Москва была далеко за лесом. Но люди говорили о Москве так, словно она совсем рядом.
Мне нравилось, когда по радио громкий спокойный голос объявлял: «Говорит Москва!». Взрослые внимательно слушали и задумчиво кивали головами. Я старался понять, как это город говорит сразу одним голосом. И догадался: радио собрало много-много голосов в один.
Впервые увидел я Москву в праздник Первого мая.
Мать разбудила меня рано-рано, и мы поехали на парад.
Домов в Москве было много-много. Улицы широкие.
А людей на улицах – никогда не пересчитать!
Было очень обидно, что с нами нет папы, но мама сказала, что его мы обязательно увидим.
Красную площадь я узнал сразу, хотя до этого видел её только в кино. Со всех сторон алели флаги и знамёна. Но папы не было.
Чтобы я хорошо видел парад, мама взяла меня на руки. Ей, наверно, было тяжело, но она не опускала меня на землю. А рядом стоял высокий дядя с девочкой на плече. Девочка одной рукой держалась за его шею, а в другой у неё были разноцветные шары. Шары рвались в небо, и я боялся, что если девочка не станет держаться, то улетит под облака.
Дядя посмотрел на маму, на меня, потом посадил меня на другое своё плечо. Девочка хотела рассердиться, но не успела: на площадь с грохотом въехали зелёные танки, а вверху загудели самолёты.
– Там наш папа! – показала на небо мама.
Я обрадовался, что папа летит над Красной площадью, над нами, смотрел в небо и пытался угадать, в каком самолёте он летит.
– Так ты из лётной семьи? – с уважением спросил меня дядя.
– Ага! – ответил я, а сам всё смотрел и смотрел на самолёты. Впервые я видел столько самолётов. Лётная семья была огромной. Самолёты летели и летели, на крыльях у них были точно такие же красные звёзды, как на башнях Кремля.
ВОЙНА
Мне хотелось стать военным лётчиком – таким, как отец, дядя Дима и дядя Володя. Я старался побыстрее вырасти, но ничего не получалось. Отец говорил, что лётчик должен быть зорким, и я подолгу из-под руки, как научил меня отец, смотрел на летящие самолёты. Я даже на солнце научился смотреть и не щуриться. Ещё отец говорил, что пилот должен быть смелым, и я стал учиться храбрости – уходил далеко от дома, не прятался от грозы.
Я уже давно не боялся оставаться в комнате один, не боялся темноты, но собак побаивался.
Когда во дворе ко мне подбежала собака, я хотел сначала закричать или заплакать, но только тихонько сказал: «Шарик!» Шарик завилял хвостом, потом лизнул меня в нос, потом в щёку и стал бегать вокруг меня. Мне даже стыдно перед ним стало, что я его боялся.
Но мне ещё не верилось, что я совсем смелый.
Утром во двор въехала большая легковая машина. Шофёр вошёл в дом, а я уселся сзади машины на блестящую железку. Мне показалось, что я сижу в самолёте и он вот-вот взлетит.
Мотор загудел, и вся машина тихо затряслась. Я уже хотел слезть с железки, но из-под машины быстро-быстро побежали камни. Мне стало очень страшно.
На повороте машина притормозила, я прыгнул, больно ударился коленками о камни и закричал. Машина сразу остановилась.
Шофёр отнёс меня домой. Перепуганная мать смазала мне разбитые коленки лекарством и забинтовала их. Бабушка охала и уговаривала меня не плакать.
А в квартиру почему-то стали заходить знакомые и незнакомые мне люди. Они о чём-то говорили с матерью. Она неожиданно заплакала. Я подумал, что она плачет из-за меня, тоже очень расстроился и заплакал уже по-настоящему. Но все повторяли одно и то же слово: «война». Я понял, что мама плачет из-за этой «войны», и так обрадовался, что не из-за меня, что успокоился и уснул.
Вечером пришёл отец. Он взглянул на мои бинты и сказал:
– Война только началась, а в лётной семье уже раненые.
Потом сел рядом, и я объяснил ему всё-всё. Папа хмуро сказал, что если я буду так воспитывать в себе смелость, то неизвестно, стану ли я лётчиком, а вот калекой стану обязательно.
Но я хотел стать лётчиком. Поэтому сказал, что больше испытывать свою смелость не буду.
НОЧНАЯ ТРЕВОГА
С этого воскресенья папа и мама стали бывать дома очень редко и недолго. А бабушка добрая, ничего не запрещала мне, я целыми днями пропадал на улице.
Во дворе взрослые вырыли пруд. Около пруда поставили щит, на него прикрепили лопату, топор и длинную палку с железным крючком на конце. Я помогал их красить. Кисть была тяжёлая, взрослые торопились, поэтому докрасить мне не дали. Но я успел измазаться краской и, когда пришёл домой, то очень испугал бабушку: краска была похожа на кровь, и бабушка подумала, что на этот раз меня и вправду ранили.
В другом конце двора вырыли узкую и длинную яму, положили сверху брёвна, доски, засыпали их землёй, сделали вход.
Получился подземный дом. Там было тихо, темно и страшно, пахло сырым деревом и влажной землёй. Туда я ходить боялся.
А у дома повесили кусок рельсы. Дядя с повязкой на рукаве постучал об рельсу палкой и довольно улыбнулся: звон разносился по всему посёлку.
Я тоже хотел постучать, но дядя так посмотрел на меня, что мне сразу расхотелось звонить.
– По этой рельсе нужно стучать только при пожаре, – объяснил дядя. – Ты знаешь, что такое пожар?
Я признался, что пожарные машины видел, а пожар ещё нет.
– Если дом загорится – это пожар.
– Наш дом? – изумился я. – Зачем?
– Не зачем, а почему, – поправил меня дядя. – Если зажигательная бомба упадёт на дом и дом загорится, нужно звонить в эту рельсу, созывать людей, чтобы они потушили пожар.
– А откуда бомба упадёт? – спросил я.
– С неба, – ответил дядя. – С самолёта.
Я недоверчиво посмотрел на небо, потом на дядю: в небе летал мой папа, и ничего оттуда падать не могло.
Вечером пришёл отец, сказал, что улетает и вернётся не скоро. Я бросился к отцу, прижался к его кожаному реглану, заплакал сильнее, чем тогда, когда упал с машины…
Прошло несколько дней. Среди ночи меня разбудила мать, быстро одела, на руках куда-то понесла.
Проснулся я уже на улице. Огромное чёрное небо так и гудело, словно по небу ехало много-много танков. За лесом, там, где была Москва, стояло огромное зарево. В небе, словно громадные мечи, скрещивались полосы света. Я видел в книге картинку, где был нарисован бой древних воинов. Казалось, за лесом дерутся высоченные, в полнеба, великаны.
В темноте люди с узлами и чемоданами спешили к тому самому подземному дому, куда я и днём боялся ходить.
Я вспомнил сырость, запах мокрых досок и земли, закричал и стал вырываться:
– Не хочу туда! Я боюсь!
– Мужчина из лётной семьи боится?» —недоверчиво сказал дядя из нашего подъезда. – Не может этого быть!
Люди в подземном доме успокаивались, утихали. Но тут земля дрогнула, как будто совсем рядом гром ударил.
– Наши! – сказал невидимый дядя.
– Какие наши? – спросила тоже невидимая тётя.
– Зенитчики, которые аэродром прикрывают.
В бомбоубежище – теперь я знал, что так называется подземный дом – все замолчали. И стало слышно, как далеко-далеко гудят улетающие самолёты.
НОВЫЕ ДРУЗЬЯ
Проснулся я поздно. Когда вышел во двор, солнце стояло почти над головой. Было тихо. Так же, как всегда, зеленела трава и голубело небо. Так же полоскалось на ветру чьё-то выстиранное бельё. Даже не верилось, что ночью рядом стреляли пушки.
За углом дома стояли мальчишки из нашего двора и смотрели в ту сторону, где стояли зенитные пушки. Я подошёл к ребятам.
Рыжий мальчишка, такой рыжий, как оранжевый карандаш, сказал, что мне с ними стоять нельзя, потому что я маленький.
– Нет, можно! – возразил я. – Бабушка говорит, что я уже большой!
– Это ты-то большой?! – расхохотался рыжий. – Тебе до большого – сто лет расти!
Ребята засмеялись. Я обиделся. И сразу они показались мне грубыми и злыми. Чуть не заплакав от обиды, я ушёл от них.
Я шёл мимо пруда, мимо бомбоубежища, мимо соседнего дома. Шёл, сам не зная куда, лишь бы не видеть ребят, которые ни за что меня обидели. Ведь я очень хотел вырасти. А что я мог сделать, если у меня не получалось?
Я не заметил, как оказался среди незнакомых домов.
Дома у нас в посёлке все одинаковые – двухэтажные. Но раньше, до войны, они все были разноцветные. А теперь их покрасили одинаково – зелёными и жёлтыми пятнами. Где был мой зелёно-жёлтый дом, я не знал.
Я уже устал, захотел есть и очень хотел домой. Но не знал, в какую сторону мне идти.
Из-за поворота дороги вышел мужчина в форме лётчика. Я сразу понял, что он из отцовой лётной семьи, а значит, поможет мне.
Я побежал навстречу лётчику, остановился перед ним и сказал, что я потерялся. Он только спросил мою фамилию, взял меня на руки и понёс. Руки у него были сильные как у папы, а глаза не такие весёлые. И волосы под фуражкой были белые, похожие на бабушкины. А в петлицах было по три красных шпалы. По дороге я всё рассказал лётчику об отце, о маме, бабушке, о себе. И про обиду свою сказал.
Лётчик сразу нашёл мой дом.
Он остановился около рыжего мальчика и сказал:
– Ребята! Не к лицу сыновьям фронтовиков обижать малышей. У этого парнишки отец на фронте. А мужчине без мужской компании нельзя. Так что принимайте его в свои ряды, присмотрите за мальчиком. Есть?
– Есть! – дружно ответили мальчишки.
Лётчик поднял руку к фуражке и ушёл.
Ребята пошли во двор. Рыжий оглянулся, увидел, что я стою на месте, и крикнул:
– Чего стоишь? Раз нам приказано смотреть за тобой, будь всегда на виду. Понял?
– Понял! – громко ответил я и пошёл за рыжим, хотя я очень проголодался, а бабушка уже давно, наверное, приготовила что-нибудь вкусное.
БЕЗ ПАПЫ
Папа не возвращался домой, наверное, целый год. Потом оказалось, всего месяц. Я подумал-подумал и решил, что просто месяц был очень длинный. И всё стало понятно: война делает месяцы длинными, как год. И, может быть, ещё длиннее.