Нет. Я не боюсь.
Лес огромен, от этого она кажется себе маленькой и одинокой, хотя до домов на другой стороне Валлавеген всего несколько сотен метров.
За деревом никакого движения. Но кто-то там есть.
Я уверена.
И тут она снова думает о девушках — одну нашли мертвой, другая бродила в парке, полубезумная, изнасилованная. И тут Линда осознает, какая глупость пускаться в одиночестве по беговой дорожке через лес сейчас, когда настоящее зло показало свое лицо в Линчёпинге.
Есть ли предел человеческой глупости, Линда?
Движение.
Человек на дорожке?
Идет ко мне?
Пот проступил на белой майке. Соски набухли под спортивным лифчиком.
Мне так страшно, что я не могу пошевелиться.
Зак перетаптывается в углу двора.
Никакого вибратора. Никаких сексуальных игрушек.
Вечер удушливо жаркий. Лолло Свенссон осталась в доме, она смотрит через окно кухни, ожидая, когда же они наконец уйдут. В блеклом свете сараи кажутся накренившимися — того и гляди, упадут под тяжестью грустного вечернего неба.
Собаки очнулись и принялись гавкать на псарне.
Машина с полицейскими в форме уезжает прочь по гравиевой дорожке, скоро от нее остается только неуместное в этом пейзаже гудение в густом лесу, пульсирующее среди засыхающего мха.
— Она сумасшедшая, — говорит Зак. — Ты думаешь, это она — Lovelygirl?
— Посмотрим, что удастся разузнать техническому отделу.
— Но ведь она сумасшедшая?
— Потому что достает свои игрушки? Даже не знаю. Но она не такая, как все, — говорит Малин. — Кто знает, какие ужасы с ней случались? Чего не сделаешь, чтобы выжить.
— Мы будем это выяснять?
— А в этом есть необходимость?
— Нам это нужно?
— Не думаю, что она имеет отношение к нашему делу.
— Я тоже не думаю, — кивает Зак. — Но у нее нет алиби.
Сердце.
Где оно?
Там, в нем сосредоточился весь мой страх.
Оно скоро разорвется на части под ребрами.
Линда Карлё бежит, кроссовки оставляют позади метр за метром, лес поворачивается вокруг нее.
Кто-то гонится за мной?
За спиной странный звук, словно что-то гигантское ползет по земле, словно корни деревьев вырываются из почвы, пытаясь повалить меня, пронзить тысячами ответвлений, а затем упрятать под тонкий слой дерна, медленно поедать, но я умею бегать очень быстро.
Быстрее.
Звук копыт. Или?
Она бежит вперед.
Наконец-то лес кончается.
Вот и парковка.
Ее машина — единственная.
Никаких преследователей.
Она кидается в жаркий салон «сеата».
А что, если это всего лишь косуля?
Кто-то следил за мной в лесу.
«В этом я уверена», — думает Линда Карлё, заводя машину и уезжая прочь.
Но что это было?
Звук копыт, исчезающий в лесу. Темнота, пробирающая до поджилок.
28
Площадь Стураторгет залита искусственным светом из ресторанов и окружающих домов. Гостиницы и кафе выставили столы и стулья прямо на асфальт и тротуарную плитку, раскинув над ними огромные балдахины, от которых разговоры гостей превращаются в едва различимый гул, полный радости и предвкушений чего-то приятного.
Начало одиннадцатого.
Народу много, несмотря на воскресенье.
Воздух по-прежнему раскален, но люди решились выбраться из своих убежищ, тоскуя по запотевшим стаканам с огненной жидкостью. Со стороны Огатан доносится шум и гам, по всей улице сплошные кабаки, и в другое время года там частенько случаются драки по вечерам. Газета «Корреспондентен» исписала метры бумаги о насилии в этих заведениях, но, с другой стороны, люди иногда должны давать выход эмоциям, а для полиции даже удобно, что все источники беспокойства собраны в одном месте. «Мы всегда знаем, откуда ждать неприятностей», — думает Малин, глядя в сторону ресторанов.
Там наверняка нет никого знакомых.
А если даже там случится сидеть человеку, которого я знаю, совсем не факт, что мне захочется встречаться с ним или с ней.
Зак высадил ее возле дома, и под холодными струями душа она почувствовала тоску по Туве, по Янне и Даниэлю Хёгфельдту, захотелось позвонить ему, позвать к себе, обсудить то, что произошло за день.
Он помог бы ей снять стресс.
Но он не отвечал на телефонные звонки, поэтому она пошла и прилегла на кровать Туве, притворяясь, будто охраняет сон дочери, которая на самом деле находится на другом конце земного шара, в раю, вблизи от сумасшедших смертников со взрывчаткой.
Постельное белье пахло Туве. И Малин расплакалась. Разрыдалась самым примитивным образом по поводу того, что все так вышло в ее отношениях с Янне, с самой собой, и о том невысказанном, что увидела Вивека Крафурд, едва взглянув на нее. Но потом Малин поступила так, как поступала обычно. Загнала внутрь слезы и грусть, встала и вышла из квартиры. Одиночество всегда ужасно, но некоторые его формы хуже всех остальных.
Все эти люди, сидящие в уличном кафе. Звон бокалов. Снующие туда-сюда официантки. Жизнь в летнем Линчёпинге не замерла, хотя жара и зло делают все возможное, чтобы втоптать радость в грязь.
«Что же мне, пойти и сесть среди других?»
Малин стоит неподвижно, отдаваясь этому тихому вечеру.
Зло. С чего оно начинается?
Площадь перед глазами превращается в вулканическую породу, между плитами сочится расплавленная магма, черные смертоносные ручейки. Зло, скрытое в сути человека, которое история иногда приводит к извержению — в определенном месте, в одном человеке, в нескольких людях. Иногда ты сам становишься злом или подходишь к нему настолько близко, что ощущаешь его дыхание, и вдруг понимаешь, что твоего лица касается воздух из твоих собственных легких. Злая воля, страх. Однажды, выпив чересчур много виски, Янне сказал ей, что война — суть человеческой природы, что мы все на самом деле стремимся к войне, что Бог есть война и насилие — начало всех начал, а весь мир — одно сплошное насилие, боль, которая исчезнет только вместе с человеком.
— Мы все хотим войны, — сказал Янне. — Зла не существует. Это выдуманное слово, нелепая попытка подобрать название насилию, которое неизбежно проявится. Ты, Малин, вы, полицейские, всего лишь собаки-ищейки, нюхаете и писаете вокруг, пытаясь противостоять очевидным вещам.
Магма льется по ногам людей, попивающих пиво на площади в этом маленьком городе, в этом крошечном уголке мира.
Я стою здесь.
Я должна обнять насилие, полюбить его, как люблю то, что мне дорого. Зло не имеет звука и запаха, его нельзя потрогать, и вместе с тем оно во всех запахах, звуках и впечатлениях о мире, с которыми соприкасается человек.
Девушка, закопанная в землю.
Парень, которого запинали до смерти после вечеринки.
Студентка, которую разорвало на тысячу кусков взрывом в автобусе.
Бомба, зарытая в песке среди пляжного рая.
Я отказываюсь, отказываюсь, отказываюсь верить тебе, Янне.
Но ты видел войну.
Выпить пива на площади?
Нет.
Ваше единение не для меня.
Не сегодня.
«Я как Бэтмен, — думает Малин. — Человек с собственными проблемами, который пытается защищать других».
Она идет дальше по улице Хамнгатан в сторону ресторана «Гамлет». В воздухе ощущается едва уловимый дым лесных пожаров. Заведение открыто; она садится у стойки бара, чувствуя себя вполне уютно среди темных деревянных панелей, которым не один десяток лет.
Из посетителей здесь только она да несколько тихих алкоголиков за столиком в углу — пиво здесь дешевое.
— Привет, инспектор! — кричат они ей.
Она кивает им, и в это же время на стойку перед ней приземляется пиво.
— Двойную текилу, — говорит она бармену.
— Будет сделано, Малин, — отвечает он и улыбается. — Подходящий сегодня вечер?
— Ты себе даже не представляешь, до чего подходящий, — отвечает она.
Даниэль Хёгфельдт отключил телефон, закончил статью об убийстве в завтрашний номер, потом зашел в помещение для совещаний в редакции и тяжело плюхнулся на неудобный стул.
Хочется побыть в одиночестве.
Тело просит тишины.
Он думает о Малин.
«Где ты сейчас? Мы — две мятущиеся души, кружащие друг возле друга в этом городе. Иногда мы встречаемся и играем все в ту же игру».
Одно время он принимал эту игру за любовь, но это уже прошло. Он знает или думает, что знает, чего ему нужно от Малин Форс и чего ей нужно от него. Канал для выброса сексуальной энергии, и именно потому они так подходят друг другу в постели: оба хотят одного и того же и знают, что чем жестче будет игра, тем лучше.
Но иногда…
Когда она засыпала рядом с ним, а он лежал и смотрел на нее, его посещали сомнения.
А вдруг она — то, чего он ждал?
Его женщина.
Нет, нельзя создавать почву для разочарований. Он мало что о ней знает, но у нее в квартире несколько фотографий ее бывшего мужа Янне. Похоже, она привязана к нему. И к своей дочери.
Форс, где ты сейчас?
Даниэль встает и начинает бродить взад-вперед по комнате, словно стремясь приглушить чувство, что время тянется слишком медленно.
В ее снах пылает огонь.
Такое иногда случается, если она выпьет. Холодные языки огня лижут ее ноги, пытаясь утащить с собой в темноту, и шепчут: «Мы уничтожим тебя, Малин, уничтожим тебя, даже если ты выслушаешь то, что мы хотим высказать».
Чего вы хотите? Что вы хотите сказать?
«Ничего, Малин, ничего. Мы просто хотим уничтожить тебя». Во сне ее опутывают змеи, окружают причудливые звери с копытами, а проснувшись, она отчетливо помнит сны, их накатывающие образы, которые невозможно привести в порядок.
В ее сне есть мальчик.
Малин не знает, кто это, но прогоняет его, словно сознание повинуется ей и во сне. Это самый черный из ее снов, похожий на тот, который является Янне, когда тому снятся дети из Руанды — дети с отрубленными руками, которых он кормил с ложечки в больнице лагеря для беженцев. Их глаза, глаза детей шести, семи, восьми лет, полные осознания того, как дальше сложится их жизнь и какой она могла бы стать.