Ребят во дворе с каждым днём становилось всё меньше. Они куда-то уезжали. Наверное, надолго, потому что брали с собой зимние пальто и валенки, велосипеды и лыжи.
К нам тоже приходили люди и уговаривали бабушку и маму уехать. Но мама и бабушка не соглашались. Я сначала даже рассердился на них: ведь это всегда так интересно куда-нибудь ехать. А потом подумал, что отец вернётся, а нас дома нет, и где нас искать, он не знает. Ему, наверно, будет без нас очень плохо. И я решил, что нам лучше дождаться его. А уже тогда можно будет уехать. Всем вместе.
Я каждый день смотрел на лётное поле и ждал, когда появится самолёт отца. Но там самолётов становилось всё меньше и меньше. А однажды ночью они все исчезли. На их месте стояли большие копны и стога. И лётное поле стало таким же, как колхозное. Мне было жаль заброшенного аэродрома. Лётная семья стала такой далёкой. И даже отец из-за этого стал как будто ещё дальше. Где он посадит свой истребитель, когда прилетит домой?
Я никогда не забывал об отце. Вспомнил, как прошлым летом мы с ним и с мамой набрали в лесу большую корзину грибов и котелок ягод. Рассказал об этом ребятам. Они мне сначала не поверили – уж очень большую корзину я показал. И только Санька-рыжий сказал, что очень может быть. Потому что все, кто сейчас воюет на фронте, это самые сильные, самые смелые, самые зоркие и самые умелые люди. Корзину грибов, даже самую большую, любой из них мог набрать. И не каких-нибудь сыроежек или опят, а одних белых и подосиновиков.
Тут все согласились. Потому что почти у всех отцы воевали на фронте.
Санька предложил сходить в лес за грибами.
Мальчишки молчали. И даже мне стало понятно, что без взрослых идти в лес они боятся. Санька махнул рукой и ушёл. И я ушёл с ним.
У ЗЕНИТЧИКОВ
Днём в посёлке было тихо. Но едва стемнело, налетели немецкие самолёты. И опять всю ночь в небе и на земле громыхало, трещало, ухало. А под утро кто-то у входа в бомбоубежище закричал:
– Горит! Горит!
– Что горит? Где горит? – заволновались люди в темноте.
– Самолёт немецкий горит! Сбили!
И тотчас где-то невдалеке так грохнуло, что земля вздрогнула и сверху, сквозь брёвна, посыпался песок.
Утром Санька предложил мне пойти смотреть сбитого немца. И все ребята захотели пойти. Но Санька назвал их трусами за вчерашнее и сказал, что пойдёт только со мной.
Ребята обиделись на Санькины слова. Но он как будто не заметил. Он протянул мне руку, и мы вдвоём по большой-большой траве пошли к лесу.
К опушке мы подошли узкой, заросшей густым кустарником лощиной. В одном месте лощину пересекала загородка из проволоки с острыми колючками. Но мы легко пролезли под нею и пошли дальше.
Лощина превратилась в глухой глубокий овраг. В овраге было сыро, темно. Кусты и валежник там так переплелись, что идти становилось с каждым шагом труднее. И казалось, что если мы здесь заблудимся, то нас никто никогда не отыщет.
Мы выбрались из оврага. И растерялись: в лесу было много-много красноармейцев. И пушки стояли. И танки. И ещё какие-то зелёные машины. Вся земля была изрезана длинными ямами. Они извивались в разные стороны, сливались, снова расходились. И было непонятно, где эти ямы начинаются и где кончаются. Я спросил у Саньки, что это за ямы.
– Окопы и ходы сообщения! – ответил он.
– А зачем они?
Объяснить Санька не успел – нас заметили. К нам подошёл красноармеец, наверно, командир, и строго спросил:
– Вы как сюда попали? Откуда вы?
Я показал на овраг и сказал, что по нему пришли.
Командир покачал головой.
– Что мне с вами делать? – спросил он Саньку. – Арестовать?
Санька глядел себе под ноги и молчал. Я тоже хотел молчать. Но мне стало жалко Саньку, и я крикнул, что не надо арестовать, что мы пить хотим и есть тоже.
Я совсем не заметил, что вокруг нас собрались красноармейцы. Все они дружно засмеялись.
– Вы что же в лес обедать шли? – спросил Саньку командир.
Я опять вмешался и сказал, что мы хотели избитого немца посмотреть.
– Сбитого! – поправил Санька. И пояснил: – Ночью зенитчики немца сбили. И все говорят, что он сюда упал. Это правда, дядь?
– Ну, во-первых, не «дядь», а «товарищ капитан», – сказал командир. – Во-вторых, сбил немецкий самолёт лётчик-истребитель, а не мы, зенитчики. А, в-третьих, верно, упал фашист совсем рядом.
Я не удержался и сказал, что у меня папа тоже лётчик-истребитель.
– Вон оно что! – посмотрел на меня «товарищ капитан». – Может, твой отец и сбил немца?
– Нет! – уверенно сказал я. – Мой папа далеко. Он на фронте.
– Вот что, ребята, – сказал командир. – У нас здесь тоже фронт. И вы сюда сами не ходите и другим ребятам скажите, чтобы не ходили. «Избитого немца» покажем вам по дороге домой. И накормить вас придётся. А то вы не дойдёте до дому.
Нам принесли большой котелок с кашей, чёрный хлеб. Дали ложки. Каша была пшённая, вкусная и пахла дымом.
И хотя я наелся быстро, я всё ел и ел. Потому что настоящую красноармейскую кашу никто ещё из ребят в нашем дворе не пробовал. И Саньке и мне все теперь будут завидовать.
А потом пожилой красноармеец с жёлтыми, как солома, усами повёл нас домой. Он гладил Саньку по голове и всё ругал за то, что Санька большой, а не понимает, что такое дисциплина. Я молчал, хотя был уверен, что Санька эту дисциплину ещё как понимает. Иначе мы бы красноармейскую кашу и не попробовали.
Почти на самом краю леса, среди поваленных деревьев, красноармеец показал нам большую яму-воронку. Из неё торчали обгорелый самолётный хвост и крыло. На хвосте был чёрный крест, как будто из четырёх кочерёжек. Свастика.
– Вот он – бандит, долетался! – сказал в сторону воронки красноармеец.
– А как самолёты сбивают? – спросил я.
– Это ты, малыш, у отца своего спросишь. Он это дело лучше всех знает, если он настоящий лётчик-истребитель.
– Он самый настоящий! – горячо сказал я. – У папы в лётной семье все лётчики настоящие!
– Что верно, то верно! – согласился красноармеец. – Будешь писать отцу письмо, привет от «царицы полей» передай лётной семье.
Я согласился, хотя ничего не понял: я знал, что царицы бывают только в сказках. И живут они в расписных волшебных теремах, а не в полях, где одни скирды и стога. А красноармеец даже и не в поле жил, а в лесу. Кто же эта «царица полей»? Интересно, знает её отец или нет?
На прощанье красноармеец дал нам подержать свою винтовку. Она была очень большая. Даже Санька еле удержал её в руках.
– Тяжёлая! – сказал он.
– Да, тяжёлая! – согласился красноармеец. – А мне, ребятки, с ней до Берлина шагать.
И мы почему-то сразу поверили, что он обязательно дошагает. И все красноармейцы дошагают.
ЗАГОВОР
Санька собрался убежать на фронт; у него там немцы отца убили. Санька спросил, нет ли у меня фонарика. Я сказал, что нет, но дома у нас есть керосиновая лампа. Санька сказал, что я – дурак и что на фронт с керосиновой лампой никто не убегает. А я разве виноват, что у меня фонарика нет? Вот дядя Дима подарит фонарик, и тогда я отдам его Саньке. И, наверно, убегу с ним, потому что здесь мне очень скучно. Все, кто не уехал, пошли в школу. И я во дворе целый день один.
ЧТО С ПАПОЙ?
Мама каждый вечер доставала из почтового ящика письма от папы. Сначала читала их сама, потом бабушке и мне. И все радовались, что папа жив и здоров.
Но однажды мама пришла без письма. И на другой день, и на третий.
Мама стала молчаливой. И бабушка, когда думала, что её никто не видит, плакала. Но я всё видел. И думал-думал, что сделать, чтобы письмо от папы пришло.
Я знал, что все его письма лежат в маминой шкатулке.
Однажды я достал их и подумал: «А что, если опустить их в почтовый ящик? Пусть и мама и бабушка думают, что их прислал папа».
Ящик висел высоко, я не мог дотянуться до него. Поэтому вышел во двор, дождался из школы ребят и попросил их положить письма в ящик. Все почему-то отказались. Только Санька отозвал меня в сторону и тихо спросил:
– У тебя тоже отца убили?
Я испугался, замотал головой:
– Нет! Не убили!
– И правильно делаешь, что не веришь! – сказал Санька.– Я вот тоже не верю. И не буду верить!
Санька подсадил меня, и я бросил письма в ящик.
А потом сказал Саньке, что он самый лучший мой друг. И жалко, что мы живём не в одной квартире.
Вечером мама принесла все письма из ящика домой.
Она почему-то сразу увидела, что письма старые. Но ругаться не стала и письма прочитала. Все-все.
Писем всё не было…
Тяжело дома: не могу я видеть, как плачет бабушка. Она стала плакать всё время, а мама молчала.
Я знал, что всё это из-за того, что нет писем от папы. Поэтому стоял каждый день в подъезде, ждал тётю, которая письма носит. Тётя уже знала меня. И когда я встречал её, она виновато говорила:
– Сегодня нет вам письма. А завтра обязательно принесу.
МОЙ САМОЛЁТ
Целыми днями я думал, чем можно помочь папе.
Мой папа воевал в небе. И помогать ему я должен был в небе. Я решил построить самолёт.
Во дворе я отыскал две доски и три почти не ржавых гвоздя. Но самолёты я никогда не строил. Попробовал сколотить, но только разбил себе палец камнем. Тогда вспомнил про зенитчиков в лесу и пошёл к ним.
Командир узнал меня и хотел отругать. Но я ему сказал, что присматривать за мной теперь совсем некому, потому что все ребята уехали в эвакуацию, а у Саньки отца убили.
Командир помолчал и спросил про моего папу. Я ему сказал, что папа воюет. Только писем не пишет давным-давно.
– А к нам-то ты зачем пришёл? – спросил меня командир.
Я объяснил. Командир взял меня за руку и повёл мимо пушек, мимо прожектора, мимо зелёных ящиков. Мы спустились по дощатой лестнице под землю. Там оказался самый настоящий дом – землянка, со столом, со скамейками и с большими полками, на которых лежали подушки и одеяла. И красноармейцы спали на этих полках. В углу у входа стояли винтовки, висели шинели, каски, противогазы.