— Перед Богом клянусь, что, когда я ушел, в моем сердце не было к ней злобы. Да, раньше я мог бы ее убить, но ты сам видел, чем это кончилось. Медро, она мертва. И ты видел во время нашей последней схватки, сколько мало ты для нее значил. Как и любой другой человек. Оставь в покое ее память. Это был долгий мрачный сон, один сплошной кошмар, брат, но теперь он закончился. Проснись, ночь кончилась.
— Ночь — настоящая, а твой день — иллюзия. Я правду сказал Руауну: ты сумасшедший, брат, ты гоняешься за иллюзией и разрушаешь реальность. Однажды я возьму твой Камланн, твоего лорда Артура, твое любимое Братство и разорву их в куски, и вот тогда настанет настоящая ночь!
— Значит, ты сломаешь самое прекрасное, что есть на этом темном Западе. Забудь о Тьме, Медро. Когда-то тебе нравились совсем другие вещи. Я помню. Когда-то ты любил не только власть. Медро, я думал о тебе с тех пор, как покинул острова, снова и снова задавался вопросом, что она с тобой сделала, молился, чтобы ты сумел вырваться на свободу. А ты даже сейчас не можешь проснуться…
— Да проснулся я, проснулся, — сварливо ответил Медро. — И что? Она мертва. Мало ли, что я любил когда-то? Вот тебя любил, например, а теперь ненавижу. — Губы Медро скривились в язвительной усмешке, а глаза заблестели. Свет красиво падал на его волосы. Лорд Гавейн выглядел перед ним бледной тенью. — Но я подумал, что, наверное, стоит посмотреть поближе на твой сладкий сон о свете, брат. Пожалуй, я приму предложение Руауна. Поеду в Камланн, отца навещу.
Лорд Гавейн едва заметно дрогнул, но драгоценный камень в его воротнике уловил это движение и вспыхнул в свете очага. Медро это заметил и рассмеялся.
— Ну да, твой Артур — мой отец. Мать мне сказала. Уже после того, как придурок Агравейн проткнул ее. — Медро сильно ударил ладонью по рукояти своего меча. Наверное, это было больно, но он даже не поморщился. — Агравейн ничего не соображал. Удар у него толком не получился. А потом он и вовсе испугался и убежал. А я только что пришел в себя после твоего проклятого колдовства. Я подошел к ней. Она была еще жива. И она говорила со мной. Она сказала, что всегда любила меня, только меня и больше никого — она сама это сказала, слышишь? — Лорд Гавейн печально покачал головой, словно сомневаясь в словах брата. — Да, да, сама сказала! — выкрикнул Медро. — Но потом она еще сказала: «Если ты любишь меня, исполни наш план. Иди к своему отцу». Я удивился, ведь отец умер! Тут она засмеялась. Ей было очень больно, но она смеялась! — Взгляд Медро впервые оторвался от лица брата и вперился в ночь за окном. — Да, да, она улыбалась той самой улыбкой, которую мы с тобой оба так любили! И которую теперь никто никогда больше не увидит. И она сказала: «Ты зачат в Британии, когда Пендрагоном был Утер. Ступай к моему брату Артуру в Камланн. Ступай к своему отцу». Сначала я не понял, а потом догадался. Прозрел! А потом она умерла. Так и умерла с улыбкой. Потом... потом я обкладывал хижину дровами и поджигал ее, и смотрел, как она горит, пока не сгорела вся. Мама мертва. Ладно. Пойду к отцу. — Он попытался улыбнуться, но получилась только гримаса боли. Плечи содрогались, руки дрожали, но холодный непреклонный взгляд по-прежнему был устремлен на брата.
От всех этих новостей голова у меня шла кругом. По-моему, я заболевал.
— Медро! — Лорд Гавейн поднял руку в жесте беспомощного сострадания.
— Смерть! Смерть вам всем! — неожиданно выкрикнул Медро. Теперь в его голосе остались только ярость и ненависть. — Смерть и разорение на всех вас! Предатели! Вы убиваете, грабите, вы, вы… — он больше не мог говорить и выскочил за дверь, в ночь. Лорд Гавейн так и стоял с поднятой рукой.
— Медро, — прошептал он с болью. Опустил руку, посмотрел на нее и стал сгибать и разгибать пальцы, словно их сводила судорога. — Медро…
Я не шевелился. Шипели дрова в очаге, посвистывал огонь. Вокруг нас метались тени.
Спустя минуту лорд Гавейн бессильно опустился на постель. По-моему, он только что вспомнил обо мне. Посмотрел в мою сторону невидящими глазами и тихо произнес: «Это правда».
— Да что правда-то? — я даже не заметил, что голос у меня дрожит. — Что король Артур — его отец?
— Да.
— Господи! Но это же кровосмешение! Грех! Артур же… он же враг ей, самый главный враг. И он — ее брат? И она с ним…
— Да. — Лорд Гавейн устало кивнул и потер рукой раненое бедро. Он смотрел в огонь. — Милорд Артур в то время не знал, что он сын Утера. Он командовал отрядом короля. И хорошо командовал. Утер его заметил. Призвал к себе. Сообщил, что милорд — его сын. А вот мать знала об этом и раньше. И соблазнила. — Он оглянулся на меня и спокойно сказал: — Ты никому об этом не скажешь. Это повредит моему господину.
— Да они и сами догадаются, если он приедет в Камланн! Он же похож на короля Артура.
— Если просто начнут догадываться, пусть. Слухи и есть слухи.
— Но зачем ему ехать в Камланн? Вы же все знаете. Вы же можете сказать королю Артуру, что он хочет уничтожить нас всех!
— Верховный Король обязан оказывать гостеприимство любому дворянину, пришедшему к нему в крепость. И конечно, он не сможет отказать в этом сыну короля Оркад. Когда я впервые приехал в Камланн, король Артур очень хотел отправить меня домой, но не мог. Медро поедет в Камланн. И он найдет там много друзей, хотя сам он никому не друг. — Лорд Гавейн оперся локтями о колени, потер рукой лоб. — Мэлгун нас отпустит, но от своих коварных планов не откажется. Агравейн отправится домой, в Дун Фионн. Мы договорились, что так будет лучше. Отряд, вероятно, провозгласит его королем в ближайшее время. Клан тоже примет его с радостью. Но сначала надо известить короля Артура. Агравейн должен присягнуть ему на верность. Но он умрет, Рис. То, что он сделал, его убьет. И… — Он прижал руки к глазам. Плечи господина начали подрагивать, словно внутри у него что-то сломалось. Он тихо всхлипнул.
Я так и стоял у стены и вспоминал, как говорил Эйвлин, что сможем вернуться домой к моему клану. Но как оставить его одного в такое время? Хотя ведь как-то он обходился без меня раньше? Наверное, и теперь сможет обойтись.
Эй, подожди, сказал я себе. Как это — уйти и бросить человека страдать одного? Так только трусы поступают. Уйди я сейчас, и еще неизвестно, справится ли мой хозяин с Тьмой в одиночку. Ну не могу я просто выйти и закрыть за собой дверь. Нет у меня никакого выбора, кроме того, который я уже сделал.
Я отлепился от стены, подошел и упал на колени рядом с хозяином. Взял его за руку, положил ее себе на голову.
— Мой господин!
Он поднял на меня глаза, в которых плескалось страдание.
— Милорд, — произнес я, удерживая его руку. Он схватил меня за локоть, отвернулся и дал волю тихим безнадежным рыданиям, рвущимся из глубины его израненного сердца. Что тут еще скажешь?
В конце концов, я уговорил его выпить немного меда и лечь спать. Такую боль не выплакать. И в слезах толку нет. Я знал, что следующий день он встретит таким же обходительным, как всегда, поговорит с Агравейном, успокоит его, обсудит с Мэлгуном размер дани, причитающейся Императору, и поедет в Камланн.
Я подождал, пока он не заснул, взял мед и пошел искать Эйвлин.
Она так и ждала внизу, у подножия холма. А вот Руауна рядом не было. Эйвлин сидела на бревнышке, обхватив руками колени, и смотрела на луну. Я подошел. Лунный свет скользил по ее светлым волосам.
— Эйвлин!
Она повернулась, и в лунном свете стала ослепительно красивой.
— О, Рис. — Она похлопала по бревну рядом с собой. Я подошел и сел. — Посмотри. Какой чудесный лунный свет здесь, в горах, — сказала она. — Хотя на море еще красивее. В Дун Фионне можно смотреть со скал. Гребни волн серебряные, в блестящей пене, а впадины между ними темные, и все время меняются. — Она подняла глаза к растущей луне в темно-синем небе. — Луна так далеко! Интересно, она нас видит?
— Хочешь медовухи? — предложил я.
— А там еще осталось? Тогда хочу, конечно. Холодно.
Я налил, и мы вместе выпили, глядя на луну.
— Эйвлин, — начал я, когда кружки опустели.
Она посмотрела на меня как-то удивительно нежно.
— Хочешь сказать, что не сможешь вернуться к себе на ферму? — спокойно спросила она.
Я заморгал.
— Нет. То есть да. Не могу я сейчас.
— И чего ты к нему так привязался? Любишь его?
— Да, люблю, конечно. Это тоже. Но я ему нужен сейчас. — Я вырвал травинку и начал изучать ее при лунном свете. Там по центру проходила меленькая такая складочка, а от нее в стороны отходили тонкие лучики. — У него никогда не было слуги. Ну, пока я не попросил его отвезти меня в Камланн. Он гордый. Но у него такое христианское смирение, он всегда готов кому-нибудь помогать — хоть Артуру, хоть Агравейну, хоть леди Элидан, да кому угодно! На него можно положиться, но сам он ни от кого не зависит. Я помогал ему, не дожидаясь, пока он попросит. А он из вежливости не отказывался, и позволял мне помогать ему и дальше. И теперь я ему нужен. Особенно сейчас. Боже милостивый, да он столько страдал, как мало кто другой! Не могу я уйти. Ну, и я тоже к нему привязался. К нему, и к тому, что делается сейчас в Камланне. Я слишком далеко зашел, чтобы все бросить. Не знаю, прав я сейчас, или ошибаюсь, да только для меня главное — жить для Света, молить Бога, чтобы Камланн выжил. Я не знаю, получится ли у нас, сохраним ли мы Свет, но я должен остаться с ним. — Я выпустил травинку из рук, она упала и тут же затерялась среди других. А я размышлял. И вспоминал слова этой ведьмы Моргаузы.
Эйвлин взяла меня за руку и крепко сжала.
— Это твой выбор, сердце мое. И выбор хороший. И господин у тебя хороший.
Я резко повернулся к ней. Какая же она замечательная! Но это только усложняло мой выбор. А она меж тем продолжала:
— И все-таки я хочу, чтобы однажды ты вернулся ко мне. Может быть, в этом мире и не очень спокойно растить детей, но давай попробуем? Понимаю, ты сейчас не можешь оставить господина. Но от меня не так-то легко отделаться, Рис! Пусть твой клан работает на земле по обе стороны Мор-Хафрена, а я пойду с тобой. Ты же не спросил меня, пойду ли я за тебя замуж? Так вот, я говорю: пойду! И буду с тобой на веки вечные. — Она помолчала, а затем оживленно добавила: — Но только чтобы у нас в Камланне был собственный дом, и не самый плохой. Уж это-то твой господин способен сделать? И я там буду хозяйкой. Вот это будет хорошо!