Разъехались вроде довольные друг другом. А Зотов как-то сказал:
— Ексель-моксель, все о своей службе толкует банкир. Тоскливо с ним. Неживой он человек. А я люблю, знаешь, повеселее, чтоб похохотать всласть.
Хоть недоволен оказался Зотов Редькиным, а знакомство ценил.
Опять как-то позвал Степана в кабинет:
— Я знаю, ты не болтливый, Степан Никитич. Поедешь за комбикормами в Иготино, сбрось пару мешочков банкиру. В тупике он тебя станет ровно в три ждать.
Степан головой кивнул. Раз надо, сделает. Подвернул в три часа трактор в тупичок, уложил в багажник банкирова «москвича» два мешка.
— Спасибо. Привет Зотову, — ласково сказал банкир. Как ему ласковым-то не быть? За счет совхоза в прошлом году четыре свиньи откормил. Считай, тыщу рублей получил за них. А ныне вот вторую тыщу набирает. Свиньям картошки, травы да хлеба не наберешься, а с комбикормами они быстренько на прибавку пойдут.
Степан после этого ехал домой и думал: «Конешно, не больно это по-честному, да ведь мое дело трактористское, маленькое. Зотову больше знать. Для Зотова банкир человек полезный: ссуду может дать совхозу, кредит откроет». Но все равно не по себе было. Как у Редькина язык поворачивается только просить совхозные корма?
В следующий раз уже нехотя поворачивал Степан свой трактор в банкиров тупичок. Озирался, будто украл чего или украсть собирался. А ведь и вправду он воровал. По приказу Зотова, но воровал. И не для себя, а для банкира Редькина. А разве это лучше? Все равно воровал.
Мешки свалил уже молча и благодарностей слушать не стал, сразу уехал.
И вот в очередной раз, когда сказал ему Зотов:
— Сбрось банкиру пару мешков и еще один завези Тимоне-тараторке, — Степан уперся:
— Не стану я, Кирилл Федорович, возить. Не дело это. Не дело.
Зотов опешил, не мог выговорить свой «ексель-моксель». Лицо у него побледнело.
— Это как тебя, Степан Никитич, понимать?
— А так и понимай. Не повезу. Совестно мне. Банкир под себя гребет, Тимоня мимо рук ничего не пропустит, а ты им потачишь.
Лицо у директора начало бледнеть, глаза сузились.
— Это не твое дело! — крикнул он. — Я за отказ сниму тебя с трактора. Мне такие не нужны.
— Да я уж тридцать четыре года на тракторе, — разгорячился Степан. — Как это снимешь?
— А мне такие не нужны, — вовсе из себя вышел Зотов. Такой же был он, пожалуй, как тогда, когда смазал Макину по роже.
Но и у Степана голос задрожал, руки заходили. Обидно стало.
— Снимай, снимай, Кирилло Федорович, сделай доброе дело. Понапрасну я, выходит, тогда тебя послушался, не уехал, — сказал он и, натыкаясь на стулья, пошел к двери.
Зотов вдогонку добавил:
— Ишь какой! А я тебя все жалею. Я за ту пьянку мог еще тебя снять, просто по головке погладил. Не понимаешь добра, ну и иди.
Ушел Степан, будто больным стал.
Зотов-то, поди, эту ссору переносил играючи. Может, для него это пустяковина была. А у Степана всю дорогу, пока домой шагал, душа была не на месте. Внука обидел. Тот про свою Волгу стал рассказывать, а он взъелся:
— Да чо ты со своей лошадью привязался!
Алик посмотрел на него, не понимая. Вот-вот убежит, заревет. Ладно, Ольга дома оказалась.
— Ты што это, дед? Муха тебя поганая укусила али петух клюнул?
Степана и это рассердило, ушел из дому и дверью хлопнул.
Да, Зотову, наверное, раз чихнуть — такого наговорить, а у Степана голова разламывалась. Поди, надо было согласиться, съездить, не переломился бы. Но потом он обрывал себя: чтоб Тимониным свиньям посыпку возить?! Пущай ищут другого.
Хитер Тараторка, опять почуял свою незаменимость. Прознал, видно, что Зотов отвалил этакий куш Редькину, тоже выклянчил мешок. Присосутся к директору, так потом не отдерешь. Сгубят его.
— Ну чо ты, Степ, не спишь? — сердилась Ольга. — Куришь да куришь.
— Не сплю — и все, — сердито отвечал он и опять дымил, уйдя за заборку. Выучка снохи Вели все-таки сказывалась. В белой половине избы только из-за расстройства закуривал.
«Свихнется Кирилл Федорович. Свихнется», — думал Степан и жалел бедолагу директора. Решил, что надо об этом капитально с Зотовым поговорить. Должен он понять. Ведь на добро же ему. Надо поговорить.
В конторе был ремонт, и все перепуталось. Счетоводы и специалисты сидели где попало. Баб и девок в замазанных белилами комбинезонах было больше, чем конторских. Сказали ему, что Зотов теперь сидит в Доме культуры, в кабинете, где есть телефон.
Степан заглянул в клубный кабинет. Там сидел не тот человек, кого ему было надо. Склонился над «боевым листком» Санька Макин. Волосы на голове у него были покрашены в медный цвет. Вовсе измодничался парень.
Степан от нечего делать вчитался в Санькину писанину.
«Заготовка кормов, набрав максимально высокие темпы, достигла апогея. Теперь находится в кульминационном напряжении и идет к концу», — говорилось в листке.
— Гладко ты шпаришь, Сань, только где к концу-то? Ишшо на заливные луга не выезжали, а там главное-то сено.
— Там не в счет, — сказал Санька. — Там опять достигнет апогея. По этапам пойдет.
— Ладно, — махнул рукой Степан. — Где Зотов-то?
— К одиннадцати всех специалистов вызывал, так, наверное, будет, — сказал младший Макин.
Степан вышел на улицу, сел в сторонке в зеленоватом сумраке тополей. Почему-то теперь ночные его думы показались ему совсем не такими тревожными. Чтобы Тараторка из-за мешка посыпки подвел Зотова? Зотов не дурак! Может, не ждать его, разговора не затевать? Сам знает, не маленький. Но он не сдвинулся с места, ждал.
Из библиотеки вышли две девчушки. Одна тощая, верткая. Шла и на ходу вслух читала книгу. Вторая, коротенькая, видно, безотказная, тащила и за себя, и за подружку целую пачку книг и, запрокинув голову, преданно слушала, что читала длинная.
«Чьи это девки-то? — подумал Степан. — Да ведь Матвея Прохорова они. Когда дрова привозил, видел. Надо ему привезти еще дровец-то. С такой семьищей зимой мерзнуть станет».
Задумался Степан и чуть Зотова не проглядел. В дверях уже задержал его:
— Поговорить бы, Кирилло Федорович.
— Ну что, изменил свою принципиальную позицию? — с холодком спросил директор.
— Не, не про то я, — замешкался Степан, потому что людно уже было около Дома культуры. — Не к хорошему это тебя приведет, Кирилло Федорович. Ведь подсудные такие дела. С малого.
Зотов оборвал Степана:
— Ты думаешь, о чем говоришь?
— Дак ночь не спал.
— Еще ночь не поспишь, так вовсе свихнешься. Иди проспись! — крикнул он.
Степана обдало жаром. Никогда эдак-то директор с ним не разговаривал. Всегда с уважением, а тут как на пьяного прикрикнул. Нет, не принес успокоения этот разговор, а вовсе его расстроил. Да и слово свое Зотов сдержал: с трактора не снял, а вот с заготовки кормов перевел. В отместку, видно. Все-таки от задуманного — и Тимоню, и банкира обеспечить комбикормами — не отказался. Другой человек мешки с комбикормом для них возил.
Совсем рядом с дорогой, между Лубяной и мостом через Чисть, был старый карьер. Зотов приказал возить оттуда гравий и засыпать самые гиблые места. На новую дорогу, пожалуй, долго еще не хватит силенок, так хоть сносный проезд по старой сделать. Вот и возил теперь Степан гравий по узкой лежневке, настланной через моховое болото.
С лежневки выскакивал тракторок на дорогу, и тут уж Степан сам решал, где лучше высыпать гравий. Работа эта была тяжелая, а вовсе не денежная. Вот как ссориться с директором! Ездил Степан вдали от всех, и неперегоревшая обида мучила его, будто изжога.
Под вечер выехал он последний раз на дорогу. Уже темнело. Прошел к Чисти ополоснуть руки. Натруженные совковой лопатой ладони отдыхали в воде. Место это было тихое, река делала изгиб и выходила напрямую к Лубяне. Вспомнилось, что вот точно здесь давно-давно, еще до женитьбы, но уже ухаживал он тогда за Ольгой, приключилась смешная история.
Было это вроде в июле. Дни выдались жаркие, парные. Он возился у своей «хлопуши», измазался, как трубочист. Надумал немного обмыться, да и вовсе сморил его банный жар. Подошел к знакомому омуту, начал с потного тела сдирать рубаху. Содрал и замер: с того берега, не видя его из-за меловых кустов ивняка, опасливо входила в воду Ольга. Без всего. Белая. А из мглистой глубины, так же стыдливо защищая рукой грудь, появлялось отражение. Такая же высокая, белая красавица. Эдаких, какой она показалась, в музеях выставляют в мраморном виде.
У Степана захватило дух, он попятился. Чуть не ослеп от белого красивого тела. Кинулся прочь, да запнулся о выворотень, плашмя растянулся на земле, охнул. Все внутри отбил.
— Ой, кто там? — вскрикнула испуганно Ольга и тоже, видно, кинулась от воды.
Никому никогда не говорил об этом Степан. А видение это не забывалось. Может, и из-за этого тоже сваху стал торопить со сговором.
И теперь Ольга об этом не знает. Скажи — так его же и просмеет.
Прополаскивая руки, вдруг уловил Степан: где-то мучается, ноет мотор газика. Крепко кто-то увяз. Уж не Зотов ли? Ну и пускай! А потом ругнул себя: чего радоваться? Съездить надо, вытащить. Машина не виновата.
Он сел на трактор и двинулся к повертке. Так оно и оказалось: не сумела директорская машина взять с ходу крутизну, когда выезжала с полевой дороги. Попятился Зотов вниз, чтобы взять разгон, но попал в болото. Хотел выбраться, да еще пуще застрял: угодил задними скатами в мочажину. Газик, задрав капот, по самый багажник сидел в болоте. Когда мотор переставал ныть, болото еще глубже засасывало колеса.
Зотов был в ботинках, в белой рубахе с галстуком. Видно, ездил на совещание да завернул в луга. Стоял теперь, не зная, как подступиться к машине.
Степану было неловко первым подходить к директору. Но он спустился с дороги, развернул трактор, молча стал разматывать трос.
— Полтора часа сижу. Вот ексель-моксель. Ни одна окаянная душа не слышит, — с досадой ругнулся Зотов. — А я в ботинках. Не полезешь туда, — и ногу приподнял: вправду, мол, в ботинках.