— Помогли бы фронтовику залезть на полку-то, кто покрепче!
— Я вот это сразу заприметила, какой слабый он, энтот летун — кабы б ни с гошпиталя только… — сердобольно запричитала пожилая женщина.
— А я вот слышал, и, говорят, в газетах даже писали, что летчики и без ног воевали — на деревяшках! — громко перебил всех крепкий веселый матрос и обратился ко мне: — Братишка, может, и ты на деревянной ноге?..
Такое неожиданное внимание пассажиров смутило меня.
— Руки и ноги мои, настоящие, голова — деревянная, — шуткой попытался я оправдать свою оплошность, — соображает медленно…
И тут Василий Гущин, устроившись на соседней полке, будто впервые увидел меня и серьезно заметил:
— Гриша, а вид-то у тебя, действительно, не богатырский. Потому и старухи сочувствуют. Что так отощал?
— Да ты не смотри, что худ — я жилистый, — ответил Василию. — А люди так хорошо говорят о нашем брате, потому что любят летчиков!
— Ну ладно, ладно, летчик, — остановил Василий, — расскажи лучше о себе: где воевал, где войну закончил?
И полилась неторопливая дорожная беседа, и припомнились вехи славного боевого пути моего 100-го истребительного авиаполка.
…На Кубани мы стали гвардейцами. 18 июля 1943 года в разгаре боев нам вручили гвардейское Знамя.
В Польше 19 февраля 1945 года авиационный полк получил собственное почетное наименование — Ченстоховский. А затем награды полка — орден Александра Невского, орден Богдана Хмельницкого.
Пятьдесят шесть раз перебазировались мы с аэродрома на аэродром до майского победного дня. Трудные вехи…
— Но мне, Вася, повезло. Войну я закончил у самого Берлина! А потом полк перелетел в Австрию, — как мог, в общих чертах начал я рассказ о том, где мы шли и как шли к победе в этой войне.
— Гриша, ну а как тебе Австрия? Расскажи-ка что-нибудь интересное. Был в Вене? — не унимался мой старый батайский приятель. — Как там голубой Дунай?..
— Дунай, Вася, как Дунай. Течет — куда ему деться? А вот по Вене и в Венском Лесу я бродил, как по своей родной деревне Сахаровке.
— Уж так и по деревне! — усмехнулся Василий.
А мне и в самом деле как-то по-особому запомнился этот город. Удивительны его архитектурные ансамбли, обилие памятников, фонтанов, парков. Запомнились собор Святого Стефана — величественное готическое сооружение средневековья, фонтан Рафаэля Доннера — одно из многочисленных украшений Вены, монументальные здания Венской оперы, Музей изящных искусств, жемчужина венского барокко парковый дворец Бельведер.
Успел я побывать и во дворце Шенбрунн, на балконе которого стоял в свое время перед венцами король вальса Иоганн Штраус. Да что там говорить, после долгого огненного пути, жестоких воздушных боев, атак, которые выветривали, кажется, всю твою душу, старинный город у подножия Венского Леса навеял на бойцов в первые мирные дни светлые чувства. И пошли плясать на Дунае русские свадьбы!..
В те дни и мои многие однополчане навсегда связали здесь свои судьбы с девчатами, которые шли вместе с нами трудными дорогами войны. В кругу боевых друзей отметили торжество обручения и мы с Валей. Так что, скорее, не от средневековой готики, не от шедевров венского барокко и стал мне как-то по-особому дорог этот далекий от наших белорусских лесов город.
К слову сказать, когда мы пролетали над Веной, она показалась мне сильно разрушенной. Заснеженные вершины Австрийских Альп, суровые перевалы, ущелья, которые в свое время преодолевали суворовские чудо-богатыри, сверкали под весенними солнечными лучами, а город лежал в какой-то мрачной серой дымке. Вена и в самом-то деле сильно пострадала. В этом мы вскоре убедились…
Гитлеровцы, придавая удержанию Вены особое значение, для непосредственной обороны ее создали группировку войск в составе восьми танковых и одной пехотной дивизий, пятнадцати отдельных пехотных батальонов и отрядов фольксштурма. Город представлял собой крупный узел коммуникаций — здесь сходились десять железнодорожных, двенадцать автомагистралей, ведущих во многие европейские государства. Так что и сама Вена и ближние подступы к ней были сильно укреплены. На улицах города немцы возвели баррикады, все мосты через Дунай и Дунайский канал подготовили к взрыву. А в живописных венских парках, садах и скверах были размещены огневые позиции артиллерии.
Немецко-фашистское командование предъявило жителям Вены требование обороняться, не сдавать советским войскам город, не задумываясь над тем, что он может быть полностью разрушен.
И все мужское население Вены от 16 до 60 лет немцы согнали в отряды фольксштурма, вооружили фаустпатронами, готовя их к уличным боям.
Тогда командующий 3-м Украинским фронтом Маршал Советского Союза Ф. И. Толбухин обратился к жителям австрийской столицы со специальным воззванием, в котором говорилось:
«Жители города Вены! Красная Армия, громя немецко-фашистские войска, подошла к Вене…
Час освобождения столицы Австрии — Вены от немецкого господства настал, но отступающие немецкие войска хотят превратить Вену в поле боя, как это они сделали в Будапеште. Это грозит Вене и ее жителям такими же разрушениями и ужасами войны, которые были причинены немцами Будапешту и его населению»[1].
Командующий 3-м Украинским фронтом призвал австрийцев вложить свою долю в дело освобождения Австрии от немецко-фашистского ига, и это воззвание было принято жителями Вены. Многие из них участвовали с нашими войсками в освобождении родного города. И 13 апреля войска 3-го Украинского фронта при содействии войск 2-го Украинского фронта после упорных уличных боев овладели столицей Австрии.
Немцы успели взорвать в городе многие здания, подожгли собор Святого Стефана, парламент, Бургтеатр. Но под весенним солнцем быстро восстанавливалась мирная жизнь Вены, зазеленели ее парки, бульвары. Все чаще и в репертуар наших гармонистов между песнями про «Темную ночь», «Землянку» да «Огонек» врывался вальс Штрауса «На прекрасном голубом Дунае».
…Не помню, удалось ли нам тогда с Василием Гущиным поспать по дороге на свадьбу, но наговориться с ним мы вполне успели. В полуразрушенный Брянск наш поезд прибыл вовремя. Двое суток пролетели быстро. А вот на обратном пути произошла задержка — не попали на нужный поезд, так что опоздал я к началу занятий на сутки. Меня же все это время разыскивали по городу, и в милицию заявили, и телеграмму в полк послали — следов старшего лейтенанта Дольникова обнаружить не удавалось! Да, ЧП не из приятных… И что говорить, появление мое было для руководства курсов как явление Христа народу. А дальше, не вникая в суть дела, да и ясность была полная, мне объявили пять суток ареста. Так что учеба моя на курсах началась с гауптвахты.
Но, к моему удивлению, уже на вторые сутки я получил освобождение: приехал Василий Гущин и похлопотал перед самим начальником школы полковником Матвеевым, приняв вину на себя. Мы торжествовали, считая, что справедливость восстановлена. Мог ли я тогда, в свои 22 года, правильно оценить всю тяжесть совершенного проступка! Да и не только я. Наказанием боевого пилота возмущались многие мои товарищи по учебе, ошибочно полагая, что война дала нам, как победителям, какое-то право на некоторую вольность. Все мы были тогда еще очень молоды…
Однако урок начальника школы Матвеева я запомнил надолго. Поначалу, признаюсь, беседу полковника принял как пустую формальность. Сейчас же понимаю, что, опытный командир-наставник, педагог, он умел разбираться в людях и во мне увидел вовсе не закоренелого нарушителя воинской дисциплины.
К слову сказать, психологи утверждают, что каждый человек имеет некий «внутренний манометр», с помощью которого довольно точно оценивает себя. Но признаться, высказать результаты самооценки, строго спросить с себя — такое может не каждый. Для этого надо обладать мужеством.
В одной древней легенде утверждается, что римский император Цезарь специально держал при себе человека, который, как только правитель просыпался, вещал: «Цезарь, ты не великий!» Говорят, император учредил этот ритуал, чтобы сеять у себя семена критического отношения к самому себе.
Не в легенде, а в реальной действительности наших дней критически требовательное отношение к себе, к окружающим, не мелочное самокопание, а строгий самоанализ необходимы каждому. И вовсе не для того, чтобы угодить себе, а для того, чтобы мобилизовать свою волю, свои силы и полнее отдаться любимому делу, а в особых обстоятельствах и решиться на подвиг.
К сожалению, в буднях армейской жизни, в воспитательной работе нет-нет да и встретится этакий ретивый служака, по всякому случаю готовый рубить с плеча. У таких начальников и дела по службе, как правило, хуже, и дисциплина воинского коллектива, поддерживаемая взысканиями да окриками, ненадежная. Мне за долгие годы армейской жизни везло на хороших людей, по-разумному строгих, требовательных командиров. Многие имена их со временем стираются в памяти, а школа, закалка их — навсегда…
Но вот два месяца напряженной учебы позади — пора разъезжаться. Многим казалось, что высокоподготовленные преподаватели дали нам всеобъемлющие знания, которых теперь хватит на всю жизнь. Прибыв к месту прежней службы, я действительно на первых порах поражал своих друзей и новой терминологией, и определенными, только что усвоенными теоретическими выкладками, но вскоре выдохся — сказывался недостаток общеобразовательной подготовки, глубоких знаний теории военного дела. Все больше и больше я сознавал, что надо учиться основательно, фундаментально. Но прежде чем попасть на учебу в академию, о чем уже постоянно думал, пришлось пройти суровую школу службы в отдаленных районах…
…Помню вечер в конце 1945-го. Мы с женой хлопотали, укладывая спать крохотную, двухмесячную дочурку Танюшу, которая по непонятной нам причине кричала до посинения. Непомерная родительская любовь, и неловкость, и жалость, и беспомощность не давали ощутимых результатов. Мы ссорились, упрекая друг друга в неопытности. И тогда я включил радио. Пел Лемешев свою любимую: «Еду, еду, еду к ней, еду к любушке своей…»