– Все может быть. Многие больные, когда приходят в себя, помнят, что говорили им посетители, хотя, конечно, такое бывает не всегда и не со всеми. Лично мне нравится считать, что больные меня слышат, поэтому я и рассказываю им, что я делаю. Есть научные данные, согласно которым пациенты быстрее поправляются, когда слышат голоса близких людей. Считается, что это стимулирует восстановление нейронных связей в мозгу и сокращает время выхода из комы. – Она кивком показала на кровать Отто. – Поговорите с ним. Поначалу вам, возможно, будет непривычно, но… Попробуйте просто рассказать ему, как прошел ваш день, что вы делали, о чем думали.
Я кивнул.
– Ладно, попробую.
Она ушла, а я опустился на стул рядом с кроватью Отто и окинул взглядом сложное медицинское оборудование, к которому он был подключен.
– Привет, старина, – начал я. – Помнишь, я обещал, что зайду попрощаться? Я это к тому, что тебе вовсе не обязательно было попадать в больницу, чтобы увидеться со мной перед отъездом. Медсестра говорит, ты можешь меня слышать… Боюсь только, что если я буду разговаривать слишком вежливо, это может сбить тебя с толку, так что я, пожалуй, буду вести себя как обычно…
Я замолчал, вспоминая, как семь лет назад мы с Отто встретились в первый раз.
– Сейчас я скажу тебе одну вещь, но, если ты вспомнишь ее, когда очнешься, я буду все отрицать. В общем… все эти годы, после каждой тренировки, мне не терпелось увидеть тебя, поговорить с тобой, потому что ты был очень похож на моего отца. Папа был моей самой надежной опорой в жизни, но это не мешало ему регулярно тыкать меня носом в мои ошибки и промахи. Помнишь, в мой первый год в команде я ужасно задирал нос? Я был абсолютно уверен, что клуб просто счастлив заполучить меня в состав, тем более что я подтверждал свою полученную еще в колледже репутацию результативной игрой. Со мной же сразу подписали контракт на кругленькую сумму! Тогда я еще не сознавал, что в команде есть парни, которые провели на льду уже лет по десять-пятнадцать и перевидали немало подающих надежды новичков, которые так и не сумели стать звездами. В тот первый год больше всего мне доставалось от парня по фамилии Сикорски. Мы с ним постоянно конфликтовали и вскоре дошли до того, что начали собачиться даже на площадке. Однажды после тренировки я сидел на скамейке штрафников и переживал из-за нашего последнего столкновения, которое чуть не закончилось дракой, а ты, Отто, полировал лед широкой щеткой. Поравнявшись со мной, ты спросил, уж не собираюсь ли я жениться на Сикорски. Я вылупился на тебя как на сумасшедшего, но в конце концов выдавил из себя, что он, мол, не с моем вкусе. И тогда ты сказал одну вещь, которую я помню до сих пор. «Не каждая война стоит того, чтобы на ней сражаться», – сказал ты. Должно быть, по выражению моей физиономии ты догадался, что я ни черта не понял, и тогда ты просто велел мне перестать тратить время и силы на всякое дерьмо, которое стоит между мной и моей мечтой. – Я покачал головой. – Только тогда до меня наконец дошло, что я трачу уйму энергии на войну, в которой не обязательно побеждать, и что эта бесполезная битва лишь отвлекает меня от того, что действительно имеет значение, а конкретно – от того, чтобы оттачивать свое игровое мастерство.
Я замолчал и некоторое время смотрел на цифры на мониторе, на котором отражалась частота ударов сердца Отто.
– Кстати, я наконец-то познакомился с миссис Уолфман, – добавил я. – Наверное, мне не стоит говорить, что она слишком красива для такого старого пня, как ты.
Я услышал позади себя сдавленный смешок и обернулся. В дверях бокса стояла Дороти Уолфман с двумя стаканами кофе в руках.
– Спасибо, Макс. Теперь я понимаю, почему вы с Отто подружились. Ваши слова… он бы выразился примерно так же.
– Извините. Я не хотел, чтобы вы слышали…
Она улыбнулась.
– Ничего страшного. Отто… Он всегда хотел, чтобы люди вокруг были настоящими… Чтобы каждый говорил что думает и никто не притворялся тем, кем не является. – Она шагнула вперед и протянула мне стакан. – Да, я знаю, вы сказали не брать для вас кофе, но ведь вы всегда приносили кофе ему, и я решила, что было бы правильно ответить тем же.
Я кивнул.
– Спасибо.
Мы просидели в больнице еще часа полтора, рассказывая друг другу разные истории из жизни Отто. Так я узнал, что единственным человеком, который сумел нащупать у него слабое место, была его дочь. По словам Дороти, она крутила им как хотела и могла заставить сделать все, что угодно. Когда девочка училась в седьмом классе, у нее возникли проблемы с алгеброй, и миссис Уолфман сказала мужу, что впредь их дочь не должна уходить гулять, пока не сделает домашнее задание. В те времена Отто возвращался с работы раньше жены, поэтому строго следить за соблюдением этого правила предстояло именно ему. В течение какого-то времени Дороти казалось, что ее муж действительно следит за тем, чтобы их дочь не валяла дурака, а занималась, но однажды ей позвонила преподавательница, которую всерьез обеспокоило резкое снижение качества домашних работ девочки. Даже ее почерк, сказала она, стал неряшливее, не говоря уже о том, что ребенок перестал справляться с элементарными примерами. Короткое следствие очень быстро выявило причину. Оказывается, их дочь продолжала, как и прежде, болтаться на улице с подругами, а домашнее задание за нее выполнял Отто, который разбирался в алгебре еще хуже, чем сама девочка.
Я был рад, что зашел. Миссис Уолфман, похоже, нравилось вспоминать разные истории из совместной жизни с Отто, да и рассказывать она умела. Я бы задержался еще, но когда сиделка, пришедшая вымыть пациента, попросила нас покинуть тесный бокс, я понял, что мне пора уходить.
– Я дам вам свой телефон, – сказал я миссис Уолфман. – Позвоните мне, если что-то изменится, хорошо? Правда, через несколько дней я уезжаю, но пока я здесь, постараюсь заглянуть к нему еще раз.
– Спасибо, Макс. Я обязательно позвоню, – ответила она.
Я вбил свой номер в ее телефон и, попрощавшись, повернулся к выходу, но в последний момент остановился.
– Еще одно, миссис Уолфман…
– Да?
– Когда мы виделись последний раз, Отто сказал мне, что собирается уволиться, чтобы отправиться с вами в путешествие через всю страну, и что его жизнь была очень счастливой, потому что рядом с ним всегда был любимый человек. Так что ваша дочь была не единственной, к кому он питал слабость.
Она тепло улыбнулась.
– Я думаю, был еще один человек – довольно известный хоккеист, – к которому Отто был неравнодушен. Просто он не хотел этого показывать.
Два дня спустя миссис Уолфман позвонила мне и сказала, что Отто умер. В сознание он так и не пришел.
Глава 27
В пятницу после работы Мэгги все-таки заставила меня выйти в люди. С Максом я не виделась уже недели три, и у меня по-прежнему не было ни малейшего желания развлекаться, однако Мэгги была не их тех, кого может устроить отрицательный ответ. «Пойдем на художественную выставку!» – заявила она твердо, и я скрепя сердце согласилась. С моей точки зрения, любая художественная выставка была предпочтительнее, чем бар или ресторан, но когда мы приехали в «Галерею», я поняла, что меня провели.
Картины здесь и правда были, но само заведение оказалось баром, к тому же битком набитым клиентами.
– Мне казалось, мы едем на выставку, – недовольно проворчала я.
Мэгги широко развела руки.
– Это и есть выставка! Выставка картин. Экспозиция обновляется каждый месяц, так что все без обмана… Скажи лучше: что ты будешь пить?
Я нахмурилась.
– Просто воду.
– Понятно. Значит, мартини «Капля лимона». Я сейчас… – Она подмигнула и исчезла.
Я вздохнула и огляделась. На стенах действительно висели картины – настоящие картины, а не репродукции, поэтому я подошла поближе и стала внимательно рассматривать одно из полотен, которое привлекло мое внимание своими яркими красками. Это оказалась абстрактная живопись, изображавшая, кажется, женщину. Пока я пыталась разобраться, где у женщины голова, а где ноги, ко мне приблизился молодой мужчина.
– Что скажете? – спросил он, указывая на картину бокалом с пивом. – Вам нравится?
– Я не особо разбираюсь в искусстве.
Он улыбнулся.
– Тогда скажите: что вы чувствуете, когда смотрите на это полотно?
Я вгляделась в хаос разноцветных пятен.
– Наверное, грусть.
– А взгляните вот на эту картину… – Парень показал на соседнее полотно. – Ну, что вы испытываете?
– То же самое.
– Черт! – Он усмехнулся. – Вообще-то, она называется «Радость». – Парень протянул мне руку. – Меня зовут Скотт Шеридан. И эти картины написал я.
– Ох, извините! Я вовсе не хотела вас обидеть или сказать что-то плохое о ваших работах. Дело, скорее всего, во мне самой. Видите ли, в последнее время у меня не слишком радостное настроение.
Он рассмеялся.
– Вы нисколько меня не обидели. Искусство заставляет людей испытывать самые разные эмоции. Главное, что вы вообще что-то почувствовали. Вы говорите, что испытываете грусть, а это значит, что я чего-то добился. – Скотт махнул рукой в сторону бара. – Вы позволите вас угостить? Открою вам страшную тайну: одно из преимуществ «Галереи» состоит в том, что художник, который выставляет здесь свои работы, получает выпивку бесплатно. Так что платить мне не придется.
Я улыбнулась.
– Спасибо, но я все же откажусь. К тому же моя подруга только что отправилась за мартини.
– Ага, понятно… Пока я успел только спросить, нравятся ли вам мои картины, и предложил угостить вас вином. Могу я дальше использовать клише и задать вам третий банальный вопрос: вы здешняя?
Я улыбнулась – почти помимо собственной воли.
– Да, я живу в Нью-Йорке. А вы?
– Я из Лос-Анджелеса. Сюда приехал по делам.
Мое лицо непроизвольно вытянулось, кровь отхлынула от щек. Лос-Анджелес… Не успела я научиться не вспоминать о Максе в течение как минимум пяти минут – и вот, опять…