимались к самой кромке облаков, и тогда комэск Шурубов скомандовал:
— «Фоккеров» взять Шкатову с Бородой. Мы прикроем. Петрову наблюдать.
Итак, сходимся на лобовых. Огня нет. «Фоккеры» не отворачивают, а мы летим чуть ниже. Ловлю в прицел фашиста, но в последнюю секунду немцы всей группой берут вправо. Это хорошо.