Мордред дернулся, наверное, хотел опять ударить меня, но сдержался и вопросительно посмотрел на леди Моргаузу. Однако королева уже улыбалась по-прежнему.
— Ты хорошо говоришь. Только, видишь ли, раб, ты можешь говорить что хочешь, и про своих лордов, и по своих богов, а я все равно могу делать с вами со всеми все, что хочу. Вот я и хочу, чтобы ты сделал то, что тебе велели. Медро! — Она медленно подняла руку и вытянула указательный палец, тонкий, сильный палец, совсем как у лорда Гавейна.
Мордред был наготове. Он выскочил вперед, снова швырнул меня на табурет и стал связывать руки за спиной. Краешком глаза я посмотрел на Эйвлин. Она прижалась к двери, руку поднесла к губам, голубые глаза распахнулись во всю ширь, и в них отчетливо читалось страдание. «Я не знала, что они сделают тебе больно», — говорила она недавно. А вдруг, правда? Я больше не сердился на нее. Ей же самой не нравилось то, что она сделала. Может, она и не лгала все это время, как Медро, а выполняла приказы своей хозяйки, в ужасе перед ее колдовской властью? Я встретился с ней глазами и попробовал дать ей понять, что не сержусь на нее. Она уронила руку и теперь смотрела на меня пораженно; губы еле слышно шевелились. Я отвернулся. Конечно, она была просто орудием, запуганным и невежественным. Думать так мне нравилось больше: пусть она лучше будет не предателем, а просто бездумным исполнителем. Но исполнителем-то она все-таки оставалась. А теперь леди Моргауза хочет сделать таким же исполнителем и меня, хочет, чтобы я предал лорда Гавейна так же, как предала меня Эйвлин. Мордред закончил с моими руками и теперь привязывал ноги к ножкам табурета. Я стиснул зубы и ждал.
Леди Моргауза подняла руки, что-то сделала и ее роскошные черные волосы хлынули на плечи и на спину. С довольным видом королева провела рукой по волосам.
— Красиво, — сделал я вполне искренний комплимент, имея целью не столько польстить королеве, сколько собственной наглостью вывести из себя Мордреда. — Миледи, а седые волосы вы каждое утро выдираете?
Королева и бровью не повела. Она развела руки широко в сторону и пропела какую-то странную команду, начиная обряд.
Вряд ли я смогу точно передать, что происходило на протяжении нескольких следующих часов. Дело не в том, что мне было больно и отвратительно, было, конечно, но ничего такого, что выходило бы за рамки обычной болезни или раны. И не в том, что действо выглядело постыдным и отвратительным, хотя именно таким оно и было. Нет. Трудно подобрать слова. Но и сейчас, когда я вспоминаю об этом, меня бросает в жар. Да и помню я подробности довольно смутно. Зачем об этом вспоминать? Ни тому, кто это пережил, ни тому, кто об этом слушает, никакой пользы нет. Я бился с леди Моргаузой. Она выпевала заклинания, бросала в огонь какие-то снадобья, плела чары и все время стремилась подчинить меня взглядом. Я стиснул зубы, сцепил пальцы за спиной и всеми силами боролся с ней. Она продолжала колдовать. Я чувствовал себя как в том сне, когда тонул в черном океане. Огромные валы холодной темной силы обрушивались на меня, пытались утащить на дно. А я думал о семье, о нашей ферме, вспоминал каждую корову, каждую козу, гнезда ласточек под застрехой. Я думал о Камланне, о лорде Гавейне, которого не мог предать. Я думал обо всех сразу, держа их как щит, как слова молитвы: думал обо всем, что знал о Свете, порядке, благородстве, радости и любви; и я не сдавался.
Но не сдавалась и королева. Скоро я стал задыхаться. Мне показалось, что мой разум начинает замерзать по краям. Виделось все, словно в тумане. Пальцами я пытался крутить концы веревок, связывавших мне руки, но они теряли чувствительность. Ладони покрылись потом. Хижина плыла перед глазами, огонь в очаге тускнел, словно я смотрел на него в полусонном состоянии. Все казалось неважным и далеким. Я стал забывать имена. Как зовут Императора? Моего брата? Моего господина? Потом и имена стали неважными. Теперь уже я не понимал разницы между жизнью и смертью. В какой-то миг мне стало казаться, что одним легким усилием я могу выйти из этой развалюхи в Гвинеде прямо в новый мир, яркий и прекрасный, в настоящее Королевство Лета из песни лорда Гавейна. Мне казалось, что я могу взглядом разбить ветхие стены, что за ними листва, что на воле слышно пение птиц богини Рианнон. И с этим чувством приходилось бороться. Почему? Где-то глубоко внутри я слышал приказ: не сдавайся! Если ты сдашься, будет только хуже. Не было сил держать голову прямо. Она все время норовила упасть на грудь. Но каждый раз я поднимал ее и смотрел на леди Моргаузу. Нет, на ведьму Моргаузу! Ее глаза бились об меня, как волны о скалу. И волны постепенно подтачивали скалу. Лицо королевы тоже было влажным от пота, волосы растрепались. Обеими руками она держала длинный кинжал, и лезвие оказалось в крови. В моей крови. Но почему-то меня это совсем не занимало. Ничего не имело значения. Только держаться… держаться…
— Ты заманишь его в ловушку, — в тысячный раз внушала мне ведьма, — и мы, наконец, отомстим ему, Медро и я! Мы сломаем его разум, а потом отдадим Руауну. Пусть отведет его к своему Артуру. И Медро пойдет с ним. Он же такой заботливый, такой внимательный! А потом! Руаун уже наш! Гвальхмаи тоже будет нашим. И другие. Медро их обратит. Они захотят служить Мэлгуну, но будут ждать, пока Братство не выступит в поход. Только сражаться ему придется с самим собой. Никакой стены щитов! Крепость падет! И Артур, наконец, сгинет!
Передо мной стояла сама Тьма, ужасающе красивая и просто ужасная. Только все ее слова не имели значения. Да, здесь, в пределах этой хижины, они казались важными, а на самом деле… Я просто смотрел на ведьму, без мыслей, без чувств.
Леди Моргауза торжествующе улыбнулась и подняла кинжал. Стены мерцали, как свет свечи на сквозняке. Я уперся пятками в пол и заставил себя держать голову прямо. Ведьма выросла. Головой она касалась потолка. Вот-вот крыша раздастся в стороны, черная волна поднимется, рухнет и смоет всё.
— Медро! — выкрикнула королева. — Пора!
Я откинулся назад, пытаясь увидеть того, кого она звала. Но почему-то не видел.
— Медраут! — Разъяренный вопль королевы ввинтился мне в голову.
Силы оставляли меня. Мне показалось, что леди Моргауза растерянно оглядывается.
— Медраут! Да где же ты? — Королева опустила руку, и кинжал тускло блеснул в неверном свете. Королева неожиданно повернулась и пошла к двери. Распахнула. Вышла. Зачем? Искать этого ненавистного Медро? Думать не получалось. Мир перед глазами заливала чернота, но сквозь тьму сквозил какой-то иной мир, яркий и солнечный. Я просто сидел и ждал, когда он прорвется сквозь мрачную завесу.
Дверь открылась снова, но вместо леди Моргаузы появилась Эйвлин; даже в полумраке я сразу узнал ее. Она подбежала ко мне, упала на колени позади, и в следующее мгновение я почувствовал сильные рывки. Она пыталась развязать веревки. Я продолжал смотреть на стену перед собой. Меня как-то перестало заботить происходящее вокруг. Но запомнил я все очень ярко. Эйвлин удалось освободить мне руки, а потом и правую ногу. Она почти потеряла чувствительность. Я стал сжимать и разжимать пальцы, пока по ним не побежали колючие мурашки. Оказывается, все это время в хижине звучала какая-то мучительная музыка. Теперь она смолкла. Я потряс головой.
Ослабли веревки на левой ноге. Упали. Эйвлин вскочила, схватила меня за руку и потянула. Меня шатало. Понять, что происходит, не удавалось. Эйвлин наклонилась и подняла то, чем перерезала веревки. Это оказался меч. Закинув мою правую руку себе на плечо, она потащила меня к двери. Каким-то образом ей это удалось. Мы протиснулись в дверь. На воле светила луна. Ночной воздух был восхитительно прохладным и свежим. Я остановился, глядя на полный лунный диск.
— Ну, давай же! Иди! — прошипела Эйвлин и яростно потянула меня за руку. Я тут же споткнулся. Неподалеку был привязан мохнатый горный пони. Я тупо удивился. Там же должны стоять лошади, а при них — стражник, но кроме пони никого не было. Эйвлин подбежала к лошадке, быстро отвязала поводья и схватила уздечку. — Да шевелись же ты! — снова прошипела она. — Давай! Залезай в седло!
Все еще не совсем разбираясь в происходящем, я попытался вскарабкаться на спину пони. Уж не знаю, как мне это удалось. Но голова опять отчаянно закружилась. Чтобы не упасть, пришлось привалиться к шее лошади. Перед глазами мельтешили какие-то огненные мухи. Я стал тереть глаза руками.
Пони потряс ушами. Мне стало смешно. Эйвлин сердито крикнула что-то по-ирландски и рывком посадила меня прямо. Девушка сунула мне в руки уздечку, оглянулась и застыла. Я тоже оглянулся. На пороге хижины стояла леди Моргауза.
Что-то, наконец, проснулось во мне. Я выпрямился в седле и выхватил меч из безвольной руки Эйвлин. Она так и стояла, привалившись к боку пони. Леди Моргауза медленно направилась к нам.
Я поднял меч, как обычный тесак, и тут заметил, что меч мне знаком — это был меч Медро.
— Буду драться, — как-то замедленно подумал я, и только тут понял, что руки и ноги мои свободны. Я схватил Эйвлин за волосы и ударил пятками пони по бокам. Он фыркнул и шарахнулся вперед так, что я чуть не полетел через лошадиную голову. Пони понесся. Я тащил Эйвлин за собой. Внезапно она пришла в себя и неуклюже запрыгнула на спину лошади. Прижалась ко мне. Господи! Она дрожала, как испуганный кролик.
— Ты умрешь! — завопила леди Моргауза позади. — Вы оба умрете! А ты, лиса рыжая, умрешь еще до вечера! И твой любовник тоже. Оба! Смерть вам обоим!
Я пустил пони рысью, поминутно оглядываясь. Однако леди Моргауза и не думала нас преследовать. Она только стояла и выкрикивала страшные угрозы.
— Ты что, собрался возвращаться в Деганнви? Идиот! Люди Мэлгуна схватят тебя. — Эйвлин кричала. — Уходи! Думаешь, спасся? Нет, просто умрешь позже. Уходи! — Она перехватила повод и дернула. Пони пошел быстрее.
Ногами я чувствовал тепло своего маленького коня. Руками ощущал потертую кожу седла и сбруи. Волосы Эйвлин лунным облаком летели у нее за плечами. Я взглянул вверх. Луна висела в вышине, как желтое яблоко; ночное небо было глубоким и мягким, слегка подернутым туманом. Безмолвные черные громады гор закрывали горизонт, только на некоторых вершинах лежал снег. Даже сквозь запах кожи и животного подо мной пробивался запах мокрой травы, а воздух подсказывал мне, что близится рассвет. Именно тогда нечто во мне вознеслось в небеса, словно жаворонок. Это пришло, наконец, ощущение того, что я жив, жив вопреки всем своим опасениям, вопреки боли в голове. Жив! Хотелось петь. Но единственная песня, поднявшаяся из памяти, — песня лорда Гавейна о Потустороннем мире, вот только слова я не помнил. Смешно! И я засмеялся, да так, что не мог остановиться. Эйвлин сердито посмотрела на меня, и я засмеялся еще пуще, от чего опять заболела голова.