и, и маленькие, прикрытые венчиками, притуманенные бутоны; вскоре бутоны оформлялись и весомые, плотно закрученные клубки и, точно надуваемые изнутри, быстро превращались в шарообразные сферы и одновременно насыщались цветом, становились прозрачнее и вдруг прямо на глазах с шуршаньем раскрывались и образовывали яркие цветы, источающие аромат. Запах оранжерейных цветов улавливался на всех соседних улицах, на него слетались жуки и бабочки со всех окрестных скверов; прохожие останавливались, вдыхали необычное для города благоухание и недоуменно бормотали:
— Откуда это так замечательно пахнет?
Местные жители с гордостью поясняли:
— Наша оранжерея зацвела.
Из-за оранжереи местные жители не собирались покидать свой район, а кому и приходилось менять жилье, тот справедливо требовал компенсации за свой необыкновенный воздух.
Весной Ирина заново влюблялась в свою работу; в белом халате, точно фея в многоцветном царстве, ходила меж высоких стеблей, среди чашек и дудок растений, среди жужжащих пчел и ос, порхающих бабочек, и травяных лягушат, рассматривала покрытые пушком лепестки, обсыпанные пыльцой тычинки и поражалась великому таинству природы. «Говорят, человек может все, — рассуждала она, — а вот никто в мире не может повторить такое».
Однажды летом Антонина Ивановна собрала девушек и с ликованьем объявила:
— Недавно был звонок из Большого дома (так она называла Исполком) — в Обществе охраны природы готовится выставка цветов и мы обязаны представить десять коллективных букетов, показывающих все многообразие нашего хозяйства. Я уверена, наши работы будут лучшими в районе, и надеюсь на определенные поощрения. Это произведет хорошее впечатление на наших руководителей, которые нас недооценивают, и будет хорошей наглядной рекламой нашей деятельности, — дальше начальница огласила свою очередную идею. — Я решила развить в вас творческую инициативу и позволить каждой работнице выставить индивидуальный букет. У некоторых девушек, — она кивнула на Ирину с Галей, — есть возможность показать, чему их обучили в училище. Так что дерзайте. За советами, пожалуйста, обращайтесь ко мне.
— Красиво говорит, — подтолкнула Галя подругу. — Как по телевизору. Много из себя строит. Давай договоримся, выставимся как следует, утрем ей нос.
— Обязательно выставимся, — откликнулась Ирина. — Соберем букеты из двух-трех цветов, но подберем вазы, сделаем наклон стеблей… Здесь главное вкус. Важны не столько сами цветы, сколько композиция. Я, пожалуй, выставлю две белые розы и какие-нибудь желто-зеленые листья.
— А я розы «Глория» с комнатным папоротником, — Галя кивнула на цветник.
— Я назову букет «Нежность», — мечтательно произнесла Ирина.
— А я «Любовь» или «Ожидание».
В последующие дни под руководством Антонины Ивановны работницы оранжереи усердно составляли десять букетов под общим названием «Нет войне!».
— Это должны быть яркие, сочные букеты, с большой художественной выразительностью, — говорила начальница. — В них должны быть видны и наше мастерство как цветоводов, и наши таланты как составительниц.
С выставочными букетами Антонина Ивановна явно перемудрила, это заметили все, даже плотник. Он подмигнул Ирине:
— Это разве ж «Нет войне!». Это же Первомай. Я-то был на фронте. Там после боя все спаленным было. Вот и надобно выставлять сломанные, раздавленные цветы да обожженные ветки. Это было бы да!.. Ты это, может, у вас там какие лишние цветы окажутся, так ты дай мне парочку.
Кроме оранжереи в выставке участвовали два совхозных питомника, Мосцветторг, курсы цветоводов при клубах и несколько любителей; было представлено множество комнатных и срезных цветов и различных изысканных растений. Все букеты имели многообещающие названия: «Вдохновенье», «Сказание гор», «Верность».
Как и говорила Антонина Ивановна, комиссия из управления благоустройства и озеленения с безропотной покорностью (под давлением Исполкома) присудила первое место показной оранжерейной композиции, а второе и премию неожиданно дали Ирине. Все работницы бросились поздравлять победительницу, только мастер Ангелина Федоровна не подошла. С того дня она вообще стала избегать Ирину — была уверена, что теперь «образованную хромоножку» непременно переведут в мастера. Временами Ангелине Федоровне казалось, что Ирина явно подсиживает ее, на нервной почве у мастера появилась аллергия — она говорила «от цветов», но все знали истинную причину.
В конце концов опасения Ангелины Федоровны дошли до начальницы, и та, «ради справедливости», действительно предложила Ирине и мастеру поменяться местами, но Ирина отказалась. Аллергия у Ангелины Федоровны сразу прошла, и она стала относиться к недавней конкурентке с повышенной любезностью.
Когда Ирине исполнилось двадцать пять лет, их дом поставили на капитальный ремонт, и ей, как инвалиду, дали комнату. Дом был старый, фасадом выходил на проезжую часть улицы, квартира коммунальная, захламленная, с облупившейся, облезлой штукатуркой и на первом этаже — в окна заглядывали прохожие — зато теперь Ирина имела собственное жилье.
В соседней комнате проживала семья техника связи: грузный мужчина с выбритыми до синевы щеками и туповато спокойным взглядом, его жена Дора, которая каждый вечер с дурацкой серьезностью поучала мужа, как жить, и их сын, учащийся ПТУ, прыщавый парень с сонным видом. Дора подрабатывала мойщицей окон, но не у всех подряд, а только у «богатых», и других мойщиц к «своим объектам» не подпускала, и постоянно поносила «всяких посягательниц на чужое». Особенно доставалось соседке по лестничной клетке — пожилой женщине, у которой умерла дочь и которая воспитывала внука и еще поддерживала слабовольного зятя, «очень сердечного человека», — как она говорила. Женщина мыла то, от чего отказывалась Дора, и за работу брала дешевле.
Муж Доры постоянно находился в подавленном состоянии, от ворчаний жены раздраженно отмахивался и при каждом удобном случае уходил из дома «к приятелю». Ирина сразу заметила, что между супругами существует какая-то преграда, только какая именно, долго не могла понять, пока однажды Дора не призналась, что ее сын от другого мужчины, которого она любила и с которым не была расписана. «Тоже мне трагедия! — подумала Ирина. — Все их беды в сравнении с настоящими страданиями просто нытье. Они злятся, ругаются, снова приходят к согласию, снова любят, но это и есть жизнь. А у меня-то ничего нет».
Жильцы встретили Ирину приветливо, а узнав, что новая квартирантка работает в оранжерее, Дора оживилась и предложила свои услуги как мойщицы окон, на что Антонина Ивановна тут же согласилась, но к этому времени Ирина уже познакомилась и со второй мойщицей и, ради справедливости, уговорила начальницу брать мойщиц попеременно. Дора стала было ворчать, но Ирина спокойно напомнила соседке про любовь к ближнему и прочие христианские заповеди. Неожиданно слова больной девушки тронули черствое сердце Доры, она впервые задумалась о нелегкой жизни «посягательницы». Под конец разговора с Ириной Дора даже всплакнула и решила в дальнейшем «все делать по-другому». В тот же вечер она сказал мужу:
— Иришка бедняжка больная, а такая душевная… Вот мы все ругаемся, ссоримся, а у нас ведь и руки и ноги. И чего нам еще надо? Здоровье-то оно главное, остальное приложится… Она больная, а такая душевная, куда нам!
С того вечера Дора на самом деле изменилась, не только поделила «сферы обслуживания», но и стала тише «пилить» мужа.
Расставив в комнате привезенную со старой квартиры мебель, Ирина принесла из оранжереи многолетники и украсила ими подоконник, купила проигрыватель и чайную посуду; на новоселье родители подарили ей телевизор. Теперь с работы Ирина спешила домой, в свою комнату, и после ужина кропотливо, с любовью подшивала занавески, обвязывала покрывало, развешивала на стенах аппликации, все что-то подчищала и переставляла, для каждой вещи искала свое место. К ней часто приезжала Галя, и они вместе с невероятной серьезностью обсуждали «Иринин уют», а потом смотрели телевизор, слушали музыку, пили чай.
Как-то по телевизору они увидели новые дачные поселки, и Ирина сказала:
— Сейчас у некоторых дорогие дачи, большие участки, они приглашают дизайнеров разбивать клумбы, делать альпийские горки. Устроиться бы к ним, заработали бы кучу денег. Можно было бы съездить к морю. Или лучше купить туристические путевки в Европу, хочется посмотреть другие страны.
Галя покачала головой:
— Я знаю точно, богатые на свои участки таких, как мы, не приглашают. Их обслуживает одна и та же бригада дизайнеров. Там все свои, новых они и близко не подпустят, зачем им конкуренты?!
Первое время раз в неделю Ирину навещала мать, привозила продукты, объясняла, как лучше и экономней вести хозяйство, изредка Ирина сама ездила к родителям, но не надолго — спешила в свою обитель.
В одно из воскресений Ирина в Галей съездили в клуб собаководства и купили щенка-колли. Ирина давно хотела завести какое-нибудь живое существо, чтобы было о ком заботиться, с кем гулять, коротать вечера и делиться мечтами, которые не всегда выскажешь даже самой близкой подруге. Ирина любила всех животных, но особенно собак. Щенка она назвала Фейри — вычитала в книге, что Фейри — по-английски «волшебница», и решила, что лучшего имени для собаки не найти, ведь неизлечимо больным людям только и остается надеяться на волшебство, и Ирина с тайной надеждой думала, что собака своей любовью и преданностью не только скрасит ее изломанную жизнь, но и — кто знает — может, каким-то образом вылечит.
Фейри выросла в красивую, лохматую, ласковую собаку, ее полюбил даже муж Доры, который когда Фейри была щенком, часто высказывал недовольство. А Дора так просто души не чаяла в Фейри, называла ее «наша любимица»; когда Ирина была на работе, выгуливала собаку, отгоняла от нее мальчишек, а соседкам доверительно сообщала, что «Фейри умнее некоторых людей».
— Вообще-то я сглупила, что купила Фейри, — как-то пожаловалась Ирина Гале. — Представляешь, мы гуляем, она красавица, а я — Баба Яга с клюкой, я ее оттеняю в лучшую сторону, а надо наоборот. Знаешь, в Америке некоторые некрасивые женщины гуляют с еще более некрасивыми, чтобы на их фоне выглядеть получше.