— Виния, — прошептал, немного повременив, Джим. — Теперь-то можно?
Его лицо сделалось очень большим, оно оказалось так близко, что заслонило все лица, которые встречались ей прежде.
— Теперь можно, — ответила она.
Он поцеловал ее.
Дождь буйствовал целую минуту, снаружи холодало, а внутри ютилось укромное древесное тепло.
Поцелуй оказался очень нежным. Он был добрым, приятно теплым, а на вкус — как абрикос и свежее яблоко, как вода, которую, проснувшись от жажды, глотаешь среди ночи, только для этого нужно пробраться в темную летнюю кухню, чтобы там, в тепле, напиться прямо из прохладного жестяного ковшика. Прежде она и вообразить не могла, что поцелуй бывает таким приятным, и безгранично ласковым, и бережным. Теперь Джим обнимал ее совсем не так, как минуту назад, когда защищал от зеленого лесного ненастья; теперь он прижимал ее к груди, как фарфоровые часы, с осторожностью и заботой. Его глаза были закрыты, а ресницы блестели темной влагой; она успела это заметить, когда сама на мгновение открыла глаза, чтобы тут же смежить веки.
Дождь присмирел.
В этот миг на них обрушилась новая тишина, подтолкнувшая к осознанию перемен за пределами их мира. Теперь там не было ничего, кроме присмиревших струй, запутавшихся в неводе лесных ветвей. Туча двинулась прочь, оставляя на синем небосклоне большие рваные заплаты.
Эти перемены повергли Винию с Джимом в некоторое смятение. Они ждали, что дождь вот-вот польет с новой силой, и тогда им поневоле придется застрять в этом дупле еще на минуту, еще на час. Но тут выглянуло солнце, осветило все вокруг ярким светом и вернуло к обыденности.
Медленно выбравшись из дупла, они постояли, раскинув руки, будто старались сохранить равновесие, а потом стали искать дорогу из этого леса, где вода на глазах испарялась с каждой ветки, с каждого листа.
— Ладно, пора двигаться, — сказала Виния. — Нам туда.
Дорога вела в сторону послеполуденного лета.
В городок они вернулись уже на закате и, взявшись за руки, прошли сквозь последний свет теплого дня. На обратном пути они почти не разговаривали и теперь, раз за разом сворачивая с одной улицы на другую, разглядывали тротуар, тянувшийся под ногами.
— Виния, — проговорил он наконец, — тебе не кажется, что это начало?
— Скажешь тоже, Джим!
— А может, у нас любовь?
— Откуда я знаю?
Они спустились в овраг, перешли через мостки, поднялись на другой берег и оказались на ее улице.
— Как по-твоему, мы с тобой поженимся?
— Рано загадывать, — отозвалась она.
— Да, верно. — Он прикусил губу. — А гулять еще пойдем?
— Не знаю. Посмотрим. Там видно будет, Джим.
Судя по неосвещенным окнам, дома по-прежнему никого не было. Постояв на крыльце, они с серьезным видом пожали друг другу руки.
— Спасибо тебе, Джим, денек был чудный, — сказала она.
— Не за что, — ответил он.
Они постояли еще немного.
Потом он повернулся, сошел по ступенькам и пересек темную лужайку. На дальней кромке остановился и сказал из темноты:
— Спокойной ночи.
Он побежал и уже почти скрылся из виду, когда она в ответ тоже сказала: «Спокойной ночи».
В ночной час ее разбудил какой-то шелест.
Она приподнялась на локте, прислушиваясь. Родители уже вернулись, заперли окна-двери, но что-то здесь было не так. Нет, ей слышались ни на что не похожие звуки. Лежа у себя в спальне, вглядываясь в летнюю ночь, которая совсем недавно была летним днем, она вновь услышала все тот же шорох, и оказалось, это зов гулкого тепла, и мокрой коры, и старого дуплистого дерева, вокруг которого дождь, а внутри — уют и тайна, и вдобавок это жужжание пчел, которые, возвращаясь с далеких лугов, взмывают под своды лета, в неведомую тьму.
И этот шелест — до нее дошло, когда она подняла руку, чтобы найти его на ощупь в летней ночи — слетал с ее сонных, полураскрытых в улыбке губ.
Ее словно подбросило и тихо-тихо поманило вниз по лестнице, за дверь, на крыльцо и через лужайку — на тротуар, где неровные «классы» меловой дорожкой уходили в будущее.
Босые ноги запрыгали по первым цифрам, оставляя влажные следы на каждой клетке, вплоть до 10 и 12, зашлепали дальше, остановились на 16, помедлили у 17, оступились и в нерешительности замерли. Потом она стиснула зубы, сжала кулаки, попятилась и…
Прыгнула в самую середину квадрата под номером 17.
Немного постояла с закрытыми глазами, чтобы испытать, каково оно там.
Потом взлетела по лестнице, нырнула в кровать и поднесла ко рту ладонь, проверяя, не ушло ли дыхание послеполуденного лета, слетает ли с губ сонный шелест — знакомый золотистый гул: да, оказалось, все в порядке.
В скором времени под эту колыбельную к ней пришел сон.
Осенний день
2002
— Как грустно в такое время года разбирать чердак, — сказала мисс Элизабет Симмонс. — Не люблю октябрь. Не нравится мне, как деревья становятся голыми, а небо каким-то выгоревшим. — Она в растерянности стояла возле лестницы, нерешительно поворачивая седую голову то в одну, то в другую сторону. — Ничего не попишешь — придется вырвать сентябрь из календаря…
— А если я оставлю его у себя? — спросила племянница мисс Симмонс, маленькая темноволосая Джульетта, держа в руках вырванный месяц.
— И что же ты с ним будешь делать? — поинтересовалась мисс Элизабет Симмонс.
— На самом деле он не кончился, он никогда не кончится. — Маленькая девочка подняла листик над головой. — Я помню каждый его день.
— Он закончился, еще не начавшись, — промолвила мисс Элизабет Симмонс, поджав губы и уставившись серыми глазами в пространство. Что до меня, то я вообще ничего не помню.
— В понедельник я каталась на роликах по Шахматному парку, во вторник ела шоколадный торт у Патрисии Энн, в среду получила восемьдесят девять баллов за диктант. — Джульетта спрятала листок в карман блузки. — Это было на этой неделе. На прошлой неделе я поймала в ручье рака, качалась на лиане, поранила руку гвоздем и свалилась с забора. Всем этим я занималась до прошлой пятницы.
— Хорошо, когда кто-то чем-нибудь занимается, — вздохнула Элизабет Симмонс.
— Я и сегодняшний день запомню, — продолжила Джульетта. — Сегодня дубовые листья начали желтеть и краснеть.
— Ну а сейчас иди поиграй, — сказала старая женщина. — Мне нужно поработать на чердаке.
Тяжело дыша, она взобралась наверх. Запахло плесенью.
— Я собиралась заняться этим еще весной, — пробормотала она. — А теперь уже и зима не за горами, и не хочется думать, что я так и не справилась с этой грудой хлама.
Она мрачно рассматривала чердак. Растрескавшиеся деревянные брусья, паутина, тяжелые побуревшие сундуки, стопки старых газет.
Она открыла грязное оконце, выходившее на яблоневый сад. Пахнуло осенней свежестью.
— Эй там, внизу! — крикнула мисс Элизабет Симмонс и принялась выбрасывать во двор старые журналы и пожелтевшие от времени газеты. — Не таскать же их, в самом деле, по лестнице, — прибавила она, с натугой просовывая в окно охапки утиля.
За газетами последовали старые манекены с проволочной арматурой, птичьи клетки и пыльные потрепанные энциклопедии. В воздухе поднялась пыль, закружилась голова. Она присела на старый сундук, посмеиваясь над собственной слабостью.
— Боже правый, откуда здесь столько хлама! — посетовала она. — А это еще что?
Взяв в руки коробку с газетными вырезками, заметками и некрологами, она высыпала ее содержимое на крышку сундука и порылась в нем. Помимо прочего она обнаружила странички старых календарей, скрепленные в три аккуратные книжечки.
— Ох уж эта Джульетта! — фыркнула она. Зачем только она хранит все эти календари?
Она открыла наугад страничку, на ней стояло: «Октябрь 1887». Возле некоторых дат были восклицательные знаки и приписки детским почерком типа «Ну и денек!» или «Вот это закат!».
Она принялась перелистывать маленькую книжечку плохо гнущимися от волнения пальцами. Поднеся книжечку чуть не к самым глазам, в полутьме чердака она с трудом разобрала на обороте: «Элизабет Симмонс, десять лет, средняя классическая школа, пятый класс первого уровня».
Похолодевшими руками листала она выцветшие страницы. Даты, годы, восклицательные знаки, красные кружки вокруг каких-то особенных дней. Ее брови недоуменно сдвинулись. Потом огонек в ее глазах погас. Она молча сидела на сундуке, уставившись в осеннее небо. Страницы календаря выпали из рук и лежали, пожелтевшие и выцветшие, у нее на коленях.
Взятое в красный кружок 8 июля 1889 года. Чем же был знаменателен этот день? 28 августа 1892 года, рядом синий восклицательный знак. Что это значит? Бесконечные даты, месяцы, годы.
Она прикрыла глаза, пытаясь взять себя в руки. Где-то внизу скакала по осенней лужайке маленькая Джульетта.
Через какое-то время мисс Элизабет Симмонс заставила себя подняться и подойти к распахнутому окну. Джульетта играла среди красных и желтых деревьев.
— Джульетта! — окликнула ее мисс Элизабет Симмонс.
— Тетушка Элизабет! Ты кажешься отсюда такой смешной!
— Джульетта, я хотела попросить тебя об одном одолжении.
— О каком?
— Милая моя, мне очень хочется, чтобы ты выбросила тот листик.
— Но почему? — изумилась Джульетта.
— Потому что такие вещи лучше не хранить.
От них потом становится горько.
— Когда потом? И почему от них становится горько? Мне хочется запомнить каждую неделю, каждый месяц!
Мисс Элизабет долго смотрела на видневшееся сквозь ветки яблони маленькое личико своей племянницы.
— Ладно, дело твое, — сказала она наконец и вышвырнула в окно коробку с бумагами.
— Спасибо, тетушка! Спасибо! — Джульетта прижала руку к карману, в котором помещался весь сентябрь. — Сегодняшний день я тоже никогда не забуду! Я всегда его буду помнить, ты слышишь?
Мисс Элизабет посмотрела сквозь ветки, едва шевелящиеся от слабого ветра.
— Конечно, детка, — сказала она. — Да-да, конечно!